Нина Молева

В саду времен

Вместо предисловия

В России это была традиция. Не обсуждавшаяся. Не привлекавшая ничьего внимания. Настолько легко и полно растворившаяся в укладе жизни, что задумываться над ее смыслом никому просто не приходило в голову.

Каждый образованный человек – а под этим подразумевалось окончание реального училища или училища технического, гимназии, тем более университета или института – в семейном собственном гнезде располагал прежде всего библиотекой. Книги обязательно выстраивались в добротных книжных шкафах – обязательной части обстановки. Самые дешевые и распространенные журналы, вроде общеизвестной «Нивы», непременно предлагали в качестве приложения не детективную макулатуру или салонное чтиво «про любовь» и «светскую жизнь» – собрания сочинений настоящих классиков. От Пушкина до Мельникова-Печерского, от Лермонтова до Куприна, от Гоголя до Мордовцева, Писемского, Даля. Подобранные филологами, в отличных переплетах, они, само собой разумеется, претендовали на первые ряды скрытых за стеклами книжных полок. Как и издания Маркса, познакомившего, между прочим, Россию с Чеховым. Подлинным – не Антошей Чехонте из юмористических журналов.

Книжные шкафы дополнял чаще всего музыкальный инструмент. Не гитара с двумя-тремя кое-как заученными аккордами – подобное развлечение допускалось у студентов и приказчиков, но фортепиано, а иногда и маленький кабинетный рояль. Представлялось невероятным, чтобы вчерашняя гимназистка не владела хотя бы основами музыкальной грамоты. Отсюда огромный успех нотной торговли Юргенсонов, магазины их фирмы в самых небольших провинциальных городках. Простой пример. Гоголь заставит Хлестакова насвистывать романс А.Варламова «Не шей ты мне, матушка, красный сарафан», который всего через две-три недели после первой публикации знали и исполняли во всех уголках России. И забытая подробность обстановки – этажерки, предназначенные в первую очередь для хранения нот.

И еще – живопись. Картины обязательно висели на стенах. Не разухабистые китчи с Арбата или из Измайлова наших дней – передававшиеся из поколения в поколение. Осторожно – по деньгам – приобретавшиеся. Не из-за желания вложить капитал, понадеяться на рост цен на будущее – из-за возникавшего внутреннего контакта с живописью, возможностью выстроить ауру дома, душевного тепла и удобства.

Даже в очень состоятельных семьях этому правилу следовали. Когда в петровское времена не стало именитого человека Григория Строганова, три сына поделили между собой огромные богатства, дома в Москве, подмосковные, но и большую коллекцию картин. Характерно, она не переводилась на деньги – братья договаривались между собой по личному отношению к каждому полотну.

Азарт собирательства, который в XIX веке появляется не только у обладателей наследственных коллекций и больших состояний, в России снова зиждется на личном отношении к холсту или скульптуре. «Мне нравится», «я уверен» не допускают появления материального эквивалента как решающего фактора для приобретения картины. И едва ли не лучший пример собрания современного искусства Щукина и Морозова, по существу, давших жизнь и мировую славу художникам, не получавшим на художественных рынках ни поддержки, ни понимания. Русские собиратели, осмеянные у себя на родине, сообщают действительную жизнь Матиссу, Ван Гогу, Гогену. Без научных консультантов, экспертов, сертификатов. Как в те же годы возвращает к жизни лучшие творения Андрея Рублева Игорь Грабарь. И кто знает, подтвердит ли время заявление академика об авторстве в отношении Пашкова дома. Для Грабаря Баженов не мог иметь к нему никакого отношения, тогда как почерк архитектора кавалера де Герна представлялся совершенно очевидным, подобно ансамблю Архангельского.

В отличие от брата, создателя знаменитой галереи современной и притом четко ориентированной на его личные вкусы живописи, Сергей Михайлович Третьяков тянулся и к отечественному, и к западноевропейскому искусству. Это ему принадлежит интересная именно для России мысль, что произведения искусства всегда будут делом сугубо личностным. Никакие чиновники имперские или городские не сумеют ощутить внутреннего смысла картины в ее духовной ценности. Они непременно переведут все на ценности реальные, денежные, не дай бог, обучат тому же «лавочников и деляг», и в результате Россия потеряет тот великий храм, в котором находят единение люди всех возрастов, чинов, вероисповеданий и убеждений, потому что лишь в общении с искусством все они становятся людьми, то есть каждый обретает почву, чтобы стать Человеком. Слова предпринимателя, купца, просто образованного человека. В нашем исконном смысле этого слова.

Собрание, которому посвящена эта книга, во многих отношениях уникально. По возрасту – имея в виду все сложнейшие перипетии нашей родной и мировой истории. По своему составу – западноевропейскими специалистами она признается одной из лучших частных коллекций Европы. По особенностям ее формирования – в ней слились нити, тянущиеся в Италию, Польшу, Австро-Венгрию и сплетающиеся именно в России. И, конечно, по людям, сопричастным к ее возникновению, существованию и сохранению. Поэтому и рассказ о ней – одновременно рассказ об общей истории и истории искусства, о художниках и зрителях начиная с середины XIX столетия до наших дней. Полтораста лет «В саду времен».

1.

ОВЕНС, Юрген (Юриан)

Семейный портрет

Холст, масло 129 х 166 см.

Инв. № 29

Овенс, Юрген (Юриан), Ovens Jrgen 1623,

Тоннинг (Ейдерштедт) – 1673, Фридрихсшадт

Около 1642 года был учеником Рембрандта. До 1651 года находился в Амстердаме, после чего вернулся на родину. Точных сведений о поездках в Италию нет. Приглашен герцогом Фридрихом III ко двору Голштин-Гот-торпских герцогов. Поскольку дочь Фридриха III была супругой короля Карла X Шведского, Овенс был направлен в 1654 году в Стокгольм.

Война между Швецией и Данией побудила его уехать в Амстердам в 1656 году. Герцог Христиан Альберт пригласил Юргена Овенса на родину, где он стал придворным художником, написал много картин из истории семьи Готторпов и пользовался большой славой как портретист.

Жил преимущественно во Фридрихсштадте.

Как живописец испытал влияние Рембрандта, впоследствии Рубенса и Ван Дейка. Вместе с Рембрандтом, Ф. Болем, Г. Флинком и Я. Ливен-сом выполнял заказы для амстердамской ратуши.

Известен также как рисовальщик.

За семейной группой видна купа раскидистых деревьев и голубое покрытое облаками небо. Слева, почти с середины верхнего края, свисает тяжелый коричневый занавес с двумя кистями, выдвигающий всю композицию на передний план.