Кеннет Оппель

«Небесный скиталец»

Глава первая

ГЛАЗА КОРАБЛЯ

Время близилось к рассвету, и я торчал наверху, на марсовой площадке. Я был сейчас глазами корабля. Мы вышли из Сиднея две ночи назад, и на погоду до сих пор жаловаться не приходилось. Я заметил темное скопление дождевых облаков на северо-западе, но мы оставим их далеко позади, и похоже, что весь обратный путь до Лайонсгейт-Сити пройдет гладко. Доплывем, как на облаке.

В небе трепещут звезды. Говорят, если долго смотреть в ночное небо, начинаешь чувствовать себя одиноким. Да ничего подобного! Звезды — лучшая компания. На сегодня нет ни одного созвездия, которое я не смог бы назвать. Орион. Волк. Змея. Геркулес. Дракон. Отец рассказал мне их истории. И когда я гляжу наверх, то вижу мир, полный приключений, героев и злодеев; все они толкаются и стараются превзойти друг друга, так что мне порой хочется им сказать, чтобы они замолчали и не отвлекали меня своей болтовней. Я видел все звезды, открытые астрономами, и еще целую кучу неоткрытых. А еще у каждой планеты — свой сезон. Венера. Меркурий. Марс. Ну и не забудьте о старушке Луне. Я помню каждую морщинку и оспинку на ее лице.

Моя вахта подходила к концу, и я уже предвкушал, как заберусь в койку, завернусь в теплое одеяло и сосну. Хоть стоял еще только сентябрь, а мы пересекали экватор, все же ночью в «вороньем гнезде» да на скорости сто двадцать километров в час было холодновато.

Подняв бинокль, я неспешно осмотрел небо. Здесь, на самом верху «Авроры», под защитой стеклянного купола, у меня был обзор на все триста шестьдесят градусов. Задача наблюдателя — следить за изменениями погоды, ну и еще за другими кораблями, особенно за подозрительными. Когда летишь над Тихим океаном, транспорта встречается немного, хотя несколько раньше я заметил далекие огни парохода, вспарывающего волны на востоке. Но то, что плавает, нас не интересует.

Мы прошли в трехстах метрах над ними.

До меня донесся аромат свежеиспеченного хлеба. Там, внизу, на камбузе, вынули из печи караваи, и рулеты, и булочки с корицей, и рогалики, и плюшки. Я сильно потянул носом. Лучше запаха и вообразить нельзя, и желудок мой свело от голода. Через считаные минуты мистер Риддихофф вскарабкается по трапу, примет вахту и я смогу пройтись мимо камбуза, проверить, не пожелает ли корабельный пекарь расстаться с одной-двумя сдобными булочками. Он почти всегда соглашается.

Небо прорезала падающая звезда. Сто шестая за этот сезон; я проводил ее взглядом. У нас с Базом небольшое состязание, и я на двенадцать звезд впереди.

И тут я увидел его.

Вернее, не то чтобы увидел. Потому что сначала единственное, что я заметил, — это чернота на месте звезд. Я опять вскинул бинокль и в лунном свете разглядел, что там находится.

В ночном небе висел воздушный шар, наполняемый горячим воздухом.

Ходовые огни его не горели, и это было странно. Он был метров на тридцать выше, чем мы, и медленно плыл перед нами с правого борта. Из горелки его внезапно вырвалась струя голубого пламени и несколько секунд нагревала воздух в оболочке. Но я не видел никого, кто управлял бы ею. Наверно, они поставили таймер. В гондоле не было заметно никакого движения. Она была глубокая и просторная, достаточно большая, чтобы с одной стороны соорудить некое подобие навеса, а внизу оставалось еще полно места для припасов. Не припомню, чтобы воздушные шары забирались так далеко. Я поднял к губам переговорную трубу:

— Докладывает марсовая площадка.

Я подождал чуть-чуть, пока мой голос продребезжит по трубе пятьдесят метров вниз, туда, где в чреве «Авроры» сокрыта командная рубка.

— Слушаю, мистер Круз.

Сегодня ночью на вахте был капитан Уолкен, и я обрадовался, потому что он мне нравится гораздо больше остальных офицеров. Кое-кто из них зовет меня «Круз» или «юнга», считая, что в таком возрасте я никакой ещё не мистер. Но капитан — никогда. Для него я всегда мистер Круз, и теперь я и сам уже начал думать о себе как о мистере. Всякий раз, когда я возвращаюсь домой, в Лайонсгейт-Сити, в увольнение, и мама и сестры зовут меня Мэтт, собственное имя первые несколько дней звучит для меня непривычно.

— Аэростат в направлении «один час», примерно в километре от нас и на тридцать метров выше.

— Благодарю, мистер Круз. — Последовала пауза, я знал, что капитан осматривает огромные панорамные иллюминаторы командной рубки. Поскольку она находится далеко от носовой оконечности корабля, возможность увидеть из нее что-нибудь, находящееся высоко над нами, ограничена. Вот почему на передней марсовой площадке всегда стоит наблюдатель. «Авроре» нужны глаза на макушке.

— Да, теперь я вижу. Отлично, мистер Круз. Вы сможете разобрать его название? Мы осветим его.

На передней стенке командной рубки установлен мощный прожектор, и теперь его луч прорезал в ночи сияющую полосу и уперся в аэростат. Тот пребывал в плачевном состоянии, его оболочка сморщилась и опала. Или теплый воздух вытекал из нее, или горелка плохо работала.

— «Стойкость», — прочел я в переговорную трубу.

Похоже, прочность аппарата подверглась чересчур серьезным испытаниям. Может, ураган порвал оболочку или ударил его обо что-то. И по-прежнему никаких признаков пилота в гондоле.

Из переговорной трубы доносилось жестяное бормотание — капитан в командной рубке совещался с офицерами.

— Его нет в полетном листе, — услышал я слова мистера Торби, штурмана.

Каждый воздушный корабль должен перед отправлением зарегистрировать план полета. Если корабля нет в полетном листе, значит, он или нарушитель, или по какой-то причине отклонился от курса.

— Вам что-нибудь говорит о присутствии пилота, мистер Круз? — спросил капитан.

— Нет, сэр.

— Мы попробуем вызвать его по рации.

Я ждал. Ветер был совсем слабый, и аэростат практически не двигался. Мы быстро сближались. Было что-то жуткое в нем, темном и вялом, болтающемся в небе, точно покойник. Несколько мгновений спустя в трубе опять зазвучал голос капитана:

— Нам не удается связаться со «Стойкостью», мистер Круз. Никаких признаков жизни?

— Никаких, сэр.

Пятки мои слегка отяжелели, и я понял, что мы поднимаемся, — «Аврора» легонько задрала нос в небо и движется навстречу «Стойкости». Я потерял из виду гондолу, а в следующее мгновение мог видеть только самую верхушку аэростата, к которому капитан подводил наш корабль. Через помост марсовой площадки я ощущал, как замедляется пульс «Авроры», когда пропеллеры начали сбавлять обороты.

Когда долго побудешь наверху, начинаешь чувствовать каждое движение корабля кожей и мышцами, словно стал с ним одним целым.

Я услышал, как капитан кричит в мегафон из окна командной рубки:

— «Стойкость», это «Аврора»! Пожалуйста, ответьте, — снова и снова.

Если бы пилот спал, это должно было бы разбудить его, но после минуты-другой безуспешных попыток капитан сдался. В переговорную трубу я услышал, как он говорит рулевому:

— Поворачивайте, мистер Кахло, подойдем как можно ближе и попытаемся поднять гондолу на борт. Похоже, там раненые или корабль покинут — в любом случае «Стойкость» терпит бедствие. Мы не можем оставить его дрейфовать посреди трассы полетов, точно бродягу.

Поднять на борт? Проделать такое — просто подвиг. Спасение в воздухе требует высочайшего мастерства. Но Закон Воздушных Трасс требует оказывать помощь другому судну, терпящему бедствие.

Я услышал шаги по трапу. Моя вахта закончилась, и меня шел сменить Питер Риддихофф, третий помощник, еще достаточно молодой, чтобы нести вахту в «вороньем гнезде».

— Круз.

— Мистер Риддихофф.

Я кратко сообщил ему о воздушном шаре и протянул бинокль.

— Теперь он на «трех часах», — показал я. — Видна его верхушка. Мы подходим к нему.

— Вот уж странное занятие — болтаться над Тихим океаном на мешке с горячим воздухом.