– Что за ребячество, господин Луцкий! – забазарил козлина. – По вашей милости я должен проводить новогоднюю ночь таким диким манером! Извольте вернуть деньги! И не вздумайте стреляться. Мы же деловые люди.

Вован понял только одно: нет, не революция – нормальный наезд. Этот чувак Костя, за которого его тут держат, кинул козлину на бабки, а козлина оказался из деловых – сам сказал – и затеял разборку. Сто лет прошло – ни банана не поменялось, все те же заморочки.

Из-за козлины высунулась баруха в навороченном макси с крутейшим декольтешником. Ручонками замахала и давай ныть:

– Констан, не делай этого! Я заложу бриллианты, возьму в долг у папа! Ты непременно вернешь господину Солодовникову эти сорок тысяч!

Вован с нерва малость съехал и волыну убрал. За сорок штук баксов нынче мочат только в колхозе.

– Обижаешь, братан, – сказал он деловому. – Чтоб Костька сороковник скрысятничал? Давай по-людски края разведем. Мы ж не фраера, а бизнесмены.

Козлина захлопал глазами – видно, и сам понял, что не прав.

– Господин Луцкий, я последний раз спрашиваю: вы вернете деньги?

– Какой базар, – успокоил его Вован. – Если на счетчик ставить не будешь, разойдемся. Недельку отслюнишь?

Надо будет поглядеть, что за брюлики у ляльки, с попом этим ее потереть, под какой лаве ссуду дает, прикидывал на ходу генеральный директор. А там поглядим, козлина, какой ты деловой.

– Вы не шутите? – вылупился козлина. – Вы и в самом деле вернете в кассу все деньги через неделю? И готовы дать честное слово?

– Сука буду, – хлопнул себя по груди Вован. – Мое слово – железняк. Не такой человек Костюха Луцкий, чтоб фуфло толкать.

– Слово дворянина?

– А то. – И Вован для убедительности еще чиркнул себя большим пальцем по горлу.

Деловой оказался чистым лохом – даже расписки не взял. Наклонил лысую башку, повернулся и топ-топ на выход. Вован сразу передумал отдавать ему бабки. Ушился и генерал. В комнате осталась только телка – между прочим, по лекалам сильно богаче Клавки, да и на мордалитет пореальней.

– Констан, – сказала телка, – я требую объяснений.

– Хамишь, Вован, – строго сказала удивительная особа, затягиваясь белой пахитоской с золотым ободком. – Свалил и ничего мне не ответил. Я тебе не цыпка по вызову, я Иняз закончила. На самом деле я ж понимаю – тебе не просто давалка нужна, а классная герлфренд, с которой как бы не стыдно потусоваться в престижном обществе. Престиж, Вованчик, он на самом деле хороших бабок стоит. Не жидись.

Хороша, подумал Константин Львович, оценивающе разглядывая прелестницу и надолго задержавшись взглядом на полуобнаженных бедрах. Хороша! Пожалуй, несколько тощевата, но и в этой субтильности есть шарм милой, девичьей беззащитности. Как она его назвала – Вобан? Француз, что ли? Кто вообще этот субъект, в шкуру которого Всевышний поместил Константина Луцкого? И какого рода отношения связывают мьсе Вобана с этой одалиской, изъясняющейся загадками?

– Cheri…, – отважился Константин Львович на вольное обращение и сделал паузу – не вспылит ли? – Vous кtes ravissante.

– Нахватался по верхам, – фыркнула чаровница. – Валенок раменский, произношения никакого.

По привычке Луцкий не вслушивался в то, что говорят хорошенькие женщины, а следил лишь за интонацией и выражением глаз. Тон, которым разговаривала с ним красавица, был ледяным, но в глазах поигрывала этакая чертовщинка, подававшая надежду. Очень вероятно, что за внешней холодностью сей лорелеи таилась пылкая, чувственная натура. А что если попробовать кавалерийским наскоком?

– Бывали ли вы в Отрадном, мадемуазель? – галантно спросил он. – Там отличное катание. Вы любите быструю езду?

– Будет тебе и катание, и езда, – пообещала непреклонная. – Такая быстрая, что тебе и не снилось. С сертификатом качества. Но сначала гони тачку.

– Куда? – Константин Львович охотно выполнил бы любую прихоть очаровательницы, даже такую экстравагантную, но в этот миг варварская музыка, доносившаяся из соседнего помещения, оборвалась, раздался топот и громкие голоса, причем отчетливо донеслось страное выражение «козел моченый».

Кто-то крикнул:

– Вован, шухер! Пыпа из «Евросервиса» наехал!

Красавица взвизгнула и проворно спряталась за спину Луцкого.

– Констан, ты же клялся, что это больше не повторится! Я поверила тебе, простила гнусную интрижку с той развратной актриской! А теперь еще цыганка! Ты чудовище!

А Костик-то, видать, ходок, сообразил Вован, разглядывая пузырящуюся биксу. Типа жена или так, подруга бойца?

– Все, довольно! – заистерила костькина матрешка. – Мы расстаемся! Я уезжаю в Биарриц, а ты… а ты живи, как хочешь.

– Не понял! – вскинулся Вован. – Минуту, киса! Ты че вешаешь? Как это в натуре «ухожу»? А кто тут гнал про брулики, про башли? У нас не Африка, цыпа, – у нас за базар отвечают. Отстегивай сорок штук и вали.

– Какая Африка? При чем тут базар? – наморщила лоб бареха. – Ты говоришь загадками. В последние месяцы тебя словно подменили!Я совсем перестала тебя понимать!

– Я тебя за язык не тянул, – отрезал Вован. – Обещала – башляй. Ты че, хочешь, чтоб меня козлина этот завалил? Гони мани, киска, пенендзы.

Тут фишка наконец проскочила.

– Ты о деньгах? – Стала вся розовая, чисто омар на блюде. Дерг из ушей висюли, с шеи цепуру, с пальца перстак. – На, заложи это, низкий человек. Боже, какое ничтожество!

Типа зарыдала, порулила на выезд, но в дверях тормознула. Плечи трясутся – переживает.

Вован цацки взял, посмотрел. Брулики были адекватные – пудов на сто зеленки. На крайняк хватит с тем козлиной разойтись, и еще останется. Жалко, конечно, что из кадра уплывала такая суперная бабца, но уговор есть уговор.

– Окей, мадам, – вежливо попрощался Вован. – Малина нас венчала, а зона развела. Гуд бай, май лав, гуд бай.

Сделал ляльке ручкой и стал присматривать, куда бы понадежнее заныкать цацки. Может, под плинтус? Или в койку, под матрас?

Бикса все телилась, не уходила.

– Констан… – Голос закумаренный, как с отходняка. – Ты в самом деле готов со мной расстаться? Ты меня больше не любишь? Совсем? Но ты сказал 'my love'…

Вован посмотрел повнимательней в ее глаза цвета «мокрый асфальт», и у него вдруг арбуз заклинило. Блин, какие глаза! Лох однозначный этот Костик, что от такой евроматрехи в театр «Ромэн» закосил. Да и Клавка против нее – сявка драная.

Вована круто заколбасило, да так что он забыл и про заморочки с временем и про то, что эта блонда ему в натуре в прабабки тянет. Чисто по песне: «Любовь, как финка, в грудь его вошла».

Чумовой взгляд тянул его, как магнит булавку. Вован уронил брулики на пол и сам не врубился, как его подкатило к двери. Крепко взял любашу за буфера и, кошмарно стремаясь от чувств, просипел:

– Тащусь от тебя, как вошь по гребешку. Типа перепихнемся?

– Сумасшедший… Совсем такой, как прежде…

Она обхватила Вована обеими цапками за шею так, что он аж захрипел.

В будуар неспешной походкой вошел плечистый господин в коротком, выше щиколоток, пальто и белом шарфе через плечо. Обрюзгшим, брыластым лицом и короткой бородкой он напоминал Генриха VIII с портрета кисти Ганса Гольбейна Младшего. За неприятным господином вошли двое молодых людей крепкого телосложения и встали по обе стороны двери.

Не поздоровавшись и даже не поклонившись даме, Генрих VIII сказал:

– Борзеешь, Вовчик? Пыпу запомоить хочешь? Пыпу еще никто не помоил, а кто пробовал – долго плакал.

– С кем имею честь? – неприязненно осведомился Константин Львович, разглядывая странного гостя в упор.

Генрих VIII зло улыбнулся одними губами.

– Ах, ты по понтам? Зря, Вован. Твои быки у моих на мухе. Так что давай без геморроя.

Прелестное создание, очаровательно прижимавшееся упругим телом к спине Константина Львовича, пролепетало с дрожью в голосе: