Александр Васильевич Новиков Колокольня 2002

Сборник стихов и песен написанных в разные периоды времени, от конца семидесятых до наших дней.

БЕЗРАБОТНЫЙ МУЗЫКАНТ

Колокольня

Уродился я один, но ты мне – двойня.

Тот же звон в башке и та же долговязь.

Ах, ты милая сестренка – колокольня,

Как чудесно, что ты тоже родилась!

Значит, будет мне не одиноко

Задираться выше над толпой,

Как с надеждой в небо синеоко

Задирает голову слепой.

Уродился я таким и маюсь звоном.

Так давай же мы с тобою вдругорядь

Как по нотам проиграем по иконам –

А по чем же мне еще с тобой играть?

Иззвонимся вдрызг до хрипа в душах,

Знаешь ты, и я все знаю сам:

Нас с тобою первыми порушат,

Потому что – ближе к небесам.

Точно помню, я не был крещён

Точно помню, я не был крещен –

Было плохо в то время с крестами.

Был тогда не Никита еще,

И уже, точно помню, не Сталин.

Я родился под звон портупей –

Где уж было желать под иконы!

Океан... Он совсем не купель,

И совсем не иконы – погоны.

Это было давно. Не вчера.

Мне, как самую высшую меру,

Напророчили – «в офицера»,

И крутую сулили карьеру.

Но по мне не пришелся мундир

И казарма со злыми клопами.

Был один я в семье дезертир,

Не желавший чужими стопами.

И лицо было бито мне в кровь.

Злобу выплюнув вместе с зубами,

Думал я: «Что такое любовь?

Видно, если не бьют сапогами».

И под грохот бездомных колес

Я опасную мудрость усвоил:

Самозванцев и маршальских звезд,

Как крестов, на России с лихвою.

Не имел я на теле креста

И плевал на погонную силу.

А везло мне, ей-богу, спроста,

Так везло, будто с неба валило!

Не моими костями мощен

Путь, отмеренный ровно верстами.

Точно помню: я не был крещен –

Было плохо в то время с крестами.

Подсолнух

От жары затих, не дышит вечер сонный.

Дом когда-то был, я помню, угловой,

Где на изгородь уставился подсолнух

И кивает мне ушастой головой.

Гаснет пламя, и ломают руки спички.

Кольца дыма повисают за плечом.

Дом чужой, но да послушные привычке

Пальцы шарят по карману за ключом.

Эй, подсолнух, как ни пялься, не узнаешь –

Ты живешь на свете только первый год.

Эй, подсолнух! Эй, подсолнух, зря киваешь –

Каждый третий здесь меня не узнает.

Тянет душу, как сиротская гармошка,

Дверь не скрипнет – как к воротам приросла.

Эй, подсолнух, покивай еще немножко –

Мысли кругом, будто лодка без весла.

Пособи мне – стукни стеблем прямо в раму,

Бей, покуда растеряешь семена.

Эй, подсолнух, желторотый, глупый самый,

Ты махни мне, если выйдет не она.

Эй, подсолнух, что увидишь на дороге,

Глаз тараща от темна и дотемна?

Эй, подсолнух! Эй, подсолнух длинноногий,

Не идет ли где по улице она?

Новой краской, видно, крашены ворота,

И мальчишки с крыш глазеют наверху.

Эй, подсолнух, оборвут тебя в два счета –

И не сыщешь по дороге шелуху.

Одногодки, сорванцы и шалопаи

Хитро шепчут и мотают головой.

Эй, подсолнух, видишь, мне один кивает?

Самый шустрый среди них, конечно, твой!

Эй, подсолнух, зря ты, видно, лупоглазый,

С любопытством шею тянешь за плетень.

Эй, подсолнух! Эй, подсолнух, слышишь, сразу

Головы своей лишишься в тот же день.

На Восточной улице

На Восточной улице

На карнизах узких

Сизари красуются

В темно-серых блузках.

Тень ложится под ноги,

Я шагаю дальше,

Где клаксоны-окрики

Горло рвут до фальши.

Не спешу, как было, я

Два квартала выше,

Где такие милые

Три окна под крышей,

Где ронять мне выпало

Вздох обиды тяжкий,

Там сирень рассыпала

Белые кудряшки.

А еще два тополя

В побрякушках лунных

Мне листвой так хлопали

За лихие струны!

И в лады потертые

Вдавленное слово

Ветер мне развертывал

В переборы снова.

В песни да припевочки,

Словно ленты в косы,

Темноглазой девочке

Золотоволосой.

Буйствовал, досадовал,

Тенью – мимо окон,

Да к щеке прикладывал

Непослушный локон.

Лет-то сколько минуло:

Посчитать – потеха!

Вроде как сединами

Потрясти приехал.

Да разве все упомнится –

Не прочтешь, как книжку:

Память – девка-скромница,

Слов у ней не лишку.

А быть может, блудница

Изменила напрoчь?

Посредине улицы,

Оступившись – навзничь.

Одно собрание 1970 года

Коллектив здоровый мутим, травим мы,

Как мы смели, подлецы!

Взвился с места комсомолец правильный,

Закивали одобрительно «отцы».

– Вот, слыхали, воют «быдлов-роллингов»,

Нам ни спать и ни учить под вой! -

И президиум сверкнул очами кроликов,

И, казалось, выкрикнул: «Конвой!..»

Замер сход. Застыли оборванцами

Трое мы – бродяги на балу.

И, вчера еще довольный танцами,

Факультет в пылу клеймил «хулу».

Конница идейной жандармерии

С шашками речевок наголо

Вырубала нас, чтоб не намерились

Повторить подобное падло.

Господи, да вы ли это, девочки?

Мужики, да вы ли это тут?

Кто он вам? В припадке к небу вздев очки,

Тыча в нас, командует: ату!..

Кто он, наставляющий так истово

Нас заткнутся впредь и вас – смолчать? –

С расстоянья пушечного выстрела

Мастер выявлять и обличать.

Нас тогда оставили, не выгнали.

Видно, нам написано на лбу.

Руки все согнули, руки выгнули –

И решили, стало быть, судьбу.

Мы потом давились дымом «шипочным».

Был осадок горек и тяжел.

Узнаю с тех пор я безошибочно

Всех, кто на собранье не пришел.

Пугачёв

Стуком скорбным и утробным

Гвоздь последний в месте лобном,

Ноет колокол в висках.

В нос шибает дух сосновый,

Дело стало не за словом

На оструганных досках.

Не в карете золоченой

Ждут Емельку Пугачева.

Тьма юродивых окрест.

Жернова молвы скрипучей

Голоса смешали в кучу:

«Четвертуют, вот те крест!..»

На задворках и в пристенках

Унимают дрожь в коленках

Бабы, истово крестясь.

На чурбане злая метка –

Не мила ли станет клетка,

Коли выкликнут: «Вылазь!..»

Сорванцы – вершок от пола,

Глаз не кажут из подола:

- Ан привязанный, аль нет?!.

- Чай, душа на нитке в теле…

- Твой черед пришел, Емеля…

- Дострадай же напослед…

А над рощей крик вороний –

Вперебой его хоронят,

Изнуренные постом.

И над грешным да немощным,

Одуревши от всенощной,

Клювы щелкают хлыстом.

А за нервы тянут души

Христарады да кликуши:

- Что анафему жалеть?..

«Чай, болезному яму-то

Поделом теперь за смуту!» -

Свистнет сотникова плеть.

Вот и сам. Глаза упрямы.

Шаг тяжелый, шаг корявый –

Не помилуют, небось.

И под дробное стучанье

Крест последний на прощанье

Кинул смертным, словно кость.

Ляг на крест, расправь-ка плечи!

Палачам команда: «Сечи!..»

Прокатилось эхом: «А-а-ах...»

И хрипел он, пропадая:

- Так и быть, за всех страдаю... -

Муку стиснувши в зубах.

А за дальнею слободкой

Поминают смерды водкой

На последний на пятак:

Был вожак в лихом заделе.

Не один ты, чай, Емеля, –

Может, сыщется смельчак!..

Гитара и шарманка

Гитара спорила до хрипоты

С невозмутимою шарманкой:

«Как можешь ты, как можешь ты

Одно и то ж до поздноты,

И в ясный день, и спозаранку?»

Терзался струнами потертый гриф,

Шарманка сонно отвечала.

Но иссякал ее мотив,

На полуслове прекратив,

И начиналось все сначала.

Я играю, я играю,

По чужим дворам шагаю,

Наша музыка – «шарман».

Жучка, шляпа вниз тульею –

Мы живем одной семьею,

Право-слово, не обман.

При свечах или при звездах

Звуки легкие, как воздух,

Слух ласкают и парят.

Для глухих, немых, незрячих

Верно служит старый ящик

Много, много лет подряд.

Я играю, я играю,

Не хвалю и не ругаю,

Мой хозяин мил-хорош.

Как бы ручку ни крутил он,

Отвечаю я мотивом –

Мы поем одно и то ж.

А продаст меня другому,

Хоть плохому, хоть какому,

Как наскучившую кладь –

В ту же стойку встанет жучка,

Так же в руку ляжет ручка,

И начнется все опять.

Мой хозяин звезд не схватит,

Но зато за это платят,

И врагов не наживешь.

А вот твой – поэт ретивый –

Ищет новые мотивы –

Так и сгинет ни за грош.

Я играю, я играю,

Восемь нот перебираю.

Скажут: «Смолкни!..» – Я молчу.

А твоим певцам-страдальцам

Рубят головы и пальцы.

А я ручку, знай, кручу.

А я ручку, знай, кручу.

А я ручку, знай, кручу...

Дом