Руководство Академии и родное газпромовское начальство торопило, клятвенно заявляло, что это всё временно, из-за срочных требований самого ЮНЕСКО, посулило пригнать джипы с топливом, рабочих и новые, продвинутые, инструменты. Мол, со дня на день начнутся изыскания под газотрассу через плато к китайской границе и всю технику завезут централизованно. Фирма Терехова была подрядной организацией, поэтому высокие и мелкие начальники хлопали по плечу, просили потерпеть, взывали к совести и подчёркивали международный, мировой уровень исполнения подряда. Дескать, не ударьте мордой в грязь, а на Академию мы надавим: будет вам финансирование, жилые вагончики и все прочие блага цивилизации. Интеллигентный и от того язвительный Сева так определил расклад: газпромовские местечковые боссы вошли в долю с наукой и вместе дербанили сметные расходы.

Вместо джипов и рабочих скотовозка из Новосибирска привезла двух коней с сёдлами и мешок овса. Специально посланный инструктор с ипподрома поучил, как содержать, как путать, чтоб не удрали, и особо подчеркнул, что лошади породистые, дорогие и возврат их обязателен. Иначе не с Академии, а с материально ответственных лиц слупят такие деньги, как за две иномарки.

Терехов был настолько очарован глупостью и несуразностью руководства, что в первый момент не знал, что и ответить. Коней очень просто можно было арендовать в любой алтайской деревне, на погранзаставе на худой случай! Зачем тащить в такую даль породистых скакунов, да ещё и трястись за их безопасность и здоровье?

Обычно рачительный, но молчаливый Сева и вовсе потерял дар речи, не надоумил, а то бы сразу отказались. Спохватились, когда скотовозка ушла, и утешились тем, что могли теперь с гордостью именоваться всадниками. Напарник сразу же определил: с конями Академия тоже проводит какую-то аферу, поскольку, на его дилетантский взгляд, они хоть и красивые, но самые обыкновенные. Таких на Алтае навалом.

Передвигаться верхом в общем-то было бы неплохо, даже здорово, благо, что Терехову это нравилось ещё с тех времён, когда он служил срочную на границе. Проблемы возникли у напарника, ибо опыта верховой езды не было и в первый же день его сильно натрясло на гнедом жеребце, которого он выбрал сам, ибо презрительно относился к женскому полу вообще и ездить на кобыле не пожелал. Сева и так был нудноватым, ворчливым, но Андрей давно к этому привык и всё ему прощал, поскольку работать с ним в паре было одно удовольствие. Напарник слыл прирождённым математиком, а в картографии и геодезии это качество ценилось выше, чем длинные ноги и острое зрение. Скакать галопом или рысью он вообще не мог, ездил шагом и потому всё время отставал и даже терялся. От верховой езды у него сначала заболела спина, задница, колени, потом голова и даже язык, точнее, нижняя его часть.

— Состояние, как с тяжёлого похмелья, — однажды пожаловался он. — Надеюсь, ты меня понимаешь...

— Никогда не болею с похмелья, — признался Терехов. — Не имею представления, что это такое.

— А я раньше выпивал, — признался напарник. — Это ещё до Индии. И как меня потом карало! Мутит, голова трещит, ноги подгибаются... И болит язык!

В Газпроме на вахтах был капиталистический сухой закон, поэтому они с Севой ни разу не выпивали. Если только так, в лечебных целях. И друзьями они не были, хотя несколько лет работали в паре. У Терехова вообще был единственный настоящий друг — Мишка Рыбин, с которым они, бывало, годами не виделись, но будто бы жили всё время рядом. Скрепляла какая-то незримая нить братских чувств, по которой всё время бежал ток. Ни с кем больше таких живых проводов не возникало, хотя приятельских связей по стране было множество, причиной чему становились вахты, сводившие самых разных людей.

Напарник делил свою жизнь на две половины: до случайного путешествия на подводной лодке в Индийский океан и после него. И это в самом деле были два разных человека. И вот теперь, вспоминая своё прошлое состояние, современный Сева чуть не расплакался:

— Но сейчас-то от чего? Может, высокогорье? Недостаток кислорода? Или всё-таки верховая езда?

У Терехова было подозрение, что напарник становится скрытным, чего-то не договаривает, и скоро это чувство нашло подтверждение.

К стану геодезистов однажды подкатил навороченный джип высокой проходимости, из которого вышла одетая не по-походному, в шикарную длиннополую юбку и тончайшую блузку, дама лет тридцати. Барышня, словно соскочившая с картины девятнадцатого века, и голос у неё был такой же томный, очаровательный: спросила дорогу к мосту. Терехов подробно объяснил, как проехать, а сам непроизвольно залюбовался женщиной, с суровой мужской тоской подумав: ведь кому-то же принадлежит такое чудо! По повадкам видно: она замужем и счастлива. А дама заметила удручённое состояние Севы, вдруг подошла к нему, приложила свою нежную ручку ко лбу и сказала определённо:

— Вы же больны! У вас температура и совершенно расстроена координация движений. Что-то с вестибулярным аппаратом. Подъязыковая область болит?

— Я совершенно здоров! — отчего-то набычился напарник. — И чувствую себя хорошо.

Барышня бесцеремонно оттянула его веко, заглянула в глаза.

— Не бойтесь. Я профессиональная медсестра.

— Я и не боюсь, — вывернулся из её прелестных ручек Сева. — Нечего меня рассматривать.

— Ему надо немедленно показаться врачу, — уже Терехову сказала дама. — Это может быть симптомами тяжёлого заболевания.

— Непременно покажем, — заверил тот, готовый и сам заболеть, лишь бы обратить на себя внимание.

Барышня и впрямь задержала взгляд на Терехове.

— Вы почему так голову держите?

— Шея болит, — признался тот. — Говорят: остеохондроз...

— Вам нужно ставить атлант!

— Это ещё что такое?

— Хотите пришлю настоящего костоправа?

— А сами не поставите?

— Сама — нет, — она явно узрела совсем не лечебный интерес Терехова и села в машину. — Но лекаря пришлю.

С тем и уехала. Сева стоял и смотрел исподлобья красными, кровяными глазами.

— Ты что так глядишь? — спросил Терехов, провожая взглядом джип. — Какая женщина! Ведь кто-то спит с такой...

— Я даже знаю кто, — угрюмо выдавил Сева. — Местный шаман.

— Шаман?! — изумился Терехов. — Алтайский, что ли?

— Нет, вроде, наш. Это его вторая жена, зовут Лагута. Недавно, говорят, третью взял...

Кружилин всегда знал намного больше, чем говорил, но тут вовсе ошарашил информацией и, кроме того, подтвердил догадку о своей необъяснимой скрытности. Допытываться о чём-либо у Севы было занятием бесполезным.

Через несколько дней от его жалоб и нытья спасу не стало. Из-за своих болячек в очередной раз отстал и чуть не потерялся, проблудив где-то полдня и всю ночь. Заплутать геодезисту на открытом пространстве, с десятками ориентиров — стыд и срам, но сам признался: мол, леший водил.

— Может, не леший — лешачиха? — с намёком спросил Терехов.

Однажды из благородных побуждений Сева хотел спасти кришнаитку, обнаружив её будто бы в состоянии глубокой медитации, то есть без сознания, нарвался на скандал и после этого всех туристов женского пола обходил стороной. Поэтому, возможно, он и набычился, когда его ощупывала профессиональная медсестра и шаманская жена.

Подобные казусы с Севой случались регулярно, за что он потом страдал, клялся, что будет осторожнее, и опять куда-нибудь попадал. Терехов считал, что судьба выбрала этого парня для собственной изощрённой потехи, издеваясь над математическим талантом и подсовывая неразрешимые задачи.

Проблудив ночь, Сева едва приволокся с гнедым в поводу рано утром, но на удивление не ворчал, однако же заявил, что больше в жизни верхом не сядет. Пешком ходить он тоже не хотел и после недолгих раздумий выдал условие: вот если Терехов возьмёт себе гнедого, а ему отдаст кобылицу, то он попробует ещё раз.

У Андрея к концу дня тоже болел шейный позвонок, однако застарелая эта боль давно стала привычной, иногда по утрам вставал с ней и ходил, по определению туриста, как свинья, и в самом деле не видел неба. Пришлось отдать серую в яблоках, которая рысила мягко, иноходью, но Севе всё равно скачка разбивала суставы. Поездив пару дней, он снова где-то проблудил ночь, и наутро опять стал плакаться. На его счастье, в тот день вечером лошади сорвались в бега.