- Кхм… - растерялась я, запоздало подумав, что можно было бы и самой задать вопрос. Время шло, но возвращаться ко мне никто не собирался. Я постучала опять. И ещё. Я настолько некрасива, чтобы так испугать бедного монаха? Испуганным он не выглядел, да и я не была настолько Квазимодо. Костяшки пальцев начали краснеть. – Простите! Извините, могу я только спросить вас?

Окошко опять резко распахнулось. Всё тот же взгляд.

- Извините, я хотела спросить… можно? – смотря на меня, не моргая, он не исчезал не прощаясь, как в первый раз, и это, судя по всему, было позволение продолжать. – Мне нужен один молодой человек… он у вас тут учится… или служит… или работает, я не знаю, как правильнее назвать. У вас же тут есть молодые люди?

Моргнул. Помолчал. Захлопнул окошко. Плечи мои опустились, ощутив рюкзак, полупустой, с бутылкой воды, мобильным и закусками, чтобы не проголодаться за день. Руки обвисли и я повернулась спиной к воротам, оглядев небольшую вытоптанную площадку. Справа возлежал булыжник, подходящий как раз для того, чтобы паломник присел на него, развернув узелок с едой, поставил рядом посох и передохнул. Какое изумительное гостеприимство в святом месте! Я опустилась, поправив свою юбку, и достала расписание автобусов, распечатанное дома. Отлично, вот и выяснила, кто сорвал мой первый поцелуй! Два часа пути в одну сторону и никакого результата. Чудеснейшая прогулка с максимальной затратой сил и минимальной отдачей равной нулю.

Расправив сложенную дважды бумажку, я повела пальцем; так, ближайший автобус обратно, будет… будет… будет завтра. Не поняла. Я же смотрела вчера и… и спутала день! Более поздние маршруты были по будням, а сегодня выходной, и автобусы от Хэинса уже не пойдут, даже если я скачусь отсюда за полчаса. Что же делать? Ловить такси? Тут вряд ли ездят часто машины. Вызвать? Для начала надо предупредить маму, что я могу оказаться дома очень поздно, я ведь соврала ей, что пошла гулять с подругами, а сама унеслась в такую даль. Боковым зрением я увидела движение и оторвалась от своих мыслей. Открывшаяся калитка выпустила лысого невысокого старика, зашагавшего ко мне. Подскочив, я почтительно склонила спину и, не разгибая её, уставилась на его босые морщинистые ноги, выглядывающие из-под длинных темно-серых, синеватых одежд.

- Прошу простить брата привратника, дитя моё, - теплый и располагающий голос позволил мне поднять взгляд. Рукой дедушка позволил мне выпрямиться. – Он монах Тигриного лога, и ему нельзя говорить с женщинами, даже столь юными. Возможно, ты не знаешь о наших строгих запретах…

- Простите, я не знала, что нельзя даже говорить… - опять поклонилась я, боясь оскорбить чем-то по очередному незнанию обитателей загадочного места. – Но я знаю, что туда нельзя девушкам.

- Что же ты хотела? – улыбался спокойно старик, засунув в противоположные широкие рукава свои ладони, где они и потерялись.

- Я… - засуетившись, я перекрутила на одной лямке вперед рюкзак, расстегнув боковой карман и изъяв из него потерянную неизвестным юношей нашивку. – Мне нужно найти одного человека, только и всего.

Настоятель, которым являлся, по-видимому, мой пожилой собеседник, чуть посерьёзнел, узнав знамя своего монастыря. Подойдя ближе, он внимательно вгляделся в вышитый ромб в моей руке.

- Откуда это у тебя?

- Я объясню, если вы поможете найти его владельца, - пообещала я. Старик нахмурился, не оценив моей просьбы. – Прошу вас! Мне очень нужно знать, кто был тот парень, что вчера ночью спускался отсюда.

- Почему он сорвал её?

- Он не срывал, а оторвал, случайно! И я не видела его лица… - покраснев, вспомнила я всё, что произошло тогда.

- Чем же тебя так заинтересовал тот растяпа, что ты преодолела Кошачью тропу?

- Он… - я помедлила, признаваться или нет? Всё-таки, с буддистами лучше быть честной, они люди веры и религии, зачем врать? – Он поцеловал меня и, кажется, тоже меня не видел.

- Оскверненный монах, - прищурился настоятель и обернулся через плечо, окинув взором стены. – Никто не признается в этом поступке, девочка, а насилу пытать у нас не принято. Никто не признается, потому что за это будет исключен. А исключенным никому не хочется быть.

- Но как же?..

- И я не могу оставить подобного ученика здесь, - кряхтя, дедушка завел руки за спину. – А как узнать? Вчерашней ночью была ежегодная традиция Распахнутых врат. По обычаю, на третий день после посвящения, когда наши новички узнают все тяготы монастырской жизни и знакомятся с ними лицом к лицу, мы даём последнюю возможность передумать и уйти. Просто открываем эти ворота на всю ночь и, если юноша понимает, что не выдержит трудности аскета, которым должен стать, то имеет права без объяснений и упреков уйти. Никто не следит за входом от заката до рассвета, но если порог переступлен, то обратно уже заходить нельзя. Никто раньше не пользовался этим, чтобы сходить куда-то, сделать свои дела и вернуться обратно.

Я замолчала, не зная, стоит ли продолжать свой поиск, если это приведет к изгнанию моего светлого рыцаря из обители. Сжав ткань с изображением тигра, я потупилась.

- И как ты надеялась его узнать, если не видела лица? – проникнувшись моей растерянностью, полюбопытствовал старик. Я выдала то, с чем и пришла:

- Но ведь он же потерял нашивку с рукава…

- Уже вчера днем я не видел ни одного, у кого бы её недоставало, - настоятель задумчиво покивал самому себе. – Когда-то здесь было более пяти сотен воинов. В прачечной хранится достаточно таких вышивок, чтобы незаметно заменить пропажу. А так как своей одеждой мальчики занимаются сами, то никто не выведает, кто же пришил себе вчера новую. Они совершенно одинаковые.

- Мальчики? – глупо потерялась я.

- Нашивки, - улыбнулся старик. – Итак, ты никак не опознаешь монаха, что нарушил правило.

- Я могла бы… я думаю, что узнала бы его, если бы обмолвилась хоть словом.

- Но им нельзя говорить с девушками, - напомнили мне, и я превратилась в красного рака. Захотелось попятиться отсюда бочком, как он. – Что же будем делать? Я тоже желаю узнать ослушавшегося.

- А внутрь мне заходить никак-никак нельзя? – стесняясь, промямлила я, заглядывая за спину дедушки.

- Да, женщинам запрещено проходить внутрь, - я начала огорчаться, но он добавил: - Но в истории бывали и исключения, когда у нас просили защиты, крова или больные и немощные, которым некуда было деться, оказывались у порога. Таких мы принимали, кем бы они ни были.

- Как же больные и немощные залазили в эту недоступную чащу? – сорвалось у меня. Одышка от лихого подъема долго мучила меня, прежде чем я стала ломиться в монастырь. Настоятель критически приподнял одну седую бровь, задумавшись, кажется, глубже, чем даже я. Давно ли он совершал подъем и спуск, чтобы оценить масштаб трагедии? – Автобусы от храма сегодня больше не пойдут, и я прошу у вас крова. Пожалуйста, не оставите ли вы меня на ночь?