Он вернулся, поставил пустое ведро в прихожей, тихо переобулся, схватил с тумбочки бумажник и выскочил из квартиры.
Ему нужно было подумать.
Во дворе увидел Георгия, который обжимался с какой-то девицей модельного вида, ноги у нее были просто бесконечно длинными, а еще она наверняка не была беременной.
Сплюнул и рванул в парк неподалеку.
— Ты меня любишь?
— Да.
— Скажи…
— Люблю. Очень.
— А за что?
— Просто люблю… Поцелуй меня…
Олесь услышал их случайно. Сначала примостился на лавочке, но усидеть дольше пяти минут не смог: хотелось бежать куда-то, пока воздуха в легких не останется. Он прошел по мосту на остров — когда-то великий царь сплавлял в полноводной речушке свой ботик, но вряд ли шепчущиеся в кустах подростки об этом знали. Сам Олесь тоже сомневался, глядя на зеленоватую воду. На другом берегу радостно плескались пьяные мужики, похожие на Михалыча. Олеся передернуло, и он пошел по тропинке дальше, забирая вправо, когда услышал негромкие голоса. Уже хотел уйти, но картина открывалась такая, что дух захватывало.
Тоненькие, худенькие подростки сидели под деревом и целовались, тихо постанывая и бормоча разные глупости. Те самые, бесполые подростки: трудно было даже разобрать, кто из них мальчик, а кто девочка, а в глухих голосах слышались одинаковые интонации.
Олесь ступил влево, за куст, и вытянул шею.
— И здесь поцелуй… О-ох…
— Ты красивый… ты такой красивый…
— Нет, ты.
— Ты-ты-ты… — раздался звонкий смех, и Олесь понял, что все-таки мальчик и девочка.
У парнишки были тощие ноги, на которых болтались огромные кроссовки с модной толстой подошвой, острые коленки и золотистые кудряшки. Он откинул голову, подставляя шею с выпирающим кадыком под слюнявые поцелуи своей подружки. Олесь проследил взглядом линию от его подбородка до паха и застыл: у мальчика стояло, натягивая тонкую ткань легких шорт, и сверху, под болтающимися завязками, на шортах проступало небольшое влажное пятно смазки.
Ужасно захотелось прикоснуться к этому пятну губами, носом, вдохнуть, попробовать на вкус — ноги подкосились, и он едва не упал.
Олесь закрыл рот ладонью и отвернулся только на мгновение — чтобы в следующую же секунду снова уткнуться туда взглядом.
— Потрогай его…
Девчонка смутилась.
— Не бойся… никто не увидит.
Олесь следил, как она медленно тянет руку к шортам мальчика, и неожиданно потянулся к своей мотне, сжал член, с удивлением понимая, что напряжение в паху ему не привиделось.
Тоненькие пальчики с короткими ногтями осторожно прикоснулись к натянувшейся ткани, и Олесь охнул: в паху прострелило так резко, что он чуть не кончил от одного только зрелища.
Я извращенец, пронеслось в голове. Подсматриваю за детьми и собираюсь дрочить. Но муки совести смыло очередной волной: девочка сжала ладонь, четче проступили контуры мальчишеского члена, и Олесь нервно облизнул губы.
— Ох, — простонал мальчик, приподнимая зад, Олесь представил свою руку вместо девичьей, сжал пальцы сильнее, и тут с противоположной стороны тропинки послышалось сначала покашливание, а потом громкий смех.
— Эй, Приходько, глянь! Детки совсем обурели: теперь в общественных местах этим занимаются.
Олесь неловко переступил с ноги на ногу, и тут же раздался хруст ломающихся веток.
— А это у нас что?
Он обернулся, холодея: на тропинке словно два богатыря в отсутствие третьего замерли на лошадях два милиционера. За спиной раздался сдавленный мат, шум, крик «Бежим!», но он словно прирос к земле, так и не отпустив ширинку, и член пульсировал в руке.
— А это у нас извращенец, я так понимаю, — заржал один. — Пал Палыч, поздравляю — маньяка поймали.
— Я… не… — промямлил Олесь, отступая на шаг назад и упираясь спиной в колючие ветки.
— Что вы, гражданин, говорите? Грибы собирали?
— Я…
— Ягоды? — теперь ржали оба.
Эрекции моментально как не бывало — он даже подумал, что никогда больше и не будет.
— Я не маньяк, — полез рукой в карман, вытащил портмоне, паспорт, тут же уронил и бросился поднимать. — Я... честно, я не маньяк.
Один из милиционеров, тучный и обрюзглый, повернулся к другому и подмигнул.
— Маньяки нынче с паспортами. Документики, гражданин, — и протянул руку.
Олесь отдал паспорт, портмоне, выгреб из карманов все, что было, даже попытался всучить ключи от квартиры. Его колотил озноб.
— Я не маньяк. Я х-хотел их прогнать.
— Ага, по два раза, — второй, тощий и с усиками, похлопал лошадь по шее. — В парке извращенец появился, вы, гражданин, его не видели?
Толстяк хмыкнул, рассматривая паспорт.
— Олесь? Это что за имя?
— Украинское, — промямлил он.
— Что же вы, гражданин Олесь, непотребствами в парке занимаетесь?
— Я не…
— Давай-ка мы гражданина в отделение проводим?
— Н-не нужно, — залепетал он, — на работе узнают, и жена... Гражданин начальник, то есть, товарищ милиционер, у меня жена беременная! Она же... Я не извращенец! — к глазам подступили слезы обиды, и Олесь всхлипнул. — Забирайте все, что хотите, но не нужно в отделение!
— Брать у тебя нечего… — толстяк вытащил из портмоне несколько купюр, и Олесь запоздало понял, что так и не отдал Кате вожделенные пять тысяч, которые занял на работе.
Кошелек упал на траву, вслед за ним полетел паспорт.
— Пожалуйста… — прошептал Олесь.
Лошадь всхрапнула и наступила на паспорт грязным копытом.
— Как думаешь, Приходько? Отпустим извращенца с миром или проводим для разъяснительной беседы? — спросил толстяк.
— Я вижу, он осознал, — хмыкнул тощий.
Они махнули руками и, развернув лошадей, направились в сторону проспекта. Олесь пытался вспомнить, как дышать.
Отдышавшись и подобрав документы, он медленно заковылял в сторону дома, на полном серьезе размышляя о том, что у него, наверное, инфаркт — в груди жгло, а конечности не слушались.
До дома он добрался через пару часов.
— Ты меня любишь?
— Как тебе сказать… безумно.
Состояние дежа вю накрыло у двери подъезда, а потом Олесь поднял голову и увидел Гошу в дверях своей распрекрасной студии, а на пороге — красивую девку. Причем не ту, с которой Георгий обжимался, когда Олесь возвращался домой, еще не зная, что скоро станет отцом. Во всяком случае, губы у этой были куда более рабочими.
— Врешь ты все, — она кокетливо повела плечом, напомнив этим жестом Катю.
— Вру, — улыбнулся Гоша.
Девица хмыкнула.
Олесь криво улыбнулся Гоше и пошел наверх. Сил не было слушать эти воркования. Он решительно дошагал до лестничного пролета, но подняться домой просто не было сил: сел прямо на ступеньки и тихо зарыдал, опустив лицо в ладони.
Себя было ужасно жаль, а поделиться той грязью, которая мешала жить, было не с кем. Все сразу: беременность Катьки, работа эта дурацкая, случай в парке — просто убивало. Впервые он задумался о самоубийстве всерьез. Это ведь так просто: вжик бритвой, и нет Олеся. Или таблеток нажраться и умереть от кайфа.
Сверху послышался лязг, и он втянул голову в плечи: так грохотали только двери Михалыча, а его видеть не хотелось. И не хотелось, чтобы он видел эти слезы и сопли, но деваться было некуда: снизу все еще разговаривали Гоша с его моделькой, а Гошу Олесь стеснялся намного больше. Он наскоро вытер лицо рукавом и сделал несколько глубоких вдохов.
Михалыч спускался вниз, фальшиво насвистывая "Голуби летят над нашей зоной" и поигрывая ключами, на пролете остановился и смерил Олеся оценивающим взглядом.
— Привет, сосед.
— Привет, — Олесь поднялся и протянул руку.
— Ты... у тебя все хорошо?
— Да, — он вымученно улыбнулся, — Катька... Катька беременная, и я вот, — развел руки в стороны, и Михалыч тут же бросился его обнимать, похлопывая по плечу.
— Отличная новость, поздравляю! Пацана родите, я вам наши игрушки сгружу, у нас целый мешок остался от моего!
Михалыч искренне радовался и поздравлял, и Олесю стало еще хреновее: сосед Катькиной беременности радовался больше, чем он, будущий отец.