— Ага, хуевая смерть, но каждому по делам его, — рефлексия это сейчас лишнее.

На дороге все еще пусто, время.

Время!

Бык лезет под куртку. Не сбавляя скорости, принимаю на пару метров правее. Теперь от возможного стрелка меня прикрывает корпус джипа. Бык заёрзал, пытаясь, развернуться в тесноте смятого салона.

Не перевернись машина колёсами к небу, пожалуй, у него был бы шанс. Принимаю на пару метров левее. Бык пытается высунуть руку в окно, но ему никак не удается вывернуть кисть в мою сторону.

Поздно, я уже рядом. Пробиваю с носка по кисти с зажатым в ней, пистолетом. О, даже хрустнуло что–то, приятный звук.

Не хуже заправского питчера забрасываю в салон импровизированный коктейль имени товарища Молотова. Мышцы буквально рвёт от резкого, на пределе физической формы, движения.

Вдох.

Выдох.

Ещё выдох.

Сердце замирает, и, кажется, что целую вечность ничего не происходит. Потом салон «Блейзера» разом заливает ревущее синее пламя.

— Вот и все, долг отдан, — метроном сердца продолжил свой бесконечный бег, но теперь сердце бьется ровно и спокойно.

Все. Времени больше не нужно.

— Надо же, не разбились, падлы, — вой сгорающих заживо сверлит отбитую голову.

Ох, за что мне это, господи? Пожалуй, ты мне этого не простишь. Но так надо.

Потерянно бредя к своей машине, задеваю ногой какую–то железяку.

— Хм, Стечкин, — натягиваю рукав куртки на кисть. — Парни, а ведь вам прямиком в ад. Прибудете уже адаптированными к особенностям тамошнего климата, — нервно хихикаю, номер на пистолете зашлифован.

Стечкин улетает в лес. И судя по звуку, падает куда–то в воду.

Запоздало приходит мысль, что я не поставил волыну на предохранитель.

Обошлось.

Сильнейший пинок между лопаток сбивает меня на землю.

— Да что же это? — в очередной раз забарывая боль в отбитом теле, поворачиваюсь набок. — Чем это меня так приложило?

Бензобак рванул. Быстро что–то, или в багажнике джипа была канистра?

Крики стихли.

Обидно. Как–то быстро ребята спеклись. Надеюсь, черти не дадут вам замёрзнуть.

Ох, херово мне что–то. Опираясь на машину, с трудом принимаю вертикальное положение.

Зачем собственно?

Внутри меня пустота, очень болезненная пустота.

Осень. Дорога. Весело потрескивает пламя, пытаясь перекинуться с джипа на соседнее дерево.

— Не выгорит у тебя, дерево мокрое напрочь, — мысленно обращаюсь к пламени.

«Пинк Флойд» поёт о том, как им хочется, чтобы ты был здесь. Мне тоже этого хочется. Отвожу взгляд от того, что недавно было «девяткой».

В легковушке на противоположной стороне шевеление и едва слышный всхлип–стон.

Значит, нам туда дорога. Без вариантов.

Интересно, из легковушки видели, как я пиромана изображал? Хотя вряд ли. Удивительно, что после лобового столкновения с джипом там вообще осталось что–то живое.

На трассе до сих пор пусто. Периферия, конечно, но пора бы уже кому–нибудь появиться.

По замысловатой траектории добираюсь до легковушки.

Дошел–таки. Тяжело плюхнувшись на пятую точку, сползаю в кювет.

При жизни это было «Опелем–Кадет» года этак восьмидесятого. Морда у «Опеля» отсутствует напрочь. Двигатель наполовину в салоне, даже часть подвески туда пролезла. Все в крови и осколках стекла. Кто был за рулём, даже судмедэксперт не сразу разберется, такой там хаос.

Что там может шевелиться?

За сиденьем водителя шевеление, всхлип. Ребёнок, навскидку ровесник моего сына.

— Нет у тебя сына. Больше нет.

Целых стёкол на «Опеле» не осталось. Осколки стекла высыпались в салон и сверкающей дорожкой обозначили траекторию предсмертного рывка «Опеля».

Бубня что–то ласковое, выгребаю остатки стекла наружу.

— Потерпи, маленький, все будет хорошо, — ребёнок в Опеле выгнулся дугой и обмяк.

— Да что же за день–то!?

Ан, нет. Дышит вроде. И кровь, похоже, не его.

Ручки вывих или перелом. А я, раздолбай, прижал его к себе.

— Ладно, не смертельно, — за спиной треск мотоциклетного мотора. Наконец–то кто–то появился.

— Что стряслось? — с высоты дорожного полотна на меня смотрит деревенский байкер на потрёпанном «Иже».

— Третья мировая. Ты местный? Ништяк, лети в посёлок, вызови скорую. Районная больница как раз в посёлке, так что должны быстро приехать.

— Ты ещё здесь?! — ага поехал, вот и славно. До посёлка верст десять–двенадцать, значит, через полчаса тут будет не протолкнуться.

А пока надо пристроить спасенного ребёнка поудобнее. У меня в багажнике спальник был, вот на него и положим.

О, ещё машина едет. Зачистили что–то.

Треща изношенным движком, к месту аварии подкатил ушастый «Жорик». Из «Запорожца» на меня, как удав на кролика, пялится мужик в очках на пол лица. Видимо решив, что тут прекрасно обойдутся без его скромного участия, очкастый вдавил в пол педаль газа. Тарахтение ушастика перешло в надрывный вой, но прыти машине это почти не прибавило.

— Такие вот уроды советскую власть и просрали, — к чему это я? Хотя да, удары по башке ума не прибавляют, а гибель семьи оптимизма.

Тяну на себя спальник из багажника. Ткань за что–то зацепилась и не поддается. Плевать, выдираю с мясом.

Выбрав место почище, расстилаю спальник. Укладываю на него продолжавшего прибывать в бессознанке ребёнка.

Упираюсь взглядом в бодро догорающий джип.

— Как вы там, парни? Тепло ли вас черти встретили? Надеюсь, тепло.

Не отвлекаться. В багажнике была вода.

Опять лезу опять в багажник.

— Ммама, ммам, — шёпот почти на грани восприятия, да и горящий джип мешает прислушиваться весёлым потрескиванием.

Боясь спугнуть тень надежды, заглядываю в салон.

Бог есть, да! ДА! ДА! — встречаюсь взглядом с сыном.

— Папа, мне сон страшный приснился. А где мама? — лицо и шея сына в крови, и поза неестественная. Несовместимая с жизнью поза, если по–честному.

— Сейчас мой маленький. Папа сейчас, — лихорадочно, но осторожно щупаю сына на предмет повреждений. Плечо минимум вывихнуто, а может и сломано. Лишь бы не позвоночник, Господи, только не позвоночник!

Буду вынимать. Сына вырубится наверняка, но с этим ничего не поделать, вынимать надо.

Заднюю дверь с водительской стороны заклинило, с противоположной вообще смяло как бумагу. Медленно сдвигаю до упора вперед сиденье водителя. Теперь сложить спинку сиденья к рулю. Готово.

— Маленький, пошевели ножкой, умница, а другой можешь? — шевелятся.

Шевелятся!

Теперь мне точно известно, как это, когда гора падает с плеч, во мне три метра роста как–то сразу стало.

— Папа, а где мама? Я к маме хочу.

— Умерла, маленький. Умерла навсегда, — нельзя дать слабину, никак нельзя. Спазм зажимает грудь, слезы размывают кровь на щёках. Привалившись к «девятке», с трудом удерживаю равновесие на ватных ногах. Прижав к себе сына, вдыхаю запах его волос, и никак не могу надышаться.

— Спасибо тебе, Господи, — зажимаю в зубах золотой крестик. Жизнь продолжается. Больше того, она обретает смысл.

Пара машин тормозит на обочине. Какие–то люди спешат ко мне, трясут за плечо, лезут с вопросами.

Но это все неважно.

Важно, что комочек плоти у меня на руках живой и, похоже, относительно здоровый.

Вот уж не думал, что ржавая буханка с красными крестами, заставшая, по всему, ещё Леонида Ильича, на такое способна. Впрочем, когда НАДО, простой советский человек на простой советской технике, способен на чудеса. Этому водиле, по всему, было НАДО, хотя «Страны Советов» больше нет, страны нет, а люди есть. Буханка скорой помощи приехала всего на минуту позже вернувшегося к месту аварии деревенского байкера на «Иже».

— Спасибо тебе, неизвестный водила, — обелиска в мраморе и бронзе тебе точно не воздвигнут. Хотя о чем я, ты как никто в курсе о размерах людской благодарности. Такие, как ты, работают не за благодарность.

Тётка в белом халате нависла над ребёнком из «Опеля». Вторая тянет сына из рук. Отпускаю, сына уносят в скорую.