Мамина косметичка словно издевалась надо мной – в ней было всего так много, что я не знала, за что хвататься. Так, Настька мазала меня каким-то кремом телесного цвета. Потом пудра. Потом… Стоп! А ведь под глазами она тоже чем-то мазала… Понять бы чем… Кажется, я догадалась, отчего Козарева всегда рыдает, что она слишком рано встает… Ладно, и так сойдет.

– Мамина помада, сапоги старшей сестры? – Слава смотрел на меня так, словно видел впервые.

– Отстань, – буркнула я.

– Ты б это… Яр… – Брат поморщился.

– Что это? – зло прищурилась я.

– Не ходила бы так на улицу.

– Почему? – кокетливо покрутилась я перед ним. – Я же классная?

– Угу, классная… Только окружающие не поймут.

– У меня юбка приличной длины, – с вызовом посмотрела я на него.

– Зато лицо – как ритуальная маска шамана из племени тумба-юмба. Ты ж людей распугаешь.

– Ты мне завидуешь!

Славка захохотал, а я, изящно повернувшись на каблуках, вылетела в тамбур. Еще не хватало, чтобы он мне настроение испортил. Брат называется. С таким братом и врага не надо.

До подъезда Варьки я еле доползла. Мамины сапоги отчаянно жали. У нас с ней один размер, но моя нога немного шире. И то, что дома вызывало легкий дискомфорт, на улице превратилось в огромную проблему. Я едва перебирала ногами по скользкому асфальту, ругая на чем свет стоит эластичные колготы, в которых жутко мерзли ноги, и голову без шапки, которая, казалось, покрылась коркой лаково-гельного льда.

– Птица? – замерла в дверях Варя, вытаращившись на меня так, словно я чудо чудное.

– Так я теперь буду ходить всегда, – гордо выпятила я грудь.

– А может, не надо? – кривилась она.

– Что? – бросила я на нее недовольный взгляд.

– Как-то непривычно… – пробормотала подруга тихо.

– Привыкнете, – сказала как отрезала. – Я должна стать женственной.

– Несколько радикально, тебе не кажется?

– Подруга называется. Вместо того чтобы поддержать и порадоваться за меня, ты вон как…

– Яр, мне нравится, но твой макияж и прическа. Что ты сделала с волосами?

– Зачесала назад и закрепила гелем.

– Но… – Варька смотрела на меня и непроизвольно морщилась. – А зачем?

– Чтобы было красиво.

– А лицо… Оно же вот-вот пойдет трещинами.

– Тебе поговорить не о чем? Я сказала, что теперь буду так ходить всегда. Что непонятного?

Они решили меня довести? Подумаешь, сменила имидж. Зачем так реагировать?

Варя нервно дернула плечом, укуталась в шарф, и мы пошли в школу. Впрочем, пошли – это круто сказано. Через пятнадцать шагов я ухватила ее за руку, и она меня повела.

– Нет, вот объясните мне, как люди ходят на шпильках? – ворчала я.

Варька смотрела на меня снизу вверх и вздыхала.

– Я не люблю каблуки. Они неустойчивые.

– Ты просто ничего не понимаешь в них. Главное, чтобы каблук… А-а-а-а! – Я едва не спланировала в грязную лужу.

Спасибо Варе, что не дала упасть. Выровняв тело в пространстве, я сглотнула и задумалась, а существует ли замена обуви на шпильке. Но с другой стороны… Настя же как-то на них ходит! И весьма успешно, между прочим. Хотелось плакать. Нет, красота требует жертв.

– Ты это из-за своего спортсмена? – вдруг спросила Варя.

– Я не знаю, Варь. Понимаешь, он меня вчера пригласил… Ну ты слышала… Тренировка, потом в кафе… А сам… Ну… В общем, я пришла, а он как будто со мной не знаком. И… Понимаешь… Мне показалось, что он отшил меня, потому что я оделась неправильно. А я ж оделась, как мне удобно… Ты ж знаешь, что я не люблю все это. – Я показала ей на сапоги, синие коленки и все время задирающуюся юбку.

– Ярик, но ты же сама все понимаешь. Зачем делаешь так, как тебе не нравится?

– Потому что он нравится мне.

– А Ахмед?

– Ахмед тоже нравится. С ним классно гулять с собаками, но мы такие разные. Он любит науку, а я спорт.

– Ну и что?

– Как «ну и что»? Вот вы с Поэтом одинаковые! Ты любишь литературу, и он пишет литературу.

– Слушай, любить литературу и писать книги – это не муж и жена, это четыре разных человека, – смеялась подружка. – А ты, как мне вчера сказали карты, совершаешь ошибку.

– Я не верю в это, ты же знаешь.

– Ох, смотри сама. А хочешь, приводи этого Матвея в «Слона». Мы с девочками на него посмотрим и все тебе скажем.

– Угу, точно. Пара фраз от Жени, и я больше никогда его не увижу.

– Ты переоцениваешь Точку.

– Самое главное, чтобы я ее не недооценила.

Дорога до школы показалась мне всеми кругами ада. Ноги разъезжались на льду, подворачивались, и я очень боялась сломать лодыжку. Ведь тогда я не смогу тренироваться, да что там говорить! Я вообще не смогу ходить! Варька жаловалась на маму. Они опять поругались из-за какой-то юбки, которую ей якобы не разрешили надеть. Варвара мечтала уйти из дома, но пока не понимала куда, «хоть к папе едь, если бы только он мне обрадовался». Папа у Андреевой где-то осел на Севере, ну и, в общем, сложные у них отношения в семье. Не то что у нас. Мне бы вот только от братцев своих избавиться…

– Смотрите-ка! – раздался звонкий голос Лепры. И я от неожиданности аж подпрыгнула. – Наша цапля с коробчонком скачет.

– Красавина, тебе чего надо? – вскипела во мне кровь.

Не будь я на каблуках и в юбке, обязательно бы ее шуганула. Лепра у нас королева красоты. Она такая холеная, словно породистая лошадь, вся из себя в дорогой сбруе. Иногда так по коридору вышагивает, словно по подиуму идет перед всеми модельерами мира. Она такая складная… Все при ней. Только вот язык поганый.

– Яр, не надо. У тебя сейчас позиция неустойчивая, – прошептала Варя.

– Да я ей сейчас покажу, кто из нас неустойчивее.

– Яр, – дернула меня за руку Варя, – пошли отсюда.

Щеки мои полыхали огнем.

– Я всегда так буду ходить, – повторила я упрямо.

Варя промолчала.

– Меня не сломить. Она вздохнула.

– Я все равно докажу свое право быть красивой.

– Самое главное, чтобы ты сама себе нра вилась.

– А я нравлюсь.

– И это отлично. Но все равно в плане макияжа надо с Настей посоветоваться. Она тогда тебя накрасила не так вызывающе. И это… Ярик… – Варька посмотрела на меня жалобно-жалобно. – Ярик, тебе очень идут волосы.

Пришло мое время вздыхать. Если бы ты знала, Варечка, что не получается у меня волосы укладывать.

Мы поднялись в кабинет и заняли свои места. Я вытянула уставшие с непривычки ноги и спряталась за наушниками.

Перед самым звонком прибежали Настя и Точка.

– Ой, Птица, ты брови, что ли, выщипала? – бросила на ходу Женька.

– Кто тебя учил так губы красить? – подавилась Настя.

– Я так буду ходить всегда, – строго сказала я, прекращая всю их болтовню.

– Креативно, – фыркнула Волоточина.

– Смело, – уважительно протянула Настя.

Наверное, декабристы на выселках чувствовали себя гораздо лучше, чем я в школе. Не, ну там мужики, черные избы с мочевым пузырем вместо окна и они – вся из себя такая интеллигенция. Вот и я была сейчас тоже убогой, безрукой интеллигенцией, которая наивно полагала, что кефир сразу в пакетах на деревьях растет. Неприспособленная я к жизни в теле женщины. Ну, то есть не конкретно в теле женщины, а в ее примочках – шпильках, макияже, прическе, одежде. Это так утомительно и совершенно не по мне. А самое ужасное – ни тебе щеку почесать, ни глаза потереть, ни в руку подбородком упереться. Но ладони так и тянулись, так и тянулись к лицу: то глаз предательски зудел, то нос чесался, то еще чего-нибудь. И как Настя ходит целый день накрашенная? Я уже к обеду всю свою красоту рукавами растерла. Зато одноклассники отрывались – шушукались и по смеивались. Учителя сначала шарахались, потом все как один спрашивали, хорошо ли я себя чув ствую. Я криво улыбалась и говорила, что теперь так буду ходить всегда. Они усмехались, но ничего не говорили. Точка утверждала, что у меня такой решительный вид, что даже Монсеррат Кабанье, наша директриса, должна была согласиться с моим решением. Только Пушок… Грымза! Физичка выгнала меня с урока со словами, чтоб я «умылась, а то такой слой косметики может по вредить моим мозговым импульсам». Забила я на импульсы. Сорок пять минут курсировала по коридору – училась ходить ровно, держать осанку и смотреть на всех так, словно я богиня. Если бы только окружающие знали, как плохо чувствовала себя богиня на каблуках, как болели ее ножки и как нервировала юбка. Вот даже в футбол на перемене не погоняешь с друзьями, пиная чужую сумку, эх… Ладно, до конца всего два урока, уж как-нибудь переживу. Мне бы день простоять да ночь продержаться…