– Даже тогда…

– Джордж, это чушь, – раздраженно сказал Септимус. – Жена – второе «я» мужа. Ей можно доверять потаеннейшие секреты души. Жена – это…

Он снова пустился в бесконечный монолог, и я только мог слабо возразить:

– ЦРУ это не понравится.

Его короткое замечание насчет ЦРУ вызвало бы полное одобрение со стороны Советов. А также Кубы и Никарагуа.

– Я попробую как-нибудь убедить ее приехать в начале декабря, – сказал он. – Я верю, что вы меня правильно поймете, Джордж, если я вам скажу, что мы хотели бы побыть здесь вдвоем. Я знаю, что вы и думать не стали бы мешать тем романтическим возможностям, которые наверняка возникнут у нас с Мерседес на лоне мирной природы. «Нас свяжет вместе магнетизм молчанья и медленного времени поток».

Конечно, я узнал цитату. Это сказал Макбет перед тем, как всадить кинжал в Дункана, но я всего лишь посмотрел на Септимуса холодно и с достоинством. Через месяц мисс Гамм поехала в загородный дом Септимуса, а я не поехал.

Что там случилось – тому я свидетелем не был. Я знаю это только со слов Септимуса, а потому не могу ручаться за каждую деталь. Мисс Гамм была настоящей пловчихой, но Септимус, имевший непреодолимое отвращение к такому хобби, ничего на эту тему не спрашивал. Мисс Гамм тоже не считала необходимым донимать подробностями ни о чем не спрашивающую дубину. Поэтому Септимус ничего не знал о том, что мисс Гамм – одна из тех сумасшедших, которые любят в середине зимы напялить купальник, пробить лед на озере и броситься в прорубь купаться в освежающей и животворящей воде.

Так и вышло, что однажды ярким морозным утром, когда Септимус храпел в глубоком забытьи, как дубине и положено, мисс Гамм тихо поднялась, надела купальник, плащ из махровой ткани и тапочки и отправилась по заснеженной тропе к озеру. По краям оно ярко сверкало льдом, но середина еще не замерзла, и вот, скинув халат и тапки, она бросилась в воду с визгом, который, очевидно, должен был свидетельствовать о радости. Где-то вскоре проснулся Септимус и тонким инстинктом влюбленного ощутил отсутствие в доме своей драгоценной Мерседес. Он стал ее искать и звать. Найдя в комнате ее одежду, он понял, что она не уехала тайком в город, как он сначала в испуге решил. Она была где-то снаружи.

Надев наспех сапоги на босые ноги и накинув самое теплое пальто прямо на пижаму, он рванулся наружу, зовя ее по имени.

Мисс Гамм его, конечно, услыхала и отчаянно замахала рукой:

– Сюда, Сеп, сюда! Давай скорее!

Дальше я приведу слова самого Септимуса:

«Для меня это прозвучало как “на помощь!”. Я заключил, что моя любовь в состоянии умопомрачения выбежала на лед, и он подломился. Мог ли я вообразить, что она по доброй воле полезла в ледяную воду? Я так ее любил, Джордж, что немедленно, несмотря ни на что, бросился к воде, которой я обычно боюсь как огня – особенно ледяной воды – чтобы спасти ее. Ну, если и не немедленно, то подумав всего две минуты, ну максимум – три.

Тут я крикнул: “Любовь моя, я иду! Держи голову над водой!” – и побежал. Я не собирался идти туда через снег – понимал, что времени мало. Уменьшив на бегу вес, я заскользил, прямо над снегом, прямо надо льдом, окружившим берега озера, и прямо в воду с оглушительным всплеском. Как вы знаете, плавать я не умею и вообще дико боюсь воды. Сапоги и пальто тянули меня вниз, и я бы утонул, если бы Мерседес меня не спасла. Можно было бы полагать, что такой романтичный случай свяжет нас еще теснее, но вот…»

Септимус покачал головой, и в глазах его стояли слезы.

– Все вышло не так. Она была в ярости. «Ты, дубина! – визжала она. – Подумать только, прыгнуть в воду в пальто и в сапогах, да еще и не умея плавать! Ты вообще соображаешь, что делаешь? Ты можешь понять, каково такую дубину вытаскивать из озера? А ты еще настолько одурел, что схватил меня за челюсть и чуть не послал в нокаут, и мы оба чуть не утонули. До сих пор болит». Она собралась и уехала в диком бешенстве, а я остался и почти сразу схватил отвратительнейшую простуду, из которой до сих пор не выберусь. С тех пор я ее не видел, на мои письма она не отвечает и к телефону не подходит. Моя жизнь кончена, Джордж.

Я спросил:

– Септимус, просто из любопытства: зачем вы бросились в воду? Почему вы не попытались зайти на лед как можно дальше и протянуть ей жердь подлиннее или веревку, если бы вы смогли ее найти?

Септимус с горестным видом сказал:

– Я не собирался бросаться в воду. Я хотел проскользить по поверхности.

– По поверхности? Разве не говорил я вам, что ваша антигравитация работает лишь на льду?

Во взгляде Септимуса появилось напряжение:

– Я так не думал. Вы сказали, что она работает только над Н2О. Значит, и над водой, так?

Он был прав. Термин «Н2О» я употребил для вящей научности – он больше подходил к образу гениального ученого. Я возразил:

– Я имел в виду твердую Н2О.

– Но вы же не сказали «твердую Н2О», – сказал он, медленно поднимаясь с места, и в его глазах я прочел, что сейчас меня разорвут на части.

Я не стал ожидать подтверждения этой гипотезы. С тех пор я его не видел.

И в его загородном парадизе тоже не бывал. Кажется, он теперь живет где-то на острове в южных морях – в основном, как я подозреваю, потому, что не хочет вновь видеть лед или снег.

Как я и говорил: «Ее в судьбу свою впусти…», хотя если подумать, то это, кажется, сказал Гамлет перед тем, как вонзить кинжал в Офелию.

Джордж испустил нечто среднее между отрыжкой и пропитанным винными парами вздохом из глубины того, что он считает своей душой, и сказал:

– Однако они уже закрывают, и нам лучше бы тоже уйти. Вы заплатили по счету?

К несчастью, я заплатил.

– А не можете ли вы дать мне пятерку – добраться домой?

К еще большему несчастью, я мог.