– Но ты что-то сделал мадам Глэдис.

– В сущности, нет. Слово «верить» действует на нее и делает ее более сговорчивой. Я давно заметил этот факт, но употребляю это слово с величайшей осторожностью, чтобы оно не ослабело от частого употребления. Меня озадачивает этот факт, но доискаться до решения я не в силах.

– Три Закона не позволяют?

– Да. Три Закона везде стоят на моем пути, и именно поэтому я не могу модифицировать их. Но я чувствую, что обязан изменить их, потому что ощущаю наступление катастрофы.

– Я не знаю ее природы.

– Она включает в себя растущую вражду между Авророй и Землей, но как это разовьется в действительности, я не могу сказать.

– Но ведь ее может и не быть?

– Я так не думаю. Я ощущаю вокруг некоторых аврорских чиновников, с которыми сталкиваюсь, ауру катастрофы – ожидание триумфа. Не могу описать это более точно, потому что не проникал глубоко – Три Закона не позволяют. Это вторая причина, почему встреча с Мандамусом должно состояться: это даст мне возможность изучить его мозг.

– Но если ты н е сможешь изучить его достаточно эффективно?

Хотя голос Жискара не мог выражать эмоций в человеческом смысле, в словах его было заметно отчаяние.

– Тогда мы будем беспомощны. Я могу лишь следовать Трем Законам. Что мне еще остается, друг Дэниел?

Дэниел тихо и уныло ответил:

– Ничего не остается.

В 08:15 Глэдис вышла в свою гостиную, надеясь, что заставила Мандамуса ждать. Она тщательно позаботилась о своей внешности и впервые за долгие годы расстроилась из-за седины: надо было последовать общей аврорской практике окраски волос. Выглядеть елико возможно молодой и привлекательной – это значит поставить фаворита Амадейро в невыгодное положение.

Она мысленно готовилась к тому, что вид его ей не понравится. Не хотелось думать, что он, возможно, молод и привлекателен, что его жизнерадостное лицо засияет улыбкой при ее появлении, что он может против ее воли понравиться ей.

Увидев его, она успокоилась. Он действительно был молод, ему, видимо не было и пятидесяти, но это его не красило. Он был высок, но очень тощ и казался долговязым. Волосы его были слишком темны для аврорца, глаза тускло-ореховые, лицо слишком длинное, губы слишком тонкие, рот слишком широк, а чопорное, без проблесков юмора выражение лица окончательно лишило его молодости.

Глэдис тут же вспомнила исторические романы, какими увлекалась на Авроре (все они неизменно рассказывали о примитивной Земле, что было довольно странно для мира, ненавидевшего землян), и подумала: вот изображение пуританина.

Она чувствовала себя утешенной и почти улыбалась. Пуритане обычно изображались злодеями и, был ли этот Мандамус злодеем или нет, он вполне подходил для этой роли.

Но голос его разочаровал Глэдис: он был мягким и заметно музыкальным (чтобы поддерживать стереотип, он должен был быть гнусавым).

Мандамус сказал:

– Миссис Гремионис?

Она снисходительно улыбнулась и махнула рукой.

– Доктор Мандамус, пожалуйста, называйте меня Глэдис. Меня все так зовут.

– Я знаю, что вы пользуетесь личным именем в профессиональном…

– Я пользуюсь им во всех случаях. А брак мой был расторгнут по обоюдному согласию несколько десятилетий назад.

– Он, кажется, существовал долгое время.

– Очень долгое, и был очень удачным, но даже большие удачи приходят к концу.

– О, да, – сентенциозно сказал Мандамус, – продолжение после конца может сделать удачу провалом.

Глэдис кивнула.

– Мудро сказано для такого молодого человека. Не пройдем ли мы в столовую? Завтрак готов, а я и так заставила вас ждать слишком долго.

Только когда Мандамус повернулся и пошел с ней, Глэдис заметила двух роботов, сопровождающих его. Ни один аврорец и подумать не мог выйти куда бы то ни было без роботов. Но пока роботы стояли неподвижно, их никто не замечал.

Мельком взглянув на них, Глэдис заметила, что они последней модели, явно очень дорогой. Их псевдоодежда была первоклассной, хотя дизайн был не Глэдис. Она против воли восхитилась. Надо будет узнать, кто конструировал эту одежду: похоже, появился новый солидный конкурент. Она восхищалась тем, что стиль псевдоодежды был у обоих роботов один, но в то же время резко индивидуален для каждого. Их никак нельзя было спутать.

Мандамус уловил ее быстрый взгляд и точно перевел ее впечатления:

– Дизайн внешности моих роботов создал один молодой человек в Институте, который не создал еще для себя имени. А ведь он хорош, как по-вашему?

– Бесспорно, – ответила Глэдис и подумала разочарованно: «А он ведь умен!».

Глэдис не рассчитывала на деловую беседу за завтраком. Говорить о чем-то, кроме пустяков, за едой считалось полной невоспитанностью. Она предполагала, что Мандамус не силен в легкой беседе. Говорили, конечно, о погоде, о недавних дождях, которые, к счастью, кончились, о предполагающемся сухом сезоне. Было почти обязательно восхищение домом хозяйки и Глэдис принимала его с полагающейся скромностью. Она ничем не облегчала напряженность гостя и предоставила ему самому подыскивать сюжет для беседы.

Наконец, глаза его упали на Дэниела, неподвижно стоявшего в нише, и Мандамус сумел преодолеть свое аврорское безразличие и заметить его.

– А это, наверное, знаменитый Р. Дэниел Оливо? Его ни с кем не спутаешь. Замечательный образец.

– Да, замечательный.

– Он теперь ваш, кажется? По завещанию Фастальфа?

– Да, по завещанию ДОКТОРА Фастальфа, – сказала Глэдис с легким подчеркиванием.

– Меня поражает, что работа Института над человекообразными роботами провалилась, хотя сначала шла. Вы никогда не задумывались над этим?

– Я слышала об этом, – осторожно ответила Глэдис. «Неужели он пришел сюда из-за этого?». – Но я не уверена, что мне стоило тратить время на подобные размышления.

– Социологи все еще пытаются понять это. Конечно, мы в Институте впадаем в отчаяние: похоже, что это естественный процесс. Но кое-кто из нас думает, что Фа… что доктор Фастальф каким-то образом причастен к этому.

Второй раз он не сделал ошибки, подумала Глэдис и зло сузила глаза, решив, что он пришел расследовать материальные убытки от бедного старого Хэна. Она резко сказала:

– Только дурак может так подумать. Если и вы так думаете, я не смягчу для вас этого выражения.

– Я не из тех, кто так думает, в основном потому, что не вижу, каким образом доктор Фастальф мог бы привести это дело к фиаско.

– А почему что-то кто-то должен был сделать? Важно, что народ не хочет таких роботов. Робот, выглядящий, как мужчина, конкурирует с мужчиной, а похожий на женщину – с женщиной, причем конкурирует очень уж близко, а это не нравится. Аврорцы явно не хотят конкуренции.

– Сексуальная конкуренция? – спокойно спросил Мандамус.

На момент Глэдис встретилась с ним взглядом. Неужели он знает о ее бывшей когда-то любви с роботом Джандером? А впрочем, что такого, если и знает? Лицо его, казалось, не выражало ничего такого, что скрывалось бы за его словами. Наконец, она сказала:

– Конкуренция во всех отношениях. Если доктор Фастальф и создал такое впечатление, то лишь тем, что конструировал своих роботов по образцу человека, но и только.

– Я вижу, вы думали об этом деле, – сказал Мандамус. – Социологи считают, что страх перед конкуренцией послужил просто оправданием. Одного этого страха недостаточно, а других причин для отвращения, похоже нет.

– Социология – не точная наука, – сказала Глэдис.

– Не совсем так.

Глэдис пожала плечами.

Помолчав, Мандамус продолжал:

– Во всяком случае, это здорово задерживает нас в организации колонизационных экспедиций. Без человекообразных роботов, мостящих дорогу…

Завтрак еще не закончился, но Глэдис было ясно, что Мандамус не может больше избежать нетривиальной беседы.

– Мы не можем полететь сами, – сказала она.

На этот раз Мандамус пожал плечами.

– Это слишком трудно. К тому же эти короткоживущие варвары с Земли с разрешения вашего доктора Фастальфа ринулись на все планеты, которые видели, словно рой пчел.