Торки сидят по обе стороны Днепра. Большая часть - на Роси. Но есть и левобережные.

  -- Вот об этом, хан, я и толкую. Идти надо тихо. Чтобы ни Переяславский Василько, ни сами кияне даже и подумать не могли. И северских с курскими не испугать. Тихонько. По краю. Крепость на границе мои люди возьмут - ход через порубежье тебе откроют. Но - ничего не жечь. Живым никого не оставлять. Бегом прямо к Десне. Оттуда к Чернигову.

  -- Что получу?

  -- Все что увезёшь. Кроме князей, церквей и моих людей. Без моего серебра.

  -- Или серебро - или церкви.

  -- Церкви, хан. Серебро мне для других дел надо.

   Ох чувствовал, ох знал. Изя брешет. Но насколько? А мне, собственно, Чернигов и не нужен. На стены лезть - пусть русские дураки лазают. Дружина... Киевская - 6-8 сотен конных бронных. Но её нет. Ополчение киевское - тысяч до восьми. Не будет. А в Чернигове? Своих гридней у Свояка сотни две-три. Но он их в поле не выведет. Иначе Изины люди город сдадут. Ополчение он тоже собирать не будет. А то первыми соберутся Изины "должники". Как полки на поле боя от одного князя к другому, к врагу его, переходят - по братцу своему Игорю хорошо знает. Будет сидеть в городе и ножкой топать. А мы на стены не полезем. Мы - половцы. Наше дело - поле. Что легко взять, приторочить, что само бежит. На двух или четырёх ногах.

   И Десна. Давненько наши там не гуляли. Богатую добычу можно взять. А еще - броды, переправы, дороги. Интересно было бы на ту сторону сбегать. Уже всерьёз. Но это после.

  -- Алу, мальчик мой, отдай эту ленточку сеунчею. Пусть скачет к сыну моему Алтану и скажет, что бы тот шёл со всеми сюда.

  -- Значит, по рукам, хан Боняк Бонякович?

   Изя хочет отомстить, хочет залезть на Черниговский стол, потом - на Киевский. Повыше. Самым главным. Изя хочет власти.

   А мне власть не надо. Мне просто надо сохранить свой народ. Я - хан. Народ служит хану, хан служит народу. Если хан служит плохо... в орде скоро становится новый хан. Моё дело - думать о моем народе. Чтоб был хлеб, чтобы кормить людей. Чтобы был скот, который можно доить и кормить детей, и резать, чтобы у людей было пропитание. Чтобы было чем обернуть животы и накрыть плечи взрослых и детишек. Чтобы были бабы и умножался мой народ. Чтобы не стали пылью степной, чтобы жили "аки птицы небесные". Придётся идти воевать. Жечь, резать, грабить. Всякое дело надо делать хорошо. И я, хан Боняк, буду жечь и резать хорошо, правильно.

  -- По рукам, князь Изяслав Давидович.

   Мы еще немного поговорили о месте и времени встречи. Потом Изя ускакал, а в юрту сунулся Алу:

  -- Ата, возьми меня с собой.

   Эх, сынок. Ты еще мал, тебе еще рано резать братьев и сестёр твоей матери. Не потому, что они родня тебе. Просто саблю не подымешь.

  -- В следующий раз, сынок.

  -- А подарки привезёшь? Я хочу саблю, коня, седло и наложницу.

   Настоящий воин растёт: сначала - сабля. Наложницу ему еще рано, просто на старших братьев смотрит. И нет и мысли о том, что поход может быть неудачным, что нас могут побить, что я могу погибнуть... Хорошо, когда есть в кого можно так верить. Хорошо, когда есть кто-то, кто так верит в тебя.

  -- Посмотрим, сынок. Сначала - поход. Потом уж подарки.

Глава 24

   Целый день мы тряслись на телеге. Я валялся сзади и пытался найти хоть какой-то выход. Полная прострация. Особенно после того, как Фатима привязала ремнем за щиколотку к заднему борту телеги. Ага, "привязали и вилки попрятали".

   Я так помню, что вокруг Чернигова должно быть полно болот. Где-то от устья Десны начиная. Там меня и утопят. Но возница вскоре повернул от Днепра. Броварской лес. Охотничьи угодья киевских князей. Где-то здесь лютый зверь вспрыгнул Мономаху на бедра и свалил его вместе с конём. Здоровенный волчище, наверное, был. Фатима несколько поуспокоилась. Но - бдит. А я пытаюсь дремать. Никогда не пытались вздремнуть на полупустой телеге? Не на возу с сеном, который идет шагом, а именно на телеге, которая идет пусть и не быстрой, но рысцой? И не пытайтесь.

   К вечеру Фатима снова озверела. Может от жары, может от тряски. Начала цепляться к встречным-поперечным. Перемог от греха подальше не стал на постоялый двор - съехали в лес у ручейка. Быстренько перекусили уже в темноте, легли. Мы с Фатимой под телегой, Перемог в стороне у коней. Меня она снова за ногу привязала. Теперь к колесу. Я сразу заснул. И довольно быстро проснулся. От Фатимовой руки у меня в штанах. Я, было, дёрнулся - фиг. Руки связаны над головой и тоже к колесу. И эта... - полицейский гаремный, навалилась грудью, дышит в лицо лучком с сальцем, которым мы ужинали, и спрашивает:

  -- Нравится? А вот так?

   Господи, ну почему тут так много желающих открутить мне яйца? Это же не шурупы, в конце-то концов! Больно же. Откуда такая тяга к резьбовым соединениям при их полном отсутствии? Я понимаю - дикое средневековье. Язычество еще тока-тока... Со всеми своими культами женского плодородия и мужской силы. А Фатима вообще большую часть жизни в гареме прожила, где все-все только вокруг этого крутится. Но нельзя же...

   Тут она задрала мне подбородок и начала кусать горло. В порыве страсти. Грёбанный факеншит! Мне еще и вампир подтележный достался! И помнёт, и понадкусывает. Спас ошейник. Кожу на нем она прокусила, а вот цепочку железную... Оказывается, и от "холопской гривны" польза есть. И тут до меня дошло: у бабы просто снесло крышу.

   Это сладкое слово "свобода"... Все жизнь она была бабой. Причём не женой, не наложницей даже, а служанкой общегаремной. Рабой. Общего подчинения. Да еще и калеченой. "Фараоново обрезание". А тут стала, хоть на минуточку, мужем. Свободным, оружным. И у неё в подчинении, в рабстве - её недавний господин. Перед которым она сама добровольно гнулась и прогибалась. Заискивала. Да, я не просил, не мучил, не неволил. Она сама меня господином назвала. По своей воле. По своей рабской воле. Из собственного особого желания прогнуться и пресмыкнуться.

   А вот теперь она со мной может все что хочет. Сделать. Тоже -- по собственному желанию. Но не рабскому, а как-бы господскому. И в моем лице - сделать со всеми прежними своими хозяевами. Особенно - мужчинами. Сделайте из бабы мужика хоть на несколько дней, она сдвинется и будет мучить всех, до кого дотянется. Мстить за свою... женственность.

   А она мнёт все круче. Ну и... пролилось. Я думал - она отпустит наконец все это моё многострадальное. А Фатима набрала у меня в штанах этой слизи и давай мне по лицу размазывать. Ладно, чистый белок - идеальный компонент для большинства косметических масок. Но её-то чего прёт так? Хотя... Для неё это потрясение основ. Богохульство, святотатство и наглядное выражение величия настоящей женской свободы. Она нарушает фундаментальный гаремный принцип - мужское семя есть высшая драгоценность. Дороже женской жизни. За разбазаривание - смерть. Мечта всех феминисток всех времён и народов - стать мужиком и отомстить. А еще она думает, что таким образом она меня унижает. А в моем лице - всех мужчин мира, которые с ней невежливы были. То есть, в ее понятии - вообще всех.

   Тут возле телеги ноги появились. И голос Перемога:

  -- Ты... эта... вылазь-ка.

   Фатима как на мне винтом развернулась, как саблю из ножен выхватила - и из под телеги. Дальше я только ноги и видел. И слышал.

  -- Ах! - Это Фатима оплеуху получила, сразу как вылезла.

  -- Эй... - это Перемог ей руку крутанул, и сабля вывалилась.

  -- Ой! - Это он её за грудь ущипнул, она же на ночь повязку из-под рубахи с груди сняла.

  -- Эта... тут чего? А ну покажь.

  -- А-а-а!

  -- Вот и я думаю - сиськи. Вислые, плохенькие. Но покрутить можно.

  -- Нет, нет! - А это он её за промежность ухватил.

  -- И я думаю - нет тут ничего. А шебуршишь... будто есть. Спать мешаешь. Ляжешь вон там. Малька не трожь более.