Роберт Блох

Расписка на голубой квитанции

1

Эктор Вейн торопливо шел к ломбарду, его плащ тоскливо трепался на ветру. Маршрут был знакомый: Вейн много раз ходил по нему с одной и той же целью. Поначалу его приношения были значительны – кольца, наручные часы, трость с золотым наконечником, серебряные подсвечники. Потом постепенно носить стало нечего. Кроме его собственных картин. Но картины Вейн не хотел закладывать. Особенно портреты. Он никогда не дойдет до этого.

Но именно этим и кончилось. Эктор Вейн нес под своим ветхим черным плащом портрет. Мари отыскала какие-то старые газеты и веревочку, обернула и перевязала картину. Вейн сидел и целый час смотрел на пакет. Он все никак не мог собраться с силами, взять его и покинуть мансарду.

Но у несчастного художника просто не было иного выхода – целые сутки ни он, ни Мари ничего не ели. К тому же, в мансарде уже давно было холодно. Отопление было супругам не по средствам.

Вот Вейн и понес картину. Пришлось. Это был один из его ранних любимых портретов – между прочим, портрет старого друга, – и он наверняка стоит приличных денег, что бы ни говорили невежественные критики и алчные дельцы от искусства.

Вейн надеялся, что в ломбарде ему дадут за портрет десять долларов.

Старик Спенглер ничего не понимал в искусстве, но был, кажется, склонен к состраданию. Да, пожалуй, он бы дал десять долларов за картину – и Вейн принял бы их с благодарностью.

Глаза художника не замечали живописности трущоб, среди которых пролегал его путь. Вместо этого он всматривался в подвальный этаж, в пыльные витрины ломбарда Спенглера. Заваленные разным хламом витрины демонстрировали неудачи тех, кто входил сюда. Заведение Спенглера было тем местом, где собирались вещественные напоминания о человеческой скорби, свидетельства нищеты.

Эктор Вейн вздохнул, прижал к себе завернутую в газету картину и спустился по грязной лестнице. Когда он открыл дверь, жалобно и настороженно звякнул звонок.

Вейн прищурился, попав в полутьму, глазами отыскал прилавок. Темнота пахла пылью, он вдыхал ее, ожидая, когда из глубины лавки появится ее хозяин. Спенглер был старый человек, он любил подремать в пасмурный вечер. Может, он и сейчас спит…

Нет, послышался звук шагов. Из боковой двери кто-то вышел и шаркающей походкойнаправился к прилавку.

– Слушаю вас? – Голос звучал мягко, не похоже на обычное кряхтенье Спенглера.

Эктор Вейн пытался получше разглядеть незнакомца, но его лицо скрывалось в тени.

– Где Спенглер? – спросил он.

– Спенглер разорился. Я выкупил у него заведение.

Теперь Вейн увидел говорящего. Это тоже был старый человек, очень старый, даже на первый взгляд. Его волосы были цвета слоновой кости, а кожа походила на древний пергамент. По обеим сторонам головы торчали необыкновенно острые уши, что было единственной чертой, отличавшей его от остальных стариков. Глаза вызывающе блестели. Все это сильно подействовало на Вейна. Что-то во внешности старика настораживало. Если бы Вейн мог рассмотреть его пристальнее, то, наверняка, нашел бы ключ к решению исключительно сложной задачи.

Но довольно об этом. Вейн не размышлять сюда пришел. Он пришел сюда, чтобы попытаться выручить за картину деньги.

– Я бы хотел заложить картину, – сказал художник. – Вот эту.

Голос его предательски дрогнул, и, чтобы скрыть смущение, Вейн торопливо и неловко принялся сдирать газетную обертку с портрета.

Руки его немного дрожали, когда он поднес картину к прилавку.

– Может быть, стоит включить свет… – пробормотал Вейн.

Старик покачал головой.

– Мне свет не нужен, – сказал он и уставился на портрет с какой-то загадочной улыбкой.

– Вы талантливы, – мягко сказал старик. – Может быть, даже гениальны.

Вейн улыбнулся. Как всякий художник, он не был равнодушен к похвалам и уже думал о том, что скоро десять долларов окажутся у него в кармане.

– Что вы дадите мне за картину? – спросил он.

– Ничего, – неожиданно ответил старик.

Вейн не поверил своим ушам и поэтому переспросил:

– Ничего?

Старик пожал плечами.

– Я не могу заплатить вам столько, сколько она стоит, – пробормотал он. – Кроме того, картины меня не интересуют. Я занимаюсь другими вещами.

– Но это единственное, что я могу заложить, – умоляющим голосом сказал Вейн.

– Я в этом не уверен. Положите сюда картину. Подойдите ближе ко мне. Я хочу получше рассмотреть вас.

Вейн положил картину на прилавок и предстал перед стариком.

Тот впился в художника цепким взглядом.

Вейн тоже пытался смотреть старику в лицо, но единственное, что он видел, были только глаза. Очень блестящие глаза, как ножи, проникающие в темноте в глубину его существа. Это была глупая игра воображения – но, тем не менее, вполне реальная. Старик все время что-то мягко шептал.

– Эктор Вейн, вы большой художник. Вы заслуживаете большего, чем мансарда и обыкновенная некрасивая женщина. Вы должны быть богаты, знамениты. Я думаю… Да… Я уверен… Я смог бы дать вам все это. Богатство… Славу.

– Что вам от меня нужно? – спросил испуганно Вейн.

– Вашу душу, – спокойно и твердо ответил старик.

Ответ нисколько не удивил Вейна. После такого осмотра, проникающего в душу, читающего ее, как книгу, его уже ничто не удивляло. Глаза старика словно загипнотизировали Вейна, подчинили его себе.

– Я должен продать вам свою душу? – спросил художник машинально.

Он чувствовал, что уже не принадлежит себе.

– Нет, – ответил старик. – Вы можете заложить ее. Как обычно, на три месяца. В обмен получите славу и богатство. Все, что вы хотите. А в конце срока вы можете выкупить ваш залог.

– Каким образом?

– Напишете картину для меня. Вот и все, что я хочу… Картину. Для моей личной коллекции. – Старик улыбнулся. – Но не будем больше об этом. Я вижу, что вы думаете, не страдаю ли я всякими чудачествами, скажем так. Приступим лучше к оформлению нашего договора. Ну, как? Вы, надеюсь, согласны?

Эктор Вейн в знак согласия медленно наклонил голову.

С этого момента события понеслись с молниеносной быстротой, память Вейна за ними не успевала. Старик выдал ему залоговую голубую квитанцию, которая была должным образом заполнена. Вейн расписался, старик сам завернул его картину, и в одну секунду Вейн снова оказался на улице. Завернутую картину он держал под рукой, а голубая квитанция лежала во внутреннем кармане плаща. Вейн потащился домой.

И только теперь до него дошло, в каком положении он оказался. Он по-прежнему был без денег, безо всего, только с распиской на голубой квитанции, выданной ему сумасшедшим стариком. Что он скажет Мари? Она будет пилить его за то, что не принес денег, а, если сказать правду, будет еще хуже – она начнет плакать. Вейн не выносил ее слез, медленно стекающих по лицу, уродливо искаженному гримасой отчаяния.

Вейн постоял на обочине перед приземистым шатким строением, в котором ждала его жена. Было уже поздно, но, может, стоило поискать другой ломбард. Может, он смог бы…

– Эктор!

Вейн круто обернулся. Из открытой двери выскочила Мари, ее каштановые волосы запутались вокруг щей. Глаза ее были широко раскрыты.

– Эктор! Он только что позвонил по телефону хозяйки, он хочет тебя видеть – сегодня же вечером.

– Кто? – изумился Вейн.

– Эпперт! Лэнсон хочет устроить твою выставку в галерее. Эпперт говорит, что он готов купить шесть из твоих больших полотен, и уверен, что после выставки возьмет по крайней мере еще двенадцать.

Так вот оно что. Вот что случилось. Эктор Вейн моргнул и сжал голубую расписку в кармане. Этого не может быть. Но расписка была настоящей.

2

Так все и случилось. В первый месяц события развивались, как в кино. Триумфальная выставка. Хвалебные статьи. Четырнадцать распродаж. Затем совет Лэнсона купить акции. Акции авиационной фирмы, которые через неделю поднялись в цене.