— Не сомневаюсь, — ответил мистер Робинсон.

Когда она выбралась из каюты, мистер Робинсон с Эдмундом нервно переглянулись.

— Да не волнуйся так, — сказал Эдмунд. — На борту куча пассажиров. Нам придется с ними общаться. Нас никто здесь не знает.

— Возможно, — с сомнением произнес мистер Робинсон.

Пока миссис Дрейк устраивалась в каюте А7, выискивая в ней как можно больше недостатков, сорока футами ниже — в каюте Б7 — мисс Марта Хейз сидела на краю маленькой койки, стараясь не расплакаться. В свои двадцать девять Марта выглядела так, словно ей вот-вот стукнет сорок. В волосах появились неровные седые прядки, а кожа загрубела. Однако, несмотря на это, ее все еще можно было назвать интересной женщиной. Она поднялась на борт около часа назад и за это время успела разложить одежду и вещи в своей маленькой каюте. Теперь ей нечем было заняться. Марта путешествовала одна и еще ни с кем не подружилась. В Антверпене она хотела купить с десяток новых романов и затем уединиться в каюте на все время путешествия. Но в конце концов отказалась от этой антиобщественной затеи и ограничилась тремя книгами и новой шляпкой, которая защищала бы от солнца и позволяла отдыхать на палубе. Вынув из кармана золотые часы, она открыла их и пристально посмотрела в лицо Леону Брильту — бельгийскому учителю, с которым у нее почти полтора года был роман. Глядя на его смуглое лицо с карамельными глазами, Марта закусила губу, чтобы не разрыдаться. Снова защелкнув футляр, она встала и резко вздрогнула всем телом.

— Начинается новая жизнь, Марта, — вслух сказала она. — Довольно глупостей.

В этот самый миг Марта Хейз, миссис Антуанетта Дрейк, ее дочь Виктория, мистер Джон Робинсон, мастер Эдмунд Робинсон и все 1323 пассажира «Монтроза» одновременно подскочили — вверху раздался величественный, долгий и низкий гудок, и члены судовой команды закричали хором, словно ангелы небесные:

— Все на борт! Все на борт!

«Монтроз» приготовился к отплытию.

Генри Кендалл полюбил море еще в детстве, когда его отец Артур читал ему рассказы о корабельной жизни из небольшой коллекции книг, стоявшей на полке над камином. Отцу и сыну нравилась одна история, — об Уильяме Блае и его приключениях на борту английского военного корабля «Баунти», [1]— нравилась, правда, по разным причинам. Артур становился на сторону Флетчера Кристиана и мятежников, поскольку ненавидел садизм и напыщенную власть. Но для Генри подлинный рассказ начинался лишь после того, как Блай сел в небольшую лодку и поплыл, ориентируясь по компасу и звездам, — все остальное было лишь прологом. Генри презирал мятежников с их вопиющим неуважением к военно-морскому начальству и придумал собственную идеальную концовку: Флетчер Кристиан вовсе не доживал свои дни как вольный человек на островах Южного моря — за совершенное преступление его должны были вздернуть на виселице.

Генри поступил матросом на флот в пятнадцать лет. Убежденный холостяк, он с самого начала посвятил себя морю и медленно, но упорно продвигался по офицерской службе, однако, к превеликому своему разочарованию, так и не получил командной должности. В сорок два он узнал, что независимая Канадская Тихоокеанская компания ищет опытных старших помощников капитана для новой флотилии из шести трансатлантических судов, и тотчас подал заявление, попутно удивившись своей готовности покинуть Военно-морской флот Ее Величества. Опыт и уверенность пригодились ему на собеседованиях, и через три месяца он уже возглавил «Персевирэнс» — судно, совершавшее регулярные рейсы из Кале в Нью-Йорк. Теперь, в пятьдесят, он был капитаном пассажирского парохода «Монтроз», отплывавшего утром среды, 20 июля 1910 года из Антверпена в Квебек. Глядя на свое отражение в зеркале каюты, Генри Кендалл печально думал о том, куда катится корабельный мир.

Как обычно, капитан поднялся на борт часа за два до отплытия, чтобы в одиночестве изучить карты и проложить маршрут на бейдевинд, но с ним неожиданно поздоровался молодой человек лет под тридцать, бодро представившись:

— Билли Картер, новый старпом.

— Новый кто? — удивленно переспросил капитан Кендалл, рассердившись только из-за того, что раскрыл рот, наполнил легкие воздухом и нашел в себе силы ответить этому нахалу. Картер оказался раскованным парнем с копной рыжевато-каштановых курчавых волос, синими глазами, выразительными ямочками на щеках и веснушками на носу — все вместе производило впечатление ожившего персонажа иллюстрированного журнала. Капитан Кендалл позволял себе разговаривать только со старшими офицерами. На корабле существует строгая иерархия, которую ни в коем случае нельзя нарушать, и он считал, что иерархия эта должна распространяться не только на обязанности, но и на общение.

— Старпом, сэр, — ответил Картер. — Билли Картер. К вашим услугам. Рад знакомству, — добавил он, подмигнув и тряхнув кудрями.

Кендалл нахмурился, потрясенный фамильярностью парня.

— А где мистер Соренсон? — спросил он властно, даже не посмотрев Картеру в глаза.

— Мистер Соренсон?

— Старший помощник Соренсон, — раздраженно пояснил Кендалл. — Он служил у меня семь лет и, насколько я понимаю, должен отправиться в этот рейс. Это подтверждает и судовая роль. Еще раз спрашиваю: где он?

— Боже мой, вы разве не слышали, сэр? — Картер стал яростно чесать голову, словно в волосах пряталась целая колония вшей, которую нужно срочно выскрести. — Вчера ночью его забрали в больницу — орал, как младенец, у которого отняли погремушку. Говорят, разрыв аппендикса. Приятного мало. Рано утром я получил из управления записку — просили, чтобы принял его обязанности на рейс. Сказали, что вас проинформировали. Вы не получали сообщения?

— Меня никто ни о чем не информировал, — ответил капитан. Сердце его упало — он потерял самого надежного коллегу, и тревога за друга завладела им целиком. За семь лет плавания между Кендаллом и Соренсоном возникло взаимное доверие и профессиональное уважение друг к другу. Кроме того, они были завзятыми игроками в покер и часто засиживались в капитанской каюте допоздна за картами и бутылкой виски. Кендалл нередко осознавал, что Соренсон — его единственный близкий друг.

— Черт бы их побрал. Ну и кто вы такой? Какой у вас опыт?

— Я уже сказал, меня зовут Билли Картер, — начал парень, но капитан его перебил:

— Билли Картер? — Он словно выплюнул недожаренный кусок мяса. — Билли?Что это еще за имя для офицера, позвольте спросить?

— Сокращенно от Уильям, сэр. Отцовское имя. В смысле — данное отцом. Самого-то отца звали Джеймс. До него было другое…

— Меня не интересует история вашей семьи, — оборвал его Кендалл.

— В детстве меня всегда звали Билли, — услужливо добавил молодой человек.

— Но теперь-то вы взрослый мужчина?

— Жена говорит, да. — Он опять подмигнул.

— Вы женаты? — в ужасе уточнил Кендалл. Он относился неодобрительно к офицерам, имевшим жену — мерзкое, дурно пахнущее существо. Кендалл никогда не встречал женщины, которая бы его заинтересовала, и с трудом представлял себе ужасы возможной семейной жизни. Ему не верилось, что мужчина способен пойти на такое по доброй воле. Дело в том, что капитан не одобрял женский пол в целом, считая его совершенно излишним довеском.

— Уже два года, — ответил Картер. — И ребеночек на подходе. Должен родиться примерно в конце августа. Даже не знаю — радоваться мне иль горевать. — Он покачал головой и усмехнулся, словно корабельная жизнь сплошь состояла из легкомысленной болтовни. — У самих-то ребятишки есть, сэр? — вежливо спросил он.

— Мистер Картер, уверен, что вы могли бы стать отличным старшим помощником на «Монтрозе», но я, право же, не понимаю, как…

— Минуточку, капитан. — Картер полез в карман и вытащил записку, присланную рано утром Канадской Тихоокеанской компанией. — Вот приказ — прислали, как я уже сказал. Я служил старпомом два года на «Зелосе» и полтора — на «Онтарио». Мы в основном плавали вокруг Европы, и я чаще бывал дома. Не подумайте, что мне так уж хотелось мотнуться туда и обратно через лужу — тем более с ребеночком на подходе, — но они попросили, и мне больше ничего не оставалось. Пообещали, что возвращусь в срок к самому рождению первенца. Но я моряк опытный, капитан, и свое дело знаю. По правде сказать, я бы хотел вернуться на свой регулярный рейс, и вам, наверно, тоже хотелось бы плыть не со мной, а с Соренсоном. Но так уж сложилось. Странная штука — жизнь.