Или вот еще:

Пока Фели не швырнула экземпляр «Псалмов старинных и современных» мне в голову. Что я точно знаю об органистах, так это то, что они совершенно лишены чувства юмора.

– Фели, – сказала я, – я замерзла.

Я задрожала и застегнула свой кардиган. Вечером в церкви было ужасно холодно. Хор ушел час назад, и без их теплых тел, сгрудившихся вокруг меня, словно поющие сельди в бочке, казалось еще холоднее.

Но Фели погрузилась в Мендельсона. С тем же успехом я могла бы обращаться к луне.

Внезапно орган издал задыхающийся звук, как будто поперхнулся чем-то, и мелодия булькнула и оборвалась.

– О ужас, – сказала Фели. Это было самое ужасное ругательство, на которое она способна, по крайней мере в церкви. Моя сестрица – благочестивая притворщица.

Она встала на педали и начала враскачку выбираться из-за органной скамьи, заставляя басы резко мычать.

– Ну и что теперь? – сказала она, закатывая глаза, как будто рассчитывая услышать ответ с небес. – Эта штуковина плохо себя ведет уже не первую неделю. Должно быть, влажность.

– Я думаю, он сломался, – заявила я. – Вероятно, ты его испортила.

– Дай мне фонарик, – сказала она после длинной паузы. – Мы пойдем и посмотрим.

Мы?

Когда Фели становилось страшно до потери пульса, «я» быстренько превращалось в «мы». Поскольку орган Святого Танкреда включен Королевским колледжем органистов в список исторических инструментов, любой ущерб этой ветхой штукенции, вероятно, будет расцениваться как акт национального вандализма.

Я знала, что Фели в ужасе от мысли, что придется сообщить викарию плохую новость.

– Веди, о виновная, – сказала я. – Как нам попасть внутрь?

– Сюда, – ответила Фели, быстро отодвинув скрытую консоль в деревянной резной панели около пульта управления органом. Я даже не успела заметить, как она это проделала.

Подсвечивая фонариком, она нырнула в узкий проход и скрылась в темноте. Я сделала глубокий вдох и последовала за ней.

Мы оказались в пахнущей плесенью пещере Аладдина, со всех сторон окруженные сталагмитами. В радиусе света от фонарика над нами возвышались органные трубы: из дерева, из металла, всех размеров. Некоторые были толщиной с карандаш, некоторые – с водосточный желоб, а еще какие-то – с телефонную будку. Не столько пещера, пришла я к выводу, сколько лес гигантских флейт.

– Что это? – спросила я, указывая на ряд высоких конических труб, напомнивших мне духовые трубки пигмеев.

– Регистр гемсхорн, – ответила Фели. – Они для того, чтобы звучать, как древняя флейта из бараньего рога.

– А это?

– Рорфлёте.

– Потому что он рычит?

Фели закатила глаза.

– Рорфлёте означает «каминная флейта» по-немецки. Они сделаны в форме каминов.

Точно, так они и выглядят. Они бы вполне вписались в компанию дымовых труб в Букшоу.

Внезапно в тенях что-то зашипело и забулькало, и я вцепилась в талию Фели.

– Что это? – прошептала я.

– Виндлада, [4] – ответила она, направляя фонарик в дальний угол.

Точно, в тени огромная кожаная штуковина, похожая на сундук, делала медленные выдохи, сопровождаемые бронхиальными посвистыванием и шипением.

– Супер! – решила я. – Похоже на гигантский аккордеон.

– Прекрати говорить «супер», – сказала Фели. – Ты знаешь, что отец это не любит.

Я ее проигнорировала и, пробравшись мимо нескольких труб поменьше, забралась на верх виндлады, издавшей удивительно реалистичный неприличный звук и немного просевшей.

В облаке поднятой мною пыли я чихнула – один раз, второй, третий.

– Флавия! Немедленно слезай! Ты порвешь эту старую кожу!

Я встала на ноги и выпрямилась во все свои четыре фута десять дюймов с четвертью. Я довольно высокая для своих двенадцати лет.

– Ярууу! – завопила я, размахивая руками, чтобы сохранить равновесие. – Я король замка!

– Флавия! Немедленно спускайся, или я пожалуюсь отцу!

– Посмотри, Фели, – сказала я. – Тут наверху старый могильный камень.

– Я знаю. Он для того, чтобы добавить веса виндладе. Теперь спускайся. И осторожно.

Я смахнула пыль ладонями.

– Иезекия Уайтфлит, – прочитала я вслух. – 1679–1778. Ого! Девяносто девять лет! Интересно, кто он?

– Я выключаю фонарь. Ты останешься одна в темноте.

– Ладно, – сказала я. – Иду. Нет нужды быть такой букой.

Когда я перенесла свой вес с одной ноги на другую, виндлада покачнулась и еще немного просела, так что у меня возникло ощущение, будто я стою на палубе тонущего корабля.

Справа от лица Фели что-то затрепетало, и она замерла.

– Вероятно, просто летучая мышь, – сказала я.

Фели издала дикий вопль, уронила фонарь и исчезла.

Летучие мыши стоят на одном из первых мест в списке вещей, которые превращают мозг моей сестрицы в пудинг.

Снова послышалось какое-то движение, как будто эта штука подтверждала свое присутствие.

Осторожно спускаясь со своего насеста, я подняла фонарь и провела им по ряду труб, как палкой по частоколу.

В помещении разнеслось эхо яростных хлопков чего-то кожаного.

– Все в порядке, Фели, – окликнула я. – Это и правда летучая мышь, и она застряла в трубе.

Я выбралась через люк в алтарь. Фели стояла там в лунном свете, белая, как алебастровая статуя, обхватив себя руками.

– Может, у нас получится выкурить ее, – сказала я. – Не найдется сигаретки?

Конечно же, я шутила. Фели терпеть не могла курение.

– А может, попробуем уговорить ее? – с энтузиазмом предложила я. – Что едят летучие мыши?

– Насекомых, – отрешенно сказала Фели, как будто пытаясь вырваться из парализующего сна. – Так что это бесполезно. Что нам делать?

– В какой она трубе? – спросила я. – Ты заметила?

– В шестнадцатифутовом диапазоне, – дрожащим голосом ответила она. – Ре.

– У меня есть идея! – заявила я. – Почему бы тебе не сыграть Токкату и фугу ре минор Баха? На полной мощности. Это прикончит маленькую тварь.

– Ты отвратительна, – сказала Фели. – Завтра я скажу мистеру Гаскинсу о летучей мыши.

Мистер Гаскинс – церковный сторож Святого Танкреда, и предполагается, что он должен разбираться со всеми проблемами от выкапывания могил до полировки меди.

– Как ты думаешь, как она попала в церковь? Летучая мышь, имею в виду.

Мы шли домой вдоль изгородей. Мимо луны проносились бесформенные облака, резкий встречный ветер трепал наши пальто.

– Я не знаю и не хочу говорить о летучих мышах, – заявила Фели.

На самом деле я просто поддерживала беседу. Я знаю, что летучие мыши не влетают в открытые двери. На чердаках Букшоу их водилось предостаточно, они обычно попадают туда через разбитые окна, или их, раненых, втаскивают внутрь коты. Поскольку в Святом Танкреде котов нет, ответ очевиден.

– Зачем открывают его могилу? – спросила я, меняя тему. Фели поймет, что я имею в виду святого.

– Святого Танкреда? Потому что исполняется пятьсот лет со дня его смерти.

– Что?

– Он умер пятьсот лет назад.

Я присвистнула.

– Святой Танкред мертв уже пятьсот лет? Это в пять раз дольше, чем прожил Иезекия Уайтфлит.

Фели ничего не ответила.

– Это значит, что он умер в тысяча четыреста пятьдесят первом, – сказала я, быстренько сосчитав в уме. – Как ты думаешь, как он будет выглядеть, когда его выкопают?