Смех и грусть в рассказах Гольдони всегда рядом. Писатель то и дело прибегает к элементам гротеска, к злой насмешке, хотя в целом повествование остается в рамках «сердечной терпимости». Впрочем, в литературе сатирической отнюдь не обязателен герой-борец, здесь роль социального обвинителя успешно может выполнять сама авторская позиция, а у Гольдони она предельно односмысленна: с одной стороны, писатель «сердечен» ко всему человеческому, пусть даже зараженному болезнью одиночества («Ничье отсутствие не может быть столь явным, как присутствие ближайшего соседа»), даже окрашенному в карикатурные тона демагогических прокламаций «школьника-парламентария». «Не верю в прирожденную испорченность: даже самый закоренелый преступник сбрасывает скорость на автостраде, чтобы дать старой ласточке с заторможенными рефлексами взлететь над капотом мчащейся машины». С другой стороны Гольдони лишь «терпим» (конечно, не по своей воле) — но опять же не глух, не нем! — в отношении того, что оглупляет и обесцвечивает наше существование, выдвигая на первый план не человека, а какого-нибудь сторожевого пса («Престижность»). Язвительные авторские эпитеты создают атмосферу убийственной насмешки вокруг тестофобии, болезнемании, компьютеризации всего бытия…

Говоря об итальянских сатириках и юмористах, нельзя не сказать о единодушно признанном итальянской критикой классике этого жанра в литературе XX века — Акилле Кампаниле. А между тем еще около двух десятилетий назад имя Кампаниле было практически неизвестно широкому читателю в Италии — до самой смерти он вел скромную колонку комментатора телевизионных передач в журнале «Эуропео». И лишь в 1973 году издательство «Риццоли» рискнуло издать «Учебник разговорной речи» — сборник лучших рассказов писателя, созданных им за несколько десятилетий. Книга немедленно была замечена и сразу же получила одну из высших литературных премий Италии — «Виареджо». Начинается своеобразный «бум» Кампаниле, и вдруг обнаруживается, что столь бесспорный авторитет в литературе, как Пиранделло, еще в 1930 году заметил и высоко оценил Кампаниле.

Такой резкий поворот в отношении к творчеству Кампаниле одни критики склонны объяснять наблюдаемым ныне возрождением интереса к литературе прошлого, в первую очередь 20–30-х годов, другие приписывают это изменениям, происшедшим в какой-то момент в стилистике и тематике самого Кампаниле.

И то и другое отчасти верно, и все же, как мне кажется, судьба Кампаниле типична для писателей, опережающих в своем творчестве собственную эпоху, поднимая такие проблемы и решая их такими художественными средствами, масштабность и глубину которых смогут постичь лишь следующие поколения.

Книги А. Кампаниле популярны в наши дни как в силу того, что они далеко выходят за привычные рамки чисто художественной литературы, представляя собой своеобразный «смешанный» жанр, так и в силу того, что поднимаемые в них конкретные этические, бытовые, политические вопросы подчас вытесняются проблемами глобального масштаба — этот процесс, разумеется, имеет свое вполне мотивированное обоснование в сфере общей социально-политической борьбы, идущей в Италии в последние десятилетия. В этом смысле особенно показательны филигранно отработанные, искрящиеся неназойливым и мудрым юмором миниатюры из серии «Жизнь замечательных людей», где автор ставит под сомнение, казалось бы, сакраментальные истины. И не только ставит, но умело вовлекает в процесс переосмысления общепринятых сведений самого читателя. Безусловно, Италия должна была пройти значительный путь, чтобы, освободившись от тяжкого психологического и социального комплекса фашизма, оказаться готовой к восприятию столь веселой «крамолы».

Говоря об антибуржуазности современной итальянской литературы, важно особо подчеркнуть, что «маленький герой», олицетворяющий человеческое начало, чаще всего герой далеко не положительный, он нередко сам активный творец «черного юмора», мрачных клоунад зависти, взаимного подсиживания, сплетничества, духовного убожества; в его психологической характеристике то и дело приходится прибегать к таким словам, как «опустошенность», «тоска», «отчуждение», «некоммуникабельность».

Но, фиксируя то с внутренней горечью и болью, то со злой насмешкой именно эту ставшую стандартной внешнюю форму бытия, такие писатели, как Дино Буццати, Лючо Мастронарди, Карло Мандзони, указывают и причины все более глубинной потери человеческой первоосновы, справедливо усматривая их в самой сути буржуазного общества, при котором фетишизация технического прогресса и рационализация всего уклада жизни достигли таких масштабов, что человек неизбежно теряет свои человеческие качества, превращаясь если не в очередную произведенную концерном машину, то, во всяком случае, в нечто близкое ей по бездушности, однотипности, одномерности. Отсюда — потеря собственного лица, гигантомания плоских идеалов материального благополучия.

Перед нами несомненные пороки капиталистического общества во всем их человеческом противоестестве, хотя в рассказах Д. Буццати или, скажем, Л. Малербы мы не найдем на это прямых указаний в виде голых сентенций или описательных обозначений авторской позиции. Борьба за человечность здесь ведется изнутри — как бы доказательством от противного.

Конкретное реалистическое повествование нередко перемежается сумбурными снами, почти психопатическими видениями, гротескными символами. Но это лишь материально укрупняет, обобщает, а в конечном итоге и разоблачает этико-психологические комплексы, которые стали частью духовной действительности буржуазного общества. В этом смысле особенно показательно творчество Дино Буццати — одного из наиболее одаренных и интересных авторов этого сборника, признанного мастера короткого рассказа.

«Любовное послание» — новелла, занимающая лишь несколько страниц, но их для Буццати достаточно, чтобы психологически глубоко обосновать тему одиночества и распада естественных человеческих связей в условиях принуждения личности именно к этому типу бытия. Молодой совладелец крупной фирмы Энрико Рокко «был влюблен, и его терзания стали до того мучительными, что он решился объясниться». Но время, пожираемое лихорадочным и безумным ритмом работы, неумолимо уходит, полное страстных слов письмо все более усыхает, нежные призывы сменяются телеграфно рублеными фразами, которые сродни текстам конторских распоряжений, и вот уже «отложенная владельцем ручка потихоньку скатилась на самый край стола и, мгновение повисев, упала на пол, где и осталась лежать со сломанным пером». Глубинная символичность каждого слова в этой короткой авторской ремарке не нуждается в расшифровке.

В связи с именем Буццати итальянская критика нередко упоминает Кафку. Однако если это и верно, то лишь в одном смысле: Буццати действительно в какой-то мере тяготеет к сюрреализму. Но в его творчестве мы никогда не встретимся с типичными для поэтики Кафки приемами абсурдизации действительности, мистификации личности, иными словами, с ожесточающим душу кафкианским ужасом перед жизнью. Герои рассказов Буццати живут в постоянном ожидании чего-то лучшего, что скорее всего никогда и не произойдет. Однако это не означает, что процесс бесполезного и бесплодного ожидания сам по себе нелеп, однообразен, нервно-утомителен. Напротив, именно надежда дает им силы жить и оставаться людьми. «В разных концах города, далеко друг от друга, совершенно незнакомые люди, связанные лишь телефонными проводами, кто лежа в кровати, кто стоя в прихожей, кто устроившись на стуле, с волнением сжимали телефонную трубку. Никто больше не пытался глупо острить, поддеть другого, отпустить вульгарный комплимент. Благодаря таинственному незнакомцу, не пожелавшему назвать ни свое имя, ни возраст, ни тем более адрес, пятнадцать человек, никогда в глаза не видевшие друг друга, почувствовали себя друзьями. Каждый воображал, что беседует с необыкновенно красивыми молодыми женщинами, а тем хотелось верить, что их собеседник — интересный, богатый мужчина с бурным, романтическим прошлым. И где-то в центре стоял удивительный дирижер невидимого хора, каким-то волшебством заставлявший их парить высоко-высоко над черными крышами города…