я снал сапоги, снял робу, каску и направился ко времянке у центрального входа, швырнул робу, каску и сапоги на стойку. старик взглянул на меня:

как? бросаешь такую ХОРОШУЮ работу?

скажи им, чтоб переслали мне чек за 2 часа по почте или засунули его себе в жопу, мне по фиг!

я вышел наружу. перешел через дорогу в мексиканский бар, выпил там пива и поймал автобус до дому. всеамериканский школьный двор снова меня выставил.

ЖИЗНЬ В ТЕХАССКОМ БОРДЕЛЕ

Я слез с автобуса в этой техасской дыре, там стоял жуткий холод, а у меня запор, но зарекаться не стоило: комната здоровенная, чистая, всего за 5 баксов в неделю, к тому же с камином, и только я разлатался, как залетает в комнату этот черный дедуля и ну кочергой такой длинной в камине шурудить. Дровишек-то там не было, вот я и думаю: чего это он тут кочергой своей в моем камине расшурудился?

А он смотрит на меня, крантик свой в кулачке зажал и шипит этак вот: “иссссссс, иссссссс!” И тут я подумал: что ж, он с чего-то решил, что я распиздяй залетный, но поскольку я не из таких, то помочь ему ничем не могу. М-да, подумал я, таков весь мир, так уж он устроен. Он навил еше несколько кругов по комнате со своей кочергой, потом отчалил.

После этого я забрался в постель. От длинных автобусных перегонов у меня всегда запор – и бессонница к тому же, впрочем бессонница у меня постоянно.

Как бы то ни было, значит, только дедуля с кочергой из комнаты вымелся, как я растянулся на кровати и подумал: ну вот, может, через несколько дней удастся опростаться.

Тут дверь открывается снова, и заходит такое нехило втаренное существо женского пола, опускается на колени и давай полы драить, а задница у нее так и ходит, так и ходит, так и ходит, а она полы-то все драит и драит.

– Как насчет хорошей девчушки? – спрашивает.

– Нет. Подыхаю от усталости. Только что с автобуса. Мне отоспаться надо.

– Славный кусочек жопки тебя как раз и убаюкает. К тому же – всего пятерка.

– Я устал.

– Хорошая чистенькая девчушка.

– Где она?

– Она – это я.

Она поднялась с колен и повернулась ко мне.

– Прости, но я действительно слишком устал, правда.

– Всего 2 доллара.

– Нет, прости.

Она вышла. Через несколько минут я услыхал голос этого мужика.

– Слушай, ты хочешь сказать, что жопу свою ему толкнуть не смогла? Да мы дали ему самый лучший номер всего за пятерку. И ты теперь хочешь сказать, что не смогла ему толкнуть жопу?

– Бруно, я пыталась! Чесслово, ей-бо, пыталась, Бруно!

– Блядина ты грязная!

Я знал этот звук хорошо. Не пошечина. Хорошим сутенерам по большинству не безразлично, есть бланш на лице или нет. Они бьют по шеке, у самой челюсти, подальше от глаза и рта. У Бруно, должно быть, тут большая конюшня. То определенно был удар кулака о голову. Она взвыла, ударилась о стену, а братец Бруно заехал ей еше разок – так, что стена вздрогнула. Так она и отскакивала, то от стены, то от кулаков, и орала, а я потягивался в постели и думал: н-да, жизнь иногда – действительно штука интересная, но что-то не очень мне хочется все это слушать. Если б я знал, что так все обернется, я б ей кусочек уделил.

Потом я заснул.

Наутро я встал, оделся. Естественно, оделся. Но просраться по-прежнему не получалось. Поэтому я вышел на улицу и стал искать мастерские фотографии. Зашел в первую.

– Слушаю вас, сэр? Хотите сняться на карточку?

Она неплохо выглядела – рыжие волосы, улыбается мне снизу вверх.

– С такой-то рожей – зачем мне на карточку сниматься? Я ишу Глорию Вестхэвен.

– Я Глория Вестхэвен, – ответила она, закинула одну ногу на другую и поддернула юбку. А я думал, нужно сдохнуть, чтобы попасть в рай.

– Что это с вами такое? – спросил я ее. – Какая вы Глория Вестхэвен? Я познакомился с Глорией Вестхэвен в автобусе из Лос-Анжелеса.

– А у нее тут что?

– Ну, я слыхал, что у ее матери тут фотостудия. Пытаюсь ее найти. В автобусе между нами кое-что было.

– Хотите сказать, что в автобусе между вами ничего не было?

– Мы с нею познакомились. Когда она выходила, у нее слезы в глазах стояли. Я доехал до самого Нового Орлеана, потом поймал автобус обратно. Ни одна женщина раньше из-за меня не плакала.

– Может, она плакала из-за чего-то другого.

– Я тоже так думал, пока все остальные пассажиры не начали меня материть.

– И вы знаете только, что у ее матери тут фотостудия?

– Только это и знаю.

– Ладно, послушайте, я знакома с редактором главной газеты в этом городе.

– Меня это не удивляет, – заметил я, глядя на ее ноги.

– Хорошо, запишите мне, как вас зовут и где вы остановились. Я позвоню ему и расскажу, что с вами случилось, только придется кое-что изменить. Вы познакомились в самолете, понятно? Любовь в небесах. Теперь вы расстались и потеряли друг друга, понятно? И прилетели аж из самого Нового Орлеана, зная только, что у ее матери тут фотостудия. Ясно? Завтра утром напечатают в колонке “М-- К--”. Договорились?

– Договорились, – ответил я. Кинул прощальный взгляд на эти ноги и вышел, когда она уже начала набирать номер. Вот я во 2-ом или З-ем крупнейшем городе Техаса – и он уже у моих ног. Я направился к ближайшему бару…

Внутри было довольно людно для такого времени суток. Я устроился на единственном свободном табурете. Ну, не совсем, потому что свободных табурета было два – по обе стороны от какого-то здоровенного парняги. Лет 25-ти, больше 6 футов росту и чистого весу фунтов 270. Значит, сел я на один из табуретов и заказал себе пива.

Опорожнил стакан и заказал другой.

– Вот когда так пьют, мне нравится, – произнес парняга. – А то эти задроты тут сидят, один стакан часами сосут. Мне нравится, как ты себя держишь, чужак.

Чем занимаешься и откуда ты?

– Ничем не занимаюсь, – ответил я, – и я из Калифорнии.

– Думаешь чем-нибудь заняться?

– Не-а, не думаю. Тусуюсь вот.

Я выпил половину своего второго стакана.

– Ты мне нравишься, чужак, – сказал парняга, – поэтому я тебе доверюсь. Но скажу я тебе на ушко, потому что хоть я и здоровый бык, боюсь, что перевес слегка не на нашей стороне.

– Запуливай, – сказал я.

Парняга склонился к моему уху:

– Техасцы – говно, – прошептал он.

Я огляделся и тихонько кивнул: да, мол.

Когда его кулак завершил свой размах, я очутился под одним из тех столиков, которые по вечерам обслуживает официантка. Я выполз, вытер рот платком, посмотрел, как весь бар грегочет, и вышел наружу….

В гостиницу я войти не смог. Из-под двери торчала газета, а сама дверь была чуть-чуть приотворена.

– Эй, впустите меня, – сказал я.

– Ты кто? – спросили меня.

– Из 102-го. Уплачено за неделю вперед. Фамилия Буковски.

– А ты не в сапогах, а?

– В сапогах? С какой стати?

– Рейнджеры.

– Рейнджеры? Это еше что такое?

– Тогда заходи, – ответили мне….

Не провел я в своем номере и десяти минут, как уже лежал в постели, подобрав вокруг себя всю эту сетку. Вся кровать – причем, немалая, да еше и с крышей – была обмотана сеткой. Я ее подобрал с краев и улегся в самой середине – а сетка вокруг меня. От этого я себя прямо педрилой каким-то почувствовал, но, учитывая ход событий, педрилой я себя мог чувствовать так же, как и кем-нибудь другим.

Мало того – в двери повернулся ключ, и она отворилась. На сей раз вошла приземистая и широкая негритянка с довольно-таки доброй физиономией и совершенно необъятным задом.

И вот эта большая добрая черная деваха откидывает мою педрильную сетку и воркует:

– Дорогуша, пора простынки менять.

А я ей:

– Так я же вчера только заехал.

– Дорогуша, мы тут не по твоему распорядку простынки меняем. Давай, вытаскивай оттуда свою розовую попку и не мешай мне работать.

– Угу, – сказал я и выпрыгнул из постели в чем мама родила. Ее это, кажется, не смутило.

– Хорошая у тебя тут кроватка, дорогуша, – сообщила она мне. – У тебя во всем отеле самый лучший номер и самая лучшая кровать.