— Я лучше побуду одна. Спасибо.

— Я и не надеялся, — сказал дед.

В доме деда Геннадия пришлось задержаться. Бабушка Дарья вскипятила чай, достала конфеты, а хозяин вынул из обувной коробки и разложил на столе свой музей, который он начал собирать после встречи с реставратором Васильевым. Здесь была фотография деда двадцатых годов, банка из-под чая с черепками разной формы и возраста, несколько открыток с видами Полоцка и курорта Монте-Карло, покрытая древней патиной львиная голова с кольцом в носу — должно быть, ручка от двери, а также кремневый наконечник копья, бутылочка от старинных духов, подкова, оброненная Клеопатрой, и еще что-то. Бабушка Дарья отозвала Анну на кухню покалякать о родственниках, шепнула:

— Ты не смейся, пускай балуется. А то пить начнет.

Бабушка Дарья прожила с Геннадием полвека и все боялась, что он запьет.

3

Сумерки были наполнены звуками, возникшими от тишины и прозрачности воздуха. Голоса от колодца, женский смех, воркование телевизора, далекий гудок грузовика и даже перестук колес поезда в неимоверной залесной дали — все это было нужно, чтобы как можно глубже осознать необъятность неба, блеск отраженной луны в реке, молчание леса, всплеск рыбы и звон комаров.

Анна поднялась к дому и, не спеша, улыбаясь воспоминанию о дедушкиной болтовне, открыла на этот раз покорную дверь. Держа в руках замок и крынку с парным молоком, она вошла в темные сени, сделала шаг и неожиданно налетела на что-то твердое и тяжелое. Крынка грохнулась об пол, замок упал и ударил ее по ноге. Анна вскрикнула, охватила руками лодыжку, и тут же из-за перегородки, отделявшей сени от холодной горницы, резкий мужской голос спросил:

— Ты что, Кин?

С чердака откликнулся другой голос, низкий:

— Я наверху.

Анна, несмотря на жуткую боль, замерла. Ее на мгновение посетила дикая мысль: она попала в чужой дом. Но по эту сторону ручья только один дом. И она минуту назад отперла его.

Часто заскрипели ступеньки узкой чердачной лестницы.

Скрипнула дверь в холодную комнату.

Два фонаря вспыхнули одновременно. Она зажмурилась.

Когда открыла глаза, щурясь, увидела: в сенях стоят двое, а на полу посреди сеней — большой желтый чемодан, забрызганный молоком. Молочная лужа растеклась по полу, рыжими корабликами покачивались черепки.

Один был молод, чуть старше Анны, элегантен, в синем костюме, галстуке-бабочке, с вьющимися черными волосами, с гусарскими наглыми глазами. Второй, спустившийся с чердака, — постарше и помассивней. Лицо скуластое, коричневое, светлыми точками горели на нем небольшие глаза. Он был одет в черный свитер и потертые джинсы.

Анна выпрямилась, морщась от боли, и спросила:

— Вы через окно влезли?

Мужчины держали наготове, как пистолеты, яркие фонарики.

— Что вы здесь делаете? — спросил скуластый.

— Я живу здесь. Временно. — И, как бы желая сразить их наповал, Анна добавила: — Вот видите, я и пол вымыла.

— Пол? — спросил скуластый и посмотрел на лужу молока.

Анна была так зла, да и нога болела, что забыла об испуге.

— Если вам негде переночевать, — сказала она, — перейдите через ручей, в крайний дом. Там комната пустая.

— Почему это мы должны уходить? — спросил молодой гусар.

— Вы что, хотите, чтобы я ушла?

— Разумеется, — сказал молодой. — Вам здесь нечего делать.

— Но ведь это дом моей тетки, Магды Иванкевич.

— Это черт знает что, — сказал молодой гусар. — Никакой тетки здесь быть не должно.

— Правильно! — воскликнула Анна, преисполняясь справедливым гневом. — Тетки быть здесь не должно. Вас тоже.

— Мне кажется, — заявил скуластый, — нам следует поговорить. Не соблаговолите ли вы пройти в комнату?

Анна обратила внимание на некоторую старомодность его речи, словно он учился в дореволюционной гимназии.

Не дожидаясь ответа, скуластый толкнул дверь в горницу. Там было уютно. Диван был застелен, на столе лежали книги, частью английские, что сразу убеждало: в комнате обитает интеллигентный человек — то есть Анна Иванкевич.

Видно, эта мысль пришла в голову и взломщику, потому что его следующие слова относились не к Анне, а к спутнику.

— Жюль! — сказал он. — Кто-то проморгал.

Жюль подошел, взял со стола английскую книжку, пошевелил губами, разбирая название, и заметил:

— Не читал.

Видно, хотел показать свою образованность. Возможно, торговал иконами с иностранцами, занимался контрабандой и не остановится ни перед чем, чтобы избавиться от свидетеля.

— Хорошо, — сказал скуластый бандит. — Не будем ссориться. Вы полагали, что дом пуст, и решили в нем пожить. Так?

— Совершенно верно. Я знала, что он пуст.

— Но вы не знали, что хозяйка этого дома сдала нам его на две недели. И получилось недоразумение.

— Недоразумение, — сказала Анна. — Я и есть хозяйка.

Гусар уселся на диван и принялся быстро листать книжку. Вдали забрехала собака, прогудела машина. В полуоткрытое окно влетел крупный мотылек и ударился о фонарик. Анна, прихрамывая, подошла к столу и зажгла керосиновую лампу.

— Магда Федоровна Иванкевич, — сказал скуластый бандит начальственным голосом, — сдала нам этот дом на две недели.

— Когда вы видели тетю? — спросила Анна.

— Вчера, — ответил молодой человек, не отрываясь от книги. — В Минске.

«Вранье, — поняла Анна. Вчера утром она проводила тетку в Крым. Полжизни прожив в деревне, тетка полагала, что деревня — не место для отдыха. Экзотическая толкотня на ялтинской набережной куда более по душе ее романтической натуре… — Они здесь не случайно. Их привела сюда продуманная цель. Но что им делать в этом доме? Чем серьезнее намерения у бандитов, тем безжалостнее они к своим жертвам — цель оправдывает средства. Надо вырваться отсюда и добежать до деда».

— Судя по всему, — задумчиво сказал большой бандит, дотронувшись пальцем до кончика носа, — вы нам не поверили.

— Поверила. — Анна сжалась под его холодным взглядом. Чем себя и выдала окончательно. И теперь ей оставалось только бежать. Тем более что молодой человек отложил книгу, легко поднялся с дивана и оказался у нее за спиной. Или сейчас, или никогда. И Анна быстро сказала: — Мне надо выйти. На улицу.

— Зачем? — спросил большой бандит.

Анна бросилась к полуоткрытому окну, нырнула в него головой вперед, навстречу ночной прохладе, аромату лугов и запаху дыма от лесного костра. Правда, эту симфонию она не успела оценить, потому что гусар втащил ее за ноги обратно в комнату. Анна стукнулась подбородком о подоконник, чуть не вышибла свои прекрасные жемчужные зубы и повисла — руками за подоконник, ноги на весу.

— Пусти, — простонала Анна.

В голосе был такой заряд ненависти и унижения, что скуластый бандит сказал:

— Отпусти ее, Жюль.

Анна сказала, приводя себя в порядок:

— Этого я вам никогда не прощу.

— Вы подвергали себя риску. Там под окном крапива.

— Смородина, — сказала Анна.

— Почему не кричали? — деловито спросил скуластый бандит. — Тут далеко слышно.

— Я еще закричу, — сказала Анна, стараясь не заплакать.

— Сударыня, — сказал большой бандит. — Успокойтесь. Мы не причиним вам зла.

— Тогда убирайтесь! — крикнула Анна неожиданно визгливым, кухонным голосом. — Немедленно убирайтесь из моего дома! — Она схватилась за челюсть и добавила сквозь зубы: — Теперь у меня рот не будет открываться.

Скуластый бандит поглядел поверх ее головы и сказал:

— Жюль, взгляни, пожалуйста, нельзя ли снять боль?

Анна поняла, что убивать ее не будут, а Жюль осторожно и твердо взял ее за подбородок сухими тонкими пальцами и сказал, глядя в глаза своими синими, окаймленными тростником ресниц, гусарскими озерами:

— Неужели мы производим таксе удручающее впечатление?

— Производите, — сказала Анна упрямо. — И вам придется вытереть пол в сенях. Понаставили чемоданов…

— Это мы сделаем, — сказал Кин, он же старший бандит, подойдя к окну. — И наверно, придется перенести решение на завтра. Сегодня все взволнованы, более того, раздражены. Встанем пораньше…