— Какие, к черту, палаты? Там стоял барак.

— Не надо мне врать, — сказала Таня учительским голосом. — Вам удалось их снести, потому что вы вместе с вашими новыми друзьями смогли доказать, что реставрировать их обойдется дороже, чем построить заново. И вы победили Елену Сергеевну.

— Вот видите! — сказал Мирон Иванович.

Такая осведомленность девушки была безобразной, потому что решение о сносе каменных бараков, которые Елена Сергеевна упорно именовала палатами, не было обнародовано.

— Ну вот и ваш дом, — сказала Татьяна.

Они дошли до трехэтажного типового дома, в котором у Мирона Ивановича была небольшая квартира. А он и не заметил, как дошли.

— Тогда спокойной ночи, — сказал Мирон Иванович.

— Может, посидим на скамеечке? Или вам уже расхотелось?

— Мне спать пора.

— Чтобы завтра браконьерствовать?

— Не надо громких слов. Завтра мы едем на рыбалку.

— Знаю я эту рыбалку, — сказала Таня и села на скамеечку. — Садитесь.

— Нет.

— Я вам сказала — садитесь! Пока вы надеялись, что будете со мной целоваться, вы никуда не спешили.

— Пять минут, — сказал Мирон Иванович.

Он сел.

— Знаете что, — сказала Таня, — если вы согласитесь не сносить часовню, я вас поцелую. Честное слово.

— Дешево цените мою принципиальность, — сказал Мирон Иванович.

— Да поймите же, принципиальный архитектор. Я знаю куда больше вас. Я знаю, что часовню вы не снесете, мы вам этого не позволим. Я знаю, что вы не поедете завтра на рыбалку, потому что в шесть утра вам позвонит этот толстяк — ну как его, заместитель директора, и все отменит.

— Не думайте, что вы меня заинтриговали. — Мирон Иванович в самом деле не был заинтригован. Он клял себя за слабость — надо было сразу резко сказать ей — ухожу! — и уйти.

— Я не интригую. Неужели вы думаете, мы будем тратить время и силы, для того чтобы я сидела с вами на лавочке или гуляла под луной?

— Тогда идите спать.

— Последний раз обращаюсь к вашему разуму — спасите часовню.

— Глупости. Часовня нам мешает. Она никому не нужна. Мы возводим города будущего, башни из стекла и сборного бетона.

— Я вам гарантирую, что эта часовня переживет ваши шедевры из сборного бетона, потому что они, в сущности, времянки. Стандартные времянки, собранные за неимением лучшего. Пройдет совсем немного времени, и строительство снова станет созданием прекрасного.

— У нас с вами разные вкусы.

— Не сравнивайте, потому что у вас нет никакого вкуса. Откуда быть вкусу у человека, лишенного корней?

— Все, — сказал Мирон Иванович. — Мне это надоело.

— Если бы вы знали, как вы мне надоели, — сказала девушка. — Ведь такие убогие люди, как вы, думающие только о сегодняшней выгоде, о том, чтобы посидеть в ресторане с заказчиком и выполнить план, — это они снесли в этом городе шесть церквей, гостиные ряды и не счесть сколько старых домов, созданных людьми, которые знали, что такое красота.

— Зачем же обвинять меня в перегибах тридцатых годов? — удивился Мирон Иванович. — Это нечестно. Я сам выступал за реставрацию крепостной башни.

— К счастью, ваше поколение — последние истребители русской культуры.

— Вы надеетесь, что придут другие? Лучше?

— Я убеждена.

— Что ж, подождем, — сказал Мирон Иванович. — Спокойной ночи. — Он не знал, надо ли прощаться за руку, потом решил, что не надо, кивнул и пошел к подъезду.

Таня догнала его в дверях.

— Погодите, — сказала она. — Я вам только покажу один снимок. Надеюсь, это останется между нами.

Она протягивала ему цветную фотографию размером в открытку. В подъезде было светло, и Мирон Иванович явственно разглядел картинку — небольшую приземистую белую церквушку, с куполом, двумя узкими стрельчатыми, в глубоких нишах, окошками и низкой дверью под тяжелым, будто витым из ветвей порталом.

— И что? — спросил он.

— Это она, — сказала Таня. — Нравится?

Мирон Иванович сразу догадался, что если иначе сделать окна, восстановить портал да еще восстановить барабан и купол, то из сапожной мастерской получится памятник архитектуры.

— Пришлось снять метр земли, — сказала Таня, — ведь культурный слой здесь довольно толстый — зато сразу изменились пропорции, правда?

Мирон Иванович заметил, что за часовней, там где должен возвышаться корпус заводоуправления, видны только зеленые деревья.

— Липа, — сказал он уверенно.

— Почему?

— Здания нет. Рисуете, так соблюдайте историческую правду. Где заводоуправление?

— Снесли, пока совсем не развалилось.

— Снесли? В прошедшем времени?

Почему-то Мирон Иванович подумал о том, какие тонкие в доме стены, и соседи услышат, как он поздно вечером беседует с девушкой, причем на странные темы. Поэтому конец вопроса он произнес шепотом.

Девушка ничего не сказала, в руке у нее было еще две фотографии. Одна изображала какой-то довольно грубый орнамент, вторая — белесую картинку с наивными волнами и кораблем, полным примитивных человечков.

— Это мозаичный пол, — сказала девушка, — и фреска. Как видите, я вас не обманывала.

— Я не знаю, зачем вы все это нарисовали, — сказал шепотом Мирон Иванович, — но на мое решение эти фальшивки не окажут никакого влияния,

Он чувствовал себя оскорбленным судьбой заводоуправления. Совсем неплохое получилось здание, с просторными кабинетами, столовой, залом заседаний — такое здание не стыдно построить и в крупном городе.

— Это не фальшивки, — сказала Таня, — фотографии.

— Тогда они не могут существовать.

— Почему?

— А когда же, простите, их сделали? Где, простите, — Мирон Иванович не скрывал сарказма, — вы увидели купол над сапожной мастерской?

— Через сто двадцать лет, — сказала Таня.

— Элегантно.

— Эти фотографии будут сделаны через сто двадцать лет.

Неестественность и в то же время окончательность этого ответа заставила Мирона Ивановича забыть, что он не хочет терять ни минуты на пустые разговоры. Если допустить совершенно невероятное, если счесть, что ты не жертва дурного розыгрыша, а очевидец невероятного события… впрочем, в самом облике этой девушки с самого начала виделось нечто неземное и совершенно необыкновенное, иначе почему Мирона Ивановича, человека сдержанного и никак не влюбчивого, потянуло к ней, как мотылька к яркому свету?

И пока эти спутанные и неосознанные мысли прыгали в мозгу, как кузнечики в высокой траве, Мирон Иванович так и стоял с фотографиями, не желая глядеть на них и в то же время не смея поднять глаз на Таню, и потому Архипов, его сосед по этажу, который в этот поздний час шел из гостей, очень удивился, столкнувшись с городским архитектором в слишком юной компании, и вынужден был подвинуть Мирона Ивановича, так как тот не ответил на приветствие и был похож на человека, парализованного горем.

Когда Мирон Иванович привел в порядок мысли и поднял голову, Архипов уже прошел к себе в квартиру, кинув сверху лестничного марша оценивающий взгляд на Таню.

— Что же вы предлагаете? — спросил Мирон Иванович.

— Не сносить часовню.

— Но ведь ее и так не снесут.

— Правильно. Но мы еще не знаем, какой ценой.

Таня поглядела в пустые от шока глаза Мирона Ивановича, взяла его за руку и вывела в летнюю ночь. Мирон Иванович покорно сел на лавочку,

— Я отказываюсь понимать, — сказал он наконец, возвращая фотографии.

— Вы все понимаете.

— Так чего же вы раньше ждали?

— Все очень просто — мы на пределе проникновения.

— Проникновения к нам? — догадался Мирон Иванович.

— Да, глубже мы опуститься в прошлое не можем — сто двадцать лет — предел.

— И вы столько всего упустили?

— Сегодня нас очень мало, — сказала Таня. — Единицы. Завтра будет больше. Пока на это уходит три четверти энергии всей Земли.

— Ну зачем так много! — потрясение боролось с недоверием в душе Мирона Ивановича.

— Неужели вы не поняли? Мы живем в мире, который сделан вами. Сделан вами вчера и сегодня. Построен или разрушен. Облагорожен или загажен. Если мы можем остановить дурное — мы будем это делать. Завтра, послезавтра, каждый день. Сегодня — один из самых первых дней.