15. После таких слов Дивикон удалился. На другой день Гельветы сняли лагерь с прежнего места. Также поступил и Цезарь; он всю свою конницу, числом четыре тысячи человек, собранную в Провинции у Эдуев и их союзников, послал вперед узнать, куда двинется неприятель. Наши всадники, с жаром преследуя задние ряды неприятеля, в неудобном месте схватились с Гельветами и понесли небольшой урон. Гельветы еще более возгордились этим успехом, отразив пятьюстами всадников многочисленную нашу конницу, и перешли к наступлению, по временам из задних рядов нападая на наших. Цезарь не допускал своих до решительного боя, довольствуясь наблюдением за движениями неприятеля и не давая ему опустошать край. Таким образом, оба войска, Гельветов и наше, двигались одно за другим, так что между задними рядами неприятеля и нашими передовыми было расстояние от пяти до шести миль.

16. Между тем Цезарь почти ежедневно требовал от Эдуев провианта, который они обещали публично выставить. По случаю холодного времени, так как Галлия имеет климат суровый по своему северному положению, не только хлеб на полях еще не созрел, но самые пастбища были еще весьма скудны. Пользоваться хлебом, подвозимым по реке Арар, Цезарь не мог, так как Гельветы, от преследования которых он не хотел отказаться, удалились от берегов Арара. Эдуи все откладывали со дня на день, говоря, что провиант собирают. Цезарь, видя, как много времени прошло в проволочках и что день раздачи хлеба воинам приближается, созвал главных из них; большая часть их находилась в Римском лагере. Тут были Дивитиак и Лискон – этот последний исправлял верховную у Эдуев должность вергобрета, избираемого на один год и пользующегося правом жизни и смерти над согражданами. Цезарь стал им сильно пенять, что они при столь крайних обстоятельствах, в виду неприятеля, когда невозможно ни купить хлеба, ни найти его в полях, оставляют его вопреки обещанию безо всякой помощи, и это с их стороны тем непростительнее, что война начата главным образом по их же просьбе и потому содействие их необходимо.

Римский всадник

17. Тогда Лискон, вынужденный речью Цезаря, решился сказать то, что у него давно было на уме; он говорил: «Есть люди, имеющие по своему влиянию на народ более силы, чем самые начальники. Они-то своими возмутительными и бессовестными речами удерживают народ выставить сообразно обещанию хлеб. Видя, что они сами не в силах присвоить себе господство над Галлией, хотят, чтобы оно скорее принадлежало их же соотечественникам Галлам, чем Римлянам. А не подлежит сомнению, что если только Римляне победят Гельветов, то они отнимут вольность у всех Галлов вообще и в том числе и у Эдуев. Эти-то злонамеренные люди выдают врагам все наши намерения и все, что делается в нашем лагере. Положить этому конец не в его власти. Цезарю самому небезызвестно, что только крайняя необходимость заставила его высказать все это, притом с величайшей для себя опасностью; поэтому он и молчал, покуда мог».

18. Цезарь понял, что Лискон в своей речи намекал на Думнорикса, Дивитиакова брата; но, не желая до времени перед многими раскрывать этого дела, он распустил собрание, а Лискона удержал при себе. Тот, смелее и свободнее один на один, подтвердил то, что говорил при всех. Тайно старался разузнать об этом Цезарь и от других, и все подтвердило истину слов Лискона: «Думнорикс, человек предприимчивый и смелый, снискал любовь народа своей щедростью, и честолюбию его не было границ. В течение многих лет за ничтожную плату имел он на откупе дорожные и другие сборы у Эдуев, и никто не смел идти против него на торгах. Из этого источника он составил себе большое состояние и вместе извлекал средства к господству подкупом и щедростью. На свой счет содержал он отряд конницы и имел его всегда при себе. Не довольствуясь влиянием у своих соотечественников, он всячески старался распространить его и на соседние народы; с этой целью он выдал свою мать за одного из первых по роду и могуществу лиц у Битуригов; жена его была из племени Гельветов. Сестру свою и других родственниц он повыдавал замуж в соседние города. Самые узы родства заставляют его желать успеха Гельветам. Ненавидит же он от всей души Римлян за то, что с их прибытием его влияние начало слабеть и его брат Дивитиак получил прежнюю степень чести и значения. Думнорикс питал себя надеждой в случае поражения Римлян при содействии Гельветов присвоить себе царскую власть. При господстве же Римлян он не только опасается за свои честолюбивые замыслы, но и боится утратить и то влияние, которым теперь пользуется». В этих расспросах Цезарь узнал, «что в недавней стычке нашей конницы с малочисленной неприятельской Думнорикс со своим отрядом первым обратился в бегство (а Думнорикс был главнокомандующим вспомогательного отряда конницы, присланного Эдуями Цезарю) и тем произвел робость и замешательство во всех».

19. Разузнав все это, Цезарь имел в виду многие обстоятельства, не подлежащие сомнению, как то: что Думнорикс доставил Гельветам свободный проход через землю Секванов, что при его посредничестве они дали друг другу заложников, что все это совершено им не только без ведома его, Цезаря, и государства, но и сам народ Эдуев об этом не знал ничего, в чем свидетельствовали его власти. По всему этому Цезарь видел необходимость или самому судить Думнорикса, или предать его суду его соотечественников. При этом его затрудняло одно обстоятельство: брат Думнорикса Дивитиак отличался величайшей преданностью к народу Римскому, большим расположением к Цезарю, умеренностью, справедливостью, постоянством и твердостью в слове. А потому Цезарь боялся оскорбить его казнью брата. Итак, не приступая к решительным действиям, Цезарь призвал к себе Дивитиака. Он стал с ним говорить не через посредство всегдашних переводчиков, но через Г. Валерия Процилла – первое лицо в Провинции Галльской, приближенное к нему, Цезарю, и пользовавшееся его полным доверием. Тут Цезарь объявил Дивитиаку, что в его присутствии на совете Галльских начальников говорилось о его брате и что потом он узнал из частных расспросов разных лиц. В заключение Цезарь убеждает и просит Дивитиака не обижаться, если он, Цезарь, расследовав обстоятельства дела, присудит его брата к заслуженному наказанию или сам, или предоставит его суду его соотечественников.

20. Дивитиак, обливаясь слезами, обняв Цезаря, умоляет его «не быть слишком строгим к его брату; что все обвинения на него, к несчастью, слишком справедливы; что это никого так не оскорбляет до души, как его, Дивитиака; что в то время, когда он, Дивитиак, пользовался честью и уважением не только соотечественников, но и всей Галлии, брат его был еще слишком молод и не пользовался никаким значением; что, будучи всем обязан ему, Дивитиаку, он всеми средствами старался не только уничтожить его влияние, но и погубить его; тем не менее он, Дивитиак, дорожит чувством братской любви и уважением соотечественников. Если Цезарь поступит с Думнориксом строго, то каждый, видя, каким уважением пользуется у него Дивитиак, подумает, что не без его участия так поступили, и таким образом он, Дивитиак, сделается предметом негодования всей Галлии». Долго со слезами умолял об этом Дивитиак Цезаря. Тот, взяв его правую руку, просил его успокоиться и не молить его более, уверяя, что он так его любит, что из расположения к нему готов забыть обиду свою личную и отечества. Послали за Думнориксом, и Цезарь при его брате выставляет ему на вид все его вины, как собственные его, так и обвинения его сограждан; убеждает не подавать в будущем повода к подозрениям, а его прошлое он соглашается предать забвению из расположения к его брату Дивитиаку. Тем не менее к Думнориксу была приставлена стража, так что все его действия и слова должны были быть известны Цезарю.