«Тоже мне, буддист! Поздно рыпаться. Раньше надо было, в Японии еще, когда шанс такой представился. Там, конечно, синтоизм больше в почете, но и буддистов немало. Чего ж зевал? Не надо было? Вот то-то и оно. Когда прижмет старуха с косой, все мы такими верующими заделываемся, любо-дорого посмотреть! А до того?

Ладно, хватит нервы трепать попусту. Что толку пугаться того, что не случилось и теперь уже не случится? Если бы… если бы. Как в детстве дразнились: «Если бы да кабы, то во рту выросли бы грибы! И был бы не рот, а целый огород!»

И вообще – домой пора.

– Пост-четыренаружке-восемь. Объект выходит.

– Принял, пост-четыре. Следую за объектом.

– Внимание всем! По нашим данным, объект идентифицирован с вероятностью в шестьдесят два процента. Возможно, это именно то, что мы ищем. Получено первое подтверждение. Будьте предельно внимательны, держите дистанцию. Никаких близких контактов! Что бы ни случилось – наблюдать и не вмешиваться без приказа. Ясно?

– Пост-четыре общей. Вас понял.

– Наружка-восемь общей. Принял.

1980, Западная Сибирь, Медвежье

1983 год, Якутская АССР, Тас-Тумус

Они так и остались в памяти вместе – детство и Сибирь.

Девять поездок за два года – десятки тысяч километров бесконечного зеленого моря, изредка прорезанного серебристыми змейками рек, или слепящая от горизонта до горизонта снежная подушка тундры, что неторопливо раскручивается под брюхом транспортного «Ми-8».

Там, в Сибири, вообще все неторопливое. Времена года вдумчиво и надолго сменяют друг друга, а ближе к северу даже ночь и день – чуть ли не целые исторические эпохи.

И люди такие же: основательно, без спешки, зато без авралов и лихачества работают, спокойно и размеренно отдыхают. И никак не могут понять этих бешеных городских, что прилетели на буровую под вечер, разом перемахнув за ночь десяток тысяч кэмэ и четыре часовых пояса. И сразу же, отчаянно зевая, сорвались на «Медвежье», на двенадцатую скважину, не успев акклиматизироваться, привыкнуть к новому времени, да хотя бы выспаться. Куда, мол, торопятся? Чай, не на пожар… Качают головами неодобрительно:

– А этот, инженер-то, видал, сынишку с собой привез. У бедного парня глаза слипаются, а папаша все равно в вертолет тянет.

Мама умерла, когда Андрею еще и двух лет не было – она осталась для него образом, каким-то светлым ликом, без конкретных черт. Отцу, инженеру-гляциологу, специалисту по бурению в вечной мерзлоте, часто приходилось командироваться как раз туда, где этой самой мерзлоты навалом. Черт его дернул написать ту работу, которую на все лады расхваливал грузный, черноволосый дядя Арсений, начальник отдела и лучший друг. Революционный метод сверхглубокого бурения, кандидатская степень, премия, новая двухкомнатная квартира. Большую часть года – пустая. Отец все время в разъездах, а маленький Андрейка, естественно, с ним, хоть и было ему тогда всего восемь. А куда деваться? Не оставлять же, в самом деле, крикливой и вечно раздраженной бабе Ире, Ирине Сергеевне, как называл тещу отец… Парень растет серьезным, самостоятельным – пусть лучше будет под отцовским присмотром. Заодно, мол, и мир посмотрит.

Мир не мир, а Сибири Андрейка насмотрелся. Бескрайние, словно бы даже инопланетные пейзажи… Инопланетные – не в смысле нереальные, а в смысле почти полного отсутствия следов пребывания людей. Необитаемый остров. Да какой там остров! Необитаемый материк! Это в центральной части страны – едешь на поезде, даже пусть сквозь самую дикую чащобу (хотя откуда ей там взяться, дикой-то?), вдруг – облупленный шлагбаум, покосившийся домик обходчика, поросший всякой там лебедой и подорожниками неширокий проселок, наискось пересекающий стальную нитку рельсов. Или как вестник техногенной цивилизации – немыслимой высоты опоры ЛЭП, чем-то похожие на марсианские треножники, гудящие, наслаждающиеся мегавольтами и мегаваттами энергии.

А здесь – ничего. Вертолет летит уже полтора часа, за бортом лопасти бешено молотят кисельную пелену туманного воздуха, а внизу… Тайга – ровная, как стол, без конца и края.

Поездка на местном автобусе вообще сродни внеземному вояжу «Лунохода-1».

Автобус? Откуда он здесь, где дороги становятся проезжими лишь на два месяца в году? Геологи, буровики, вообще таежники, так шутят. Старый гусеничный вездеход, проржавевшие кубики болотных понтонов по бокам, заляпанные грязью маленькие смотровые стеклышки. Стрельнул выхлопом, дизель надсадно закашлялся плохой соляркой. Водитель про себя в очередной раз помянул недобрым словом снабженцев и заправщиков со склада ГСМ, ну и, как водится, – директора мехпарка и всю страну в целом. Чтоб им всем!

А-а, все-таки завелся. И медленно, переваливаясь на поваленных гниющих стволах, попер, как древний какой-нибудь стегозавр, попер вперед, уминая траками непролазную грязь в нечто, похожее на дорогу. Автобус… Хорошо не трамвай. Юмор тут у людей свой, специфический, могли и трясогузкой обозвать – дергает, трясет нещадно, сквозь кожзамовую обивку сидений давно уже прощупываются стальные ребра каркаса, кругом какие-то острые углы, огромные тюки. А амортизаторов, естественно, и в проекте не было, так что зад отбить, особенно с непривычки, – самое плевое дело.

С «автобусом» этим и вышел у Андрея казус. Надолго запомнилось. Была зима, вездеход двигался быстрее, чем обычно, ну и позволял себе, естественно, остановки, в маршруте не предусмотренные. А что горючего потрачено больше нормы, так водитель всегда отбрешется. Завяз, мол, – тропу завалило, по снежной целине решил объехать и завяз, – без троса и лебедки никак было не вылезти, а уж жрет она, подлюка, сами знаете.

Пока с «автобуса» сгружали тюки с припасами и почтой, пока водитель идиоматически выдержанно объяснялся с начальником партии насчет запоздания, пассажиры вышли размять ноги. Было их четверо всего – Андрей с отцом, буровой мастер, отпускник с той же скважины, да заросший бородой до бровей охотник-зимовщик. Таких пассажиров возить не полагалось – пассажиров вообще изначально возить не полагалось, грузовой же вездеход. Но в непогоду, в туман, в дождь, осенью, а особенно зимой, когда вертолет и на пятьдесят метров взлететь не может – обледеневает корпус, сотни таких же вот приземистых вездеходов трудолюбиво ползают по тайге. От буровой к поселку геологов. От старательской заимки до базового лагеря. Берут пассажиров, берут, а как же, вот и сиденья даже приспособили. Сиденья – это обычные канцелярские стулья со спиленными ножками, приваренные прямо к полу. Таких, как Андреев отец, подсаживают без вопросов – у него бумажка есть, а если что непонятно, можно и начальника геологоразведки позвать, он на пальцах быстро все объяснит. Охотник же – пассажир совсем запрещенный, безбилетник-безбумажник, значит, должен платить. Деньги живые в тайге большая редкость – они где-то там, на Большой земле, в сберкассе на счету, в лучшем случае – в окошечке бухгалтерии Салехардского геологоуправления. А чем еще охотнику платить? Найдется чем: свежим оленьим окороком или медвежьей шкурой, лишним выстрелом подпорченной. Не заладилась, видать, охота. Бывает. Здесь и не такое бывает…

Андрейка оказался как бы сам по себе. Отец о чем-то с буровиком разговорился, охотник вообще за всю дорогу хорошо если два слова сказал, – молчун, да и только. Постоял Андрейка, посмотрел по сторонам, потоптался на примятом снегу, да и засобирался обратно в вездеход. А чего делать-то? Снега кругом море, вездеход траками сугроб примял, стоит, чуть накренившись, – как тут не побегать с гиканьем вокруг остывающей машины, изображая бойца с гранатой и фашистский танк. Жалко, не выйдет. Валенок детского размера на складе базы, естественно, не нашлось – выдали размеров на шесть больше – того и гляди, потеряешь в первом же сугробе.

Повернулся Андрейка, взялся рукой за скобу на боковой дверке и прилип. Ни туда ни сюда, как приклеенный, а скоба металлическая, на морозе промерзшая, холодно. Дернулся – нет, не получается, прихватило намертво, дернул сильнее – ладонь пронзила боль, зато рука на свободе. Андрейка посмотрел на скобу и обомлел – лоскуток кожи висит, а с руки кровь капает. Заплакал Андрейка, отец на плач повернулся, подбежал, начал утешать, да и все взрослые кругом засуетились, забегали, отвели к врачу.