— Ты смотри, не зря был подшкипером! — похвалил он и поинтересовался — Это тебя отец научил?

— Нет, русские капитаны, — сказал я чистую правду, не уточнив, что капитаны эти еще не родились.

— Надо же, и там, оказывается, есть толковые моряки! — удивился Бык Боб.

А я не удивился его высказыванию, потому что привык в двадцать первом веке к уверенности янки, что не только все страны на планете Земля, но и Солнечная система, и даже вся галактика вертятся вокруг Соединенных Штатов Америки. Помню, как-то в Сан-Франциско разговорился с имеющим высшее образование супервайзером из американской судоходной компании, в которой тогда работал. Начал он мне втирать, что в России женщины забиты и не образованы, не чета американкам, которые, выйдя замуж, сидят дома и с утра до вечера занимаются самообразованием у печки, телевизора или, на худой конец, в салоне красоты.

— Это не помешало русским женщинам первыми слетать в космос, — попробовал я просветить супервайзера.

— Первой женщиной-астронавтом была американка Салли Райд! — высокомерно, как беспросветной бестолочи, сообщил он мне.

— Извини, я забыл, что бог сперва создал янки и только потом Адама и Еву! — очень серьезно произнес я и посоветовал: — Ты бы как-нибудь на досуге связался с НАСА и заставил их переписать историю космонавтики, а то они тоже считают, что первой женщиной-космонавтом была Валентина Терешкова.

Поскольку Роберт Вотерман считал меня чистокровным янки, я стал нести вахту вместе с капитаном, как его второй помощник, начиная со следующего дня. Точнее, Бык Боб появлялся на палубе только на сложных, по его мнению, участках. Все остальное время он развлекал в своей каюте пассажирок, угощая их американским вином. Для меня и в будущем калифорнийские или техасские вина казались насмешкой над этим напитком, типа крымских в советское время, а уж подобные нынешним я пил в советской Одессе, где их продавали по цене шестьдесят копеек за литр на улицах на разлив из больших жестяных бочек на двух колесах, которые также использовали для продажи кваса. Вино из этих бочек отличалось от кваса только цветом. Впрочем, дамам, которых угощал Роберт Вотерман, любая халява была вкусна. В основном это были жены и дочери ремесленников, продавцов и мелких чиновников, которые смогли скопить на билет до мечты. Кстати, говорили они пока что на британском английском, пусть и языке портовых таверн, без протяжного «рэканья», которым обзаведутся их потомки. В двадцать первом веке у меня иногда складывалось впечатление, что янки учатся говорить, обгрызая родительский автомобиль.

Само собой, меня переселились из носового кубрика в двухместную офицерскую каюту на корме, где я занимал койку на втором ярусе по очереди с четырнадцатилетним племянником капитана Джимом Вотерманом, который постигал азы профессии на вахте вместе с помощником капитана Уильямом Паркером. Кстати, жилые помещения на американском клипере показались мне выше и просторнее, чем на «Катти Сарк». Американские кораблестроители теперь думают не только о грузе, но и о людях. К тому же, янки начали избавляться и от классовых предрассудков: матросский кубрик был удобнее, а офицерские каюты, включая капитанскую, скромнее, чем на английских судах.

На «Катти Сарк» я видел металлические якорь-цепи и думал, что они появились позже, но оказалось, что и на «Морской ведьме» такие же, причем уже с контрфорсами, которые не дают звеньям сужаться и растягиваться. Выбирают цепь все еще вручную, но уже вращают барабан не с помощью деревянных вымбовок, а коромыслом, поднимающим и опускающим тяги, которые в свою очередь поднимали и опускали обоймы, обхватывавшие веретено брашпиля. Палы обойм — «собачки» — действовали на зубчатые колеса, вращавшиеся вместе с барабаном. Брашпиль работал только в одну сторону — выбирал цепь. Для отдачи якоря необходимую длину цепи заранее выхаживали из цепного ящика, проводили через барабан брашпиля и укладывали большими шлагами на палубе. Когда якорь освобождали, он уходил в воду, утаскивая цепь. Шлаги на барабане делали со слабиной, чтобы избежать резкого рывка. Если надо было потравить еще, то шлаги на барабане ослабляли с помощью крюков-абгалдырей. Вторым новшеством были разрезанные по горизонтали марселя. Место соединения стеньг сделали длиннее и под эзельгофтом поставили дополнительный рей, который можно поднимать и опускать на бейфуте. Выше находился марсель уменьшенных размеров, опускаемый, как и раньше, к эзельгофту. Так упрощалась и убыстрялась работа с большим и тяжелым ранее парусом: верхний марса-рей опускали на палубу, после чего верхний марсель оказывался перед нижним, и матросы шли на рей убирать его. До разрезного брамселя пока не додумались. Зато на бизань-мачте ввели третье новшество — поставили прямой парус вместе с крюйселем. Я в прошлую эпоху предлагал сделать так на корвете, но меня подняли на смех. До каждого новшества надо дорасти.

На третий день задул северный ветер. Сразу похолодало, хотя температура понизилась от силы градуса на три. В тропиках жара так изматывает, что понижение температуры на пару градусов чувствуешь сразу и с радостью. Клипер мигом облачился в белые широкие одежды парусов и полетел на юго-юго-восток.

3

Мне показалось, что крепость Сан-Лоренсо, расположенная в устье реки Чагрес, совершенно не изменилась с тех пор, как навещал ее в последний раз… дай бог памяти, в каком это году?! Поменялась только ее государственная принадлежность. Раньше она была частью Испанской империи, в будущем перейдет к Панаме, а сейчас в составе республики Колумбия, недавно завоевавшей независимость. В крепости несет службу гарнизон из трех десятков солдат под командованием лейтенанта, которому не меньше пятидесяти лет. Видимо, в этих краях все меняется медленно, в том числе и звания офицеров. Солдат от жителей вытянувшейся вдоль берега деревни отличает наличие какой-нибудь части мундира. Чаще всего это портупея, к которой ничего не прицеплено, но видел солдата в красных штанах с желтыми лампасами. У лейтенанта была два предмета мундира — темно-красный китель с грязными золотыми аксельбантами, которые, подобно плющу, закрывали почти всю грудь, и черная шапка-двухуголка с золотыми кантами. Штаны на нем были из американской парусины, грязные и мятые, а на ногах с кривыми пальцами с кривыми черными ногтями, изъеденными грибком — шлепанцы. Ни портупеи, ни оружия офицер не имел, как и желания общаться с прибывшими. Он медленно, как корова, жевал табак, изредка цвиркая метра на три струей темно-коричневой слюны, и тупо смотрел на высаживавшихся на берег людей, а когда к нему обращались с вопросом, глухо, набитым ртом, бормотал на испанском языке: «Не понимаю по-английски». Пока что испаноязычные не заполонили США, особенно северные штаты, так что владеющие этим языком редкость среди янки.

— Надоели эти навязчивые гринго, синьор? — улыбнувшись, обратился я к офицеру на испанском языке.

Лейтенант выпустил очередную струю темно-коричневой слюны, улыбнулся, показав кривые темно-коричневые зубы, и выдал философски:

— На дураков можно смотреть вечно.

— У меня есть бутылка вина, которую с удовольствием разделю с тем, кто угостит меня тарелкой бобов, — закинул я.

Запас еды на неделю — крупы и сухари — и две бутылки вина были премиальными, которые выделил мне капитан Роберт Вотерман за добросовестную службу. Все-таки заработал я наверняка больше, чем стоил провоз меня от траверза Большой Багамы до этого места. Заодно Бык Боб предложил место помощника на клипере, когда мне надоест страдать дурью, то есть золотоискательством. Одну бутылку вина я перелил во флягу и решил приберечь вместе с едой на дорогу. С помощью второй решил купить расположение местного начальника, помня, как у испаноязычных личные связи полезнее денег, и что виноградное вино в этих краях в большом дефиците. Единственное место, где его сейчас можно достать — это клипер, который, высадив пассажиров и даже не пополнив запасы воды, отправился в Нью-Йорк, потому что по предварительным расчетам судовладельцев обязан был уже быть там четыре дня назад.