Все семейство поджидало почтальона. И вот он появился у самой калитки. Варя, двух с половиной лет, первая заметила его.

- Почтаник, почтаник идет! - радостно возвестила она.

Хвастают, сидя рядом на стульчиках:

- Моя бабушка ругается все: черт, черт, черт, черт.

- А моя бабушка все ругается: гошподи, гошподи, гошподи, гошподи!

Юра с гордостью думал, что у него самая толстая няня. Вдруг на прогулке в парке он встретил еще более толстую.

- Эта тетя заднее тебя, - укоризненно сказал он своей няне.

Замечательное детское слово услышал я когда-то на даче под Питером в один пасмурный майский день. Я зажег для детей костер. Издали солидно подползла двухлетняя соседская девочка:

- Это всехный огонь?

- Всехный, всехный! Подходи, не бойся!

Слово показалось мне таким выразительным, что в первую минуту я, помнится, был готов пожалеть, почему оно не сделалось "всехным", не вошло во "всехный" обиход и не вытеснило нашего "взрослого" слова "всеобщий".

Я как вижу уличный плакат:

ВСЕХНАЯ РАБОТА НА ВСЕХНОЙ ЗЕМЛЕ

ВО ИМЯ ВСЕХНОГО СЧАСТЬЯ!

Так же велика выразительность детского слова сердитки. Трехлетняя Таня, увидев морщинки на лбу у отца, указала на них пальцем и сказала:

- Я не хочу, чтобы у тебя были сердитки!

И что может быть экспрессивнее отличного детского слова смеяние, означающего многократный и длительный смех.

- Мне аж кисло во рту стало от баловства, от смеяния.

Трехлетняя Ната:

- Спой мне, мама, баюльную песню!

"Баюльная песня" (от глагола "баюкать") - превосходное, звучное слово, более понятное детям, чем "колыбельная песня", так как в современном быту колыбели давно уже сделались редкостью.

Повторяю: вначале эти речения детей казались мне просто забавными, но мало-помалу для меня, благодаря им, уяснились многие высокие качества детского разума.

II. ПОДРАЖАНИЕ И ТВОРЧЕСТВО

Если бы потребовалось наиболее наглядное, внятное для всех доказательство, что каждый малолетний ребенок есть величайший умственный труженик нашей планеты, достаточно было бы приглядеться возможно внимательнее к сложной системе тех методов, при помощи которых ему удается в такое изумительно короткое время овладеть своим родным языком, всеми оттенками его причудливых форм, всеми тонкостями его суффиксов, приставок и флексий.

Хотя это овладение речью происходит под непосредственным воздействием взрослых, все же оно кажется мне одним из величайших чудес детской психической жизни.

Раньше всего необходимо заметить, что у двухлетних и трехлетних детей такое сильное чутье языка, что создаваемые ими слова отнюдь не кажутся калеками или уродами речи, а, напротив, очень метки, изящны, естественны: и "сердитки", и "духлая", и "красавлюсь", и "всехный".

Сплошь и рядом случается, что ребенок изобретает слова, которые уже есть в языке, но неизвестны ни ему, ни окружающим.

На моих глазах один трехлетний в Крыму, в Коктебеле, выдумал слово пулять и пулял из своего крошечного ружья с утра до ночи, даже не подозревая о том, что это слово спокон веку существует на Дону, в Воронежской и Ярославской областях [1]. В известной повести Л.Пантелеева "Ленька Пантелеев" ярославская жительница несколько раз говорит: "Так и пуляют, так и пуляют!"

Другой ребенок (трех с половиною лет) сам додумался до слова никчемный.

Третий, неизвестного мне возраста, изобрел слова обутки и одетки (это было в черноморской степи под Одессой), совершенно не зная о том, что именно эти два слова точно в таком же сочетании существуют в течение столетий на севере, в Олонецком крае. Ведь не читал же он этнографических сборников Рыбникова, записавшего некую фольклорную сказку, где были, между прочим, такие слова: "Получаю по обещанию пищу, обутку и одетку" [2].

Самая эта двучленная формула "обутка и одетка" была самостоятельно создана ребенком на основании тех языковых предпосылок, которые даны ему взрослыми.

- Ах ты, стрекоза! - сказала мать своей трехлетней Ирине.

- Я не стрекоза, а я людь!

Мать сначала не поняла этой "люди", но потом случайно обнаружила, что за тысячу километров, на Урале, человек издавна называется "людью". Там так и говорят:

- Ты что за людь? [3]

Таким образом, ребенок порою самостоятельно приходит к тем формам, которые создавались народом в течение многих веков.

Чудесно овладевает детский ум методами, приемами, формами народного словотворчества.

Даже те детские слова, которых нет в языке, кажутся почти существующими: они могли бы быть, и только случайно их нет. Их встречаешь как старых знакомых, как будто уже слышал их когда-то. Легко можно представить себе какой-нибудь из славянских языков, где в качестве полноправных слов существуют и сердитки, и никовойный, и всехный.

Или, например, слово нырьба. Ребенок создал его лишь потому, что не знал нашего взрослого слова "ныряние". Купаясь в ванне, он так и сказал своей матери:

- Мама, скомандуй: "К нырьбе приготовиться!"

Нырьба - превосходное слово, энергичное, звонкое; я не удивился бы, если бы у какого-нибудь из славянских племен оказалось в живом обиходе слово нырьба, и кто скажет, что это слово чуждо языковому сознанию народа, который от слова ходить создал слово ходьба, от слова косить - косьба, от слова стрелять - стрельба и т.д.

Мне сообщили о мальчике, который сказал своей матери.

- Дай мне нитку, я буду нанитывать бусы.

Так осмыслил он слова "нанизывать на нитку".

Услыхав от какого-то мальчика, будто лошада копытнула его, я при первом удобном случае ввернул эти слова в разговор с моей маленькой дочерью. Девочка не только сразу поняла их, но даже не догадалась, что их нет в языке. Эти слова показались ей совершенно нормальными.

Да они такие и есть - порою даже "нормальнее" наших. Почему, в самом деле, ребенку говорят о лошади - лошадка? Ведь лошадь для ребенка огромна. Может ли он звать ее уменьшительным именем? Чувствуя всю фальшь этого уменьшительного, он делает из лошадки - лошаду, подчеркивая тем ее громадность.

И это у него происходит не только с лошадкой: подушка для него зачастую - подуха, чашка - чаха, одуванчик - одуван, гребешок - гребёх.

- Мама, смотри, петух без гребеха.

- Уй, какую мы нашли сыроегу!

- В окне на Литейном вот такая игруха!

Сын профессора А.Н.Гвоздева называл большую ложку - лога, большую мышь - мыха:

- Дай другую логу!

- Вот какая мыха!

Пушку называл он - пуха, балалайку - балалая [4].

Наташа Шурчилова мамины босоножки зовет: босоноги.

Во всех этих случаях ребенок поступает точно так же, как поступил Маяковский, образуя от слова щенок форму щен:

Изо всех щенячьих сил

Нищий щен заголосил.

Переиначивая наши слова, ребенок чаще всего не замечает своего словотворчества и остается в уверенности, будто правильно повторяет услышанное.

Это впервые поразило меня, когда четырехлетний мальчишка, с которым я познакомился в поезде, стал назойливо просить у меня, чтобы я позволил ему повертеть тормозило.

Он только что услышал слово тормоз - и, думая, что повторяет его, приделал к нему окончание ило.

Это ило было для меня откровением: такой крохотный мальчик, а как тонко почувствовал, что здесь необходим суффикс "л", показывающий орудийность, инструментальность предмета. Мальчик словно сказал себе: если то, чем шьют, называется шило, а то, чем моют, - мыло, а то, чем роют, рыло, а то, чем молотят, - молотило, значит, то, чем тормозят, - тормозило.