Петринский. Все чистые и неиспорченные души тебя обожают!
Из передней слышатся голоса Анн и Марии. Они входят вместе. Ана – красивая, но уже несколько увядшая женщина, с сединой в волосах. Одета с большим вкусом, в черном платье. Держится непринужденно и с достоинством.
Ана. Послушай, профессор! Сардины можно есть и без лимона! Твоя жена в панике от того, что в гастрономе нет лимонов.
Петринский. Все хозяйки впадают в панику, когда спохватятся, что не купили вовремя то, что нужно.
Ана. Да ну? А я не могу себе представить лучшей хозяйки, чем Мария.
Петринский. Все относительно! Есть жены, которые вспоминают про обед, только когда супруг уже пришел с работы, и регулярно кормят его вареными яйцами! (Подходит к Ане и почтительно целует ей руку.)
Глафира (язвительно). Профессор Петринский делит женщин на две категории: на тех, кому целует руку, и тех, кто этого не заслуживает.
Мария. А критерий – кормят они своих мужей вареными яйцами или нет.
Петринский. Это верный признак, по которому о многом можно судить.
Глафира. Только вот беда – характеризует-то он прежде всего тебя.
Ана (Глафире). Не сердись, милая, если мужчины не целуют тебе руку! Они просто хотят поднять настроение у таких увядших особ, как я. А ты цветешь и не нуждаешься в подобных любезностях.
Мария. Не понимаю, зачем такая дискриминация! Теодосий, например, одинаково вежлив со всеми дамами.
Ана. О-о-о, в возрасте Теодосия мужчины становятся очень внимательны к этикету.
Петринский (с досадой, Ане). Хватит о возрасте! Разве мы уж так стары?
Глафира (Ане). Не говори о возрасте в его присутствии. Это его раздражает!
Петринский (враждебно, Глафире). А чем ты будешь кормить супруга сегодня вечером?
Глафира (сердито). Не твое дело!
Петринский (Ане). Видела, кого что раздражает? Половина элегантных женщин Софии перекладывает свои обязанности на ресторанных поваров.
Глафира (вспыхивает). Я художница, господин профессор, а не кухарка!
Глафира порывается уйти, но Петринский останавливает ее, берет за руку.
Петринский (как будто ничего не произошло). Прошу прощения! (Медленно поднимает руку Глафиры и целует.)
Глафира. Просишь прощения! Хорошо еще, что ты умеешь заглаживать свою вину! (Успокаивается.)
Ана (с упреком, Петринскому). Харалампий, ты теряешь чувство меры!
Мария. Для него любая замужняя женщина – это домашнее животное, которое можно пнуть, когда вздумается.
Петринский (Марии). Кто тебе позволил вмешиваться со своими комментариями?
Мария. Ты хочешь, чтобы я была еще и глухонемой? (Глафире.) Он не читал тебе мораль, не внушал, как надо прислуживать мужу, пока я ходила за лимонами?
Глафира. Да, милая! Он носит мораль словно мелочь в кармане пиджака и раздает всем, кого посчитает аморальным! Но мы поговорили еще и о кое-каких эпизодах из времен его молодости!
Петринский. Во времена моей молодости ты была грудным младенцем.
Глафира. У мужчин не одна молодость! Во времена той, о которой говорю я, мне было восемнадцать, и кое-что я очень хорошо понимала.
Петринский. Что, например?
Глафира (подчеркнуто и с горечью). Я понимала, что такое бедность, дорогой! (Ане и Марии.) Когда папе удавалось продать картину, мы приглашали его в нашу тесную мансарду, в которой жили как сардины в банке. Он приходил, элегантный принц, с кучей подарков. А я сгорала со стыда за свои стоптанные туфли.
Петринский. Если б ты знала, как ты была мила именно в этих туфлях, Глафира!
Глафира (Ане и Марии). Но тогда он не любил говорить о морали.
Петринский. А ты любила мечтать обо всем том, что имеешь сейчас: об интеллектуальном муже с собственной машиной и большими доходами.
Глафира (задумчиво). Я мечтала только о любви! Но даже и от нее я была отделена бедностью как пропастью.
Ана. Да, полезно время от времени вспоминать прошлое.
Глафира (с неожиданной и внезапной ожесточенностью). Нет, для него – вредно! Он вспомнит о солидной клиентуре, которую у него теперь отобрали государственные клиники! Или об элегантных девушках, с которыми играл в теннис. Или о маразматических светских дамах, которые не давали ему покоя, пока он не поставит им какой-нибудь диагноз.
Ана (c упреком, Глафире). Неужели это мешало ему быть честным человеком? Ведь именно тогда он предоставлял свою квартиру для нелегальных встреч. Сколько раз мы с Теодосием прятались у него от облав!
Глафира (саркастически). Какая предусмотрительность с его стороны!
Пауза. Все молчат. Глафира берет со стола сумку.
(Марии.) Прости, милая! Я ухожу, и больше меня здесь не будет. Если захочешь меня видеть, приходи в мастерскую.
Петринский (в бешенстве). Если она хоть раз пойдет в твою мастерскую, двери этого дома для нее закроются!
Глафира (спокойно и презрительно). Скоро твое мнение станет и для нее так же безразлично, как для меня! (Ане.) До свидания, Ана! (Выходит.)
Пауза. Петринский нервно расхаживает по холлу.
Петринский (гневно). Подумать только! Кичится бедностью, а сама живет не всем готовом!
Ана. Но и ты переходишь границы! Почему ты ненавидишь эту женщину?
Мария. Потому что он считает ее испорченной. Запрещает мне с ней дружить.
Ана (строго). Как ото – запрещает?
Мария. А вот так! Прямо и категорически, как оп привык.
Петринский (возбужденно, Ане). Неужели и ты считаешь поведение Глафиры нормальным?
Ана. Она немного странная! (Примирительно и снисходительно.) Ну и что? Есть женщины, которые эксцентричность поведения компенсируют блеском ума!
Петринский (с вызовом, подчеркнуто). А тебя не раздражает чрезмерное восхищение твоего супруга ее умом? И его привычка ходить к ней в мастерскую?
Ана (с громким смехом). Не смеши меня, Харалампий! Неужели нас должна раздражать дружба между людьми! Ведь мы живем не в рабовладельческую эпоху!
Петринский (взрывается). Хватит с этими эпохами! Все уши прожужжали! Я из одной эпохи, ты из другой эпохи, а между нами шляются типы из переходной эпохи! Такие, как Глафира! Ни рыба ни мясо!
Мария. Он и меня зачисляет в эту переходную эпоху, только великодушно забивает себя.
Петринский (саркастически). Ничтожество! Гордость супруга и украшение официальных приемов.
Ана. А ты разве не гордишься красотой своей жены? (Смеется.) Это называется «переходный период», а не «эпоха».
Петринский. Ну, я не знаю, как это называется. (Сердито машет рукой.)
Ана. И что плохого в Глафире?
Петринский. Я предпочел бы гордиться скромностью жены.
Ана. А зачем лишать приемы украшений?
Петринский. Я не люблю фальшивых украшений.
Ана. Ошибаешься, дорогой! Глафира превосходная, очаровательная женщина! Свободный и смелый дух в нашем новом мире! И к тому же человек искусства! Она великолепный, настоящий талант, хотя и платит известную дань формализму! Я очень люблю колорит и настроение в ее пейзажах.
Петринский. Да, конечно! Формализм легче всего протащить в пейзажах! Любая посредственность может им прикрыться.
Ана. Тебе бы только позлословить! Но я все равно не могу понять, почему ты запрещаешь своей жене дружить с Глафирой?
Петринский (вспыхивает). Слушай, милая! Когда я оперирую в больнице, я должен быть уверен, что моя жена сидит дома!
Ана (делает движение рукой). Так! Запертая в гареме, да?
Петринский (с гневом). А не разъезжает со всякими типами на машинах по дачам! Поняла?
Мария (хватается за голову). Господи! Когда это я разъезжала!
Петринский. Не бойся! Глафира научит!
Ана (разражается громким смехом). О, буржуа! Мелкий, неисправимый буржуа! (Продолжает смеяться.) Значит, по-твоему, Глафира испортит твою жену, так?