Наши апартаменты были битком набиты химикатами и всевозможными вещами, найденными на месте преступления, причем они имели обыкновение расползаться по всей квартире и порой их можно было обнаружить в самых непредсказуемых местах, например в сахарнице, а то и в еще менее приспособленном для этого месте. Однако моей главной головной болью были бумаги Холмса. Он панически боялся уничтожать документы, особенно имеющие отношение к делам, в которых ему самому приходилось когда-то участвовать. И при этом лишь раз в год или даже в два он находил в себе силы разгрести и упорядочить их.

Как я уже упоминал где-то в этих беспорядочных записках, всплески необузданной энергии, сопровождавшие расследования, с которыми больше всего ассоциируется имя Шерлока Холмса, чередовались с периодами вялости и полнейшей бездеятельности, когда мой друг просто лежал на диване с книжками или скрипкой, почти не шевелясь, и двигался лишь для того, чтобы подойти к обеденному столу и вернуться обратно. И так месяц за месяцем бумаги его накапливались, кипы рукописей в углах вырастали до потолка, но сжечь их нельзя было ни при каких условиях и никто не имел права перекладывать их, кроме самого хозяина.

Однажды зимним вечером, когда мы сидели у камина, я, видя, что Холмс отложил в сторону тетрадь, в которую выписывал цитаты из прочитанных книг, предложил ему потратить следующие два часа на то, чтобы сделать нашу комнату еще более уютной. Отрицать, что это давно уже пора было сделать, он не мог, поэтому с довольно кислой физиономией направился в свою спальню, откуда через какое-то время вернулся, волоча за собой большой жестяной ящик. Холмс поставил его посреди комнаты, уселся перед ним на табурет и откинул крышку. Я увидел, что ящик уже на треть заполнен бумагами, перевязанными красными ленточками в отдельные стопки.

– Здесь полно записей, Ватсон! – сказал мой друг, хитро поглядывая на меня. – Мне кажется, если бы вы знали, какие интересные дела здесь хранятся, вы бы попросили меня не складывать сюда новые, а наоборот, вытащить кое-что из старого.

– Неужели это записи о ваших ранних делах? – спросил я. – А я-то думал, что никаких документов с тех времен не сохранилось.

– Да, да, дружище, все это дела, которыми я занимался еще до того, как у меня появился личный биограф. – Он любовно доставал и рассматривал пачки бумаг. – Не все они закончились успехом, Ватсон, – сказал Холмс, – но есть среди них весьма и весьма любопытные. Вот это записи о тарлтонских убийствах, это – о Вамберри, виноторговце, это вот – дело русской старухи, это – чрезвычайно интересное дело об алюминиевом костыле, а это – полный отчет о расследовании дела косолапого Риколетти и его ужасной жены. А вот это… о, это кое-что действительно интересное.

Холмс запустил руку на самое дно ящика и вытащил оттуда маленькую деревянную коробочку со сдвижной крышкой, наподобие той, в которой дети хранят игрушки. Он открыл ее и показал мне ее содержимое. В коробочке лежала измятая бумажка, старинный медный ключ, деревянный колышек с намотанной на него бечевкой и три ржавых железных кружочка.

– Ну, дружище, что вы на это скажете? – видя мое удивление, улыбнулся Холмс.

– Любопытный набор.

– Очень любопытный, но история, которая объединяет эти предметы, покажется вам еще более интересной.

– Так значит, они имеют историю?

– Более того, они сами являются историей.

– Что вы хотите этим сказать?

Шерлок Холмс выложил непонятные предметы один за другим на краешек стола. Потом пересел в кресло и с довольным видом стал их рассматривать.

– Эти предметы, – сказал он, – все, что осталось у меня от дела об обряде Масгрейвов.

Он не раз упоминал это дело раньше, но вскользь, не вдаваясь в подробности.

– Я был бы вам очень признателен, если бы вы рассказали мне об этом деле.

– А как же уборка?! – насмешливо воскликнул мой друг. – Ватсон, вы с вашей страстью к чистоте этого не перенесете. Но я буду рад, если история эта попадет в ваши анналы, поскольку есть в ней определенные детали, которые выделяют ее среди криминальных дел Англии, да, пожалуй, и любой другой страны. Рассказ о моих скромных достижениях будет не полон, если не упомянуть об этом исключительном деле.

Возможно, вы помните историю о «Глории Скотт» и о бедном судье, разговор с которым впервые заставил меня задуматься о карьере сыщика. Сейчас же я достаточно известен, и простые люди и официальные лица обращаются именно ко мне, когда заходят в тупик. Даже тогда, когда мы с вами только познакомились, во времена, которые вы описали в своем «Этюде в багровых тонах», мое положение было уже достаточно прочным, хотя и не очень-то прибыльным. Но вы представить себе не можете, как тяжело мне было поначалу и как долго пришлось ждать признания.

Когда я только приехал в Лондон, я снимал комнаты на Монтегю-стрит, прямо за углом Британского музея, и там проводил свое свободное время, – а его у меня было хоть отбавляй, – изучая научные дисциплины, которые могли пригодиться в моей работе. Время от времени мне в руки попадали дела. В основном ко мне обращались по рекомендации моих старых товарищей по университету, ведь в последние годы учебы я и мои методы сделались главным предметом разговоров среди студентов. И вот третьим из этих дел и было дело об обряде семейства Масгрейвов. Интерес, вызванный этой историей, а также последствия, которые она имела, и привели меня к тому положению, в котором я оказался сейчас.

Мы с Реджинальдом Масгрейвом учились в одном университете и даже были немного знакомы. Студенты старших курсов его недолюбливали, но мне кажется, что то, что казалось высокомерием, на самом деле являлось лишь попыткой скрыть врожденную робость. По виду это был стопроцентный аристократ: нос с горбинкой, большие глаза, худоба, вальяжные, но изысканные манеры. Он был потомком одного из древнейших родов королевства, хоть и младшей его ветви. Где-то в шестнадцатом веке она отделилась от Масгрейвов, живущих на севере, и обосновалась в Западном Сассексе, в поместье Херлстоун, которое, возможно, является самым старым обитаемым замком графства. Моему знакомому передалось что-то от этого старинного здания. Каждый раз, когда я видел бледное напряженное лицо Реджинальда Масгрейва и его горделивую осанку, мне в голову приходили мысли о серых аркадах, стрельчатых окнах со стойками и благородных средневековых развалинах. Пару раз нам случалось беседовать, и, насколько я помню, Масгрейва очень интересовали мои методы наблюдения и построения умозаключений.

Четыре года я о нем ничего не слышал, пока однажды утром он не вошел в мою комнату на Монтегю-стрит. Масгрейв мало изменился, на нем был модный костюм (он всегда одевался, как денди), и вел себя Реджинальд по обыкновению сдержанно и благородно.

«Как ваши дела, Масгрейв?» – спросил я после того, как мы сердечно пожали друг другу руки. – «Вы, возможно, слышали о смерти моего бедного отца, – вздохнул Масгрейв. – Он скончался два года назад, и управление поместьем Херлстоун, естественно, легло на мои плечи. К тому же я депутат от своего округа, так что жизнь у меня довольно напряженная. А вы, Холмс, я вижу, нашли применение своим способностям, которые так удивляли меня еще в университете». – «Да, – сказал я. – Я зарабатываю на жизнь головой». – «Рад слышать это, поскольку именно сейчас мне очень нужна ваша помощь. В Херлстоуне произошли весьма странные события, и полиция не в силах разобраться, что к чему. Все это действительно загадка».

Можете представить себе мое состояние, когда я услышал это, Ватсон. Ведь это был тот самый шанс применить свои аналитические способности, которого я ждал все эти месяцы вынужденного бездействия. В глубине души я верил в то, что смогу добиться успеха там, где другие потерпели неудачу. Теперь у меня появлялась возможность проверить свои силы.

«Расскажите же скорее, что произошло!» – вскричал я.

Реджинальд Масгрейв сел напротив меня и закурил предложенную мною сигарету.

«Хочу вам сказать, – начал он, – что, хоть я и холостяк, в Херлстоуне мне приходится держать большой штат слуг, потому что здание это старое и в приличном виде поддерживать его нелегко. К тому же у меня есть заповедник, и в сезон охоты на фазанов ко мне съезжается много людей, им тоже нужны слуги. Всего в доме живут восемь горничных, повар, дворецкий, два лакея и мальчик-слуга. Для сада и конюшен, разумеется, я держу отдельный штат.