Большой Дэн высокий, жилистый и сильный, несмотря на все свои дурные привычки. Старшая Карлотта слышит достаточно и понимает, что тот винит Эбби в краже барбитуратов, — по законам Дэна, это невероятный грех. Мать клятвенно все отрицает, и ее начинают бить. Ничего из этого Карлотта не помнит: ее юная версия спит, хотя явно уже скоро проснется; критический момент подходит слишком быстро. И Карлотта думает о том, что видела ствол из вороненой стали с рифленой черной рукояткой, когда обыскивала сумку Дэна, о том, как смотрела на него, взвешивая варианты, но потом с презрением отвергла.

Мы сошли с дуги эллипса, девочка, и неожиданно Флот стал исчезать, как капли воды на раскаленной сковороде. Эразм заметил это первым, иначе не был бы собой, и установил экран, чтобы я тоже все увидела: рои походили на призрачные точки, сияющие на схеме галактики, призрачные точки, мерцающие и исчезающие прямо на глазах. График бойни.

— Никто не может это остановить? — спросила я.

— Они остановили бы, если бы могли, — ответил Эразм, обняв меня одной рукой (он уже отрастил пару рук). — Они остановят, если смогут, Карлотта.

— Мы можем им помочь?

— Да уже помогаем, по сути. Мы существуем так, что для нашего поддержания не требуется слишком много умственных процессов. Для Флота мы — код, который работает только пару секунд в год. Не слишком тяжкая ноша.

И это было важно, так как Флот мог поддерживать лишь определенное количество вычислительных процессов и верхняя планка зависела от числа связанных узлов. А оно сокращалось, так как клетки сверхразума пожирали целиком.

— В последний раз, когда я проверял, — сказал Эразм (то есть примерно тысячу лет назад по реальному времени), — Флот выдвинул теорию, что Враг состоит из темной материи. — (Это странная штука, девочка, которая летает по галактике, невидимая, — но, в общем, не важно, поверь на слово, когда–нибудь ты все поймешь.) — Он не столько материальный объект, сколько процесс — паразитический протокол, функционирующий в облаках темной материи. По видимому, он может манипулировать квантовыми событиями, которых мы даже не видим.

— Значит, защититься от него мы не сможем?

— Пока нет. Нет. И у нас с тобой скоро, возможно, появится компания, Карлотта. В смысле, у скользящих.

Флот продолжал возносить умирающие цивилизации, но узлов уже не хватало. Было решено переключить выживших в режим «длинного настоящего», отправить в хроноскольжение вместе с нами, чтобы освободить вычислительные процессы для военных маневров.

— Здесь может стать людно, — предупредил Эразм.

— Если слишком многим понадобится уйти в «длинное настоящее», — сказала я.

Он бросил на меня подчеркнуто равнодушный взгляд:

— Закончи мысль.

— Мы… не можем просто… уйти еще дальше?

Если пальнуть из пистолета в такой жестянке, как этот убогий трейлер, звук будет невероятно громким. Словно по уху получить штакетиной. Юная Карлотта просыпается именно от выстрела. Ее веки взлетают, словно оконные ставни в доме с привидениями.

Ничего такого старшая Карлотта не помнит. Выстрел? Не было никакого выстрела: она просто очнулась и увидела призрака…

И призрака тоже нет. Она отчаянно пытается заговорить со своей юной версией, силой воли склонить реальность на свою сторону, но опять терпит неудачу. Так кто же выстрелил, куда попала пуля и почему она ничего такого не помнит?

Крики в соседней комнате тонут в тишине. Та кажется бесконечной. А потом Карлотта слышит звуки шагов — непонятно чьих, — те приближаются к двери спальни.

В конце концов почти каждая сознательная функция Флота ушла в «долгое настоящее», чтобы пережить невзгоды войны с созданиями из темной материи. После следующей петли через галактическое ядро от нас осталась лишь малая часть. Когда меня вознесли, Флот напоминал разрозненное облако предметов размером с бейсбольный мяч и вел квантовые вычисления, пользуясь структурой собственных плотных атомов, — миллионы и миллионы таких объектов связывала воедино составная иерархия. Когда же мы вышли из эллипса, счет шел на тысячи, а все оставшиеся связи аккуратно сузили ради максимальной незаметности.

Поэтому мы, те, кто сам решил заняться хроноскольжением, ушли еще дальше.

Как и в прошлый раз, Эразм предупредил меня, что это может стать самоубийством. Если Флот проиграет, то мы исчезнем вместе с ним… нашим субъективным «я» может прийти конец за несколько дней или часов. Если, с другой стороны, Флот уцелеет и снова начнет репликацию, то мы, ну, станем жить практически вечно — даже снова сможем вернуться в реальное время, если захотим.

— Ты согласишься так рисковать? — спросил он.

— А ты?

К тому времени он уже вырастил лицо. Думаю, Эразм достаточно хорошо меня знал, чтобы понять, какие черты мне понравятся. Но я любила его не за глупую и поддельную человечность, а за то, что крылось за этими все еще похожими на драгоценные камни, турмалиновыми глазами, за ту личность, которой он стал, разделив со мной смертность.

— Я рискую давным–давно, — ответил он.

Поэтому мы обняли друг друга и просто… пошли быстрее.

Трудно объяснить, почему этот прыжок во времени казался таким головокружительным, но представь века, пролетающие мимо, подобно пыли на ветру! В первую очередь изменилось ощущение пространства. Раньше у нас была точка обзора шириной и глубиной в несколько световых лет… теперь же все петли слились в один продолжительный цикл; мы сами стали размером с Млечный Путь, а Андромеда помчалась на нас серебряной армадой. Я держала Эразма за руки и наблюдала за реальностью, широко раскрыв глаза, а он обновлял данные о войне и шептал мне на ухо о новых открытиях.

Флот изобрел средства обороны, сказал он, и резня замедлилась, но наше количество по–прежнему уменьшалось.

Я спросила, не умираем ли мы.

Он ответил, что не знает. А потом встревожился и сжал меня крепче:

— О, Карлотта…

— Что? — Я посмотрела прямо в его глаза, глядящие куда–то вдаль, они казались мне странными. — Что такое? Эразм, не молчи!

— Враг, — прошептал он, оцепенев от удивления.

— Что там с ними?

— Я знаю, кто они такие.

Дверь спальни открывается.

Старшая Карлотта не помнит такого. Все происходит по–другому. Юная Карлотта прижимается к спинке кровати, она в таком ужасе, что едва дышит. Благослови тебя Господь, девочка, я бы взяла тебя за руку, если бы могла!

Но в дверях стоит Эбби Будэн. Эбби в дешевой белой ночнушке. Только глаза у нее с желтыми кругами, дикие, и все белье в крови.

В общем, штука в следующем. Все коммуникации ограничены скоростью света. Но если распределить саккады по времени, то это ограничение вроде как расширяется. С нашей точки зрения, свет пересекал галактическое пространство за несколько мгновений. Мысли поглощали века. Мы чувствовали, как тяжко, словно сердце, бьется сверхмассивная черная дыра в ядре галактики. Слышали шепоты из галактик по соседству, невразумительно тихие, но неоспоримо рукотворные. Да, девочка, вот настолько медленными мы были.

Но Враг, он оказался еще медленнее.

— Давным–давно, — рассказывал Эразм, переправляя информацию от умирающего коллективного разума Флота, — давным–давно Враг научился паразитировать на темной материи… использовать ее в качестве вычислительной основы… эволюционировать внутри нее…

— Как давно?

Его голос полон благоговения:

— Так давно, что у тебя даже слов таких нет, Карлотта. Они старше самой Вселенной.

Ты хоть понимаешь меня? Сильно сомневаюсь. Но вот в чем штука с Вселенной: она колеблется. Дышит, в смысле, как огромное старое легкое, расширяется, сжимается и расширяется снова. Когда она сжимается, то хочет превратиться в сингулярность, но не может этого сделать, так как существует предел тому, сколько массы может содержать в себе квант объема, не взорвавшись. А потом она расходится в стороны и останавливается, когда не может вместить в себя еще больше пустоты. Туда–обратно, снова и снова. Возможно, до бесконечности.