– Вы были ранены?

Да, в 1943-м в обе руки. Завезли меня в госпиталь в Тамбов. Он размещался на улице Карла Маркса в магазине-гастрономе. Поскольку у меня обе руки были ранены, кормили с ложечки. Руки стали заживать, я газету выпустил – рисовал неплохо. Там была сестра медицинская – Лидия Акимовна Милованова. Она Сахновой, главному хирургу, говорит:

– Его надо задержать, пусть он нам газеты рисует.

А я это услыхал, говорю:

– Нет, Лидочка, я должен идти на фронт.

Ну, сходил с ней в театр оперный через улицу. А там главным дирижером был капитан Шатров, автор музыки «На сопках Маньчжурии». Поцеловал ее, но не тронул. Ответственность! Она проводила меня на вокзал. Тепло было, а на ней такое синенькое платье в горошек… Вагоны все забиты – на фронт едут. На ступенях люди как виноград висят. Попрощались. Потом, когда в газетах про меня написали, она меня разыскала. А я ей написал: «Дорогая Лида, не могу ничего сделать. Живу в общежитии, пока не окончу академию, не может быть вопросов любви».

Крят Виктор Михайлович

(Интервью Артема Драбкина)

В 1939 году я окончил десятилетку и поступил в Одесский институт инженеров морского флота на судомеханический факультет, чему был страшно рад: во-первых, конкурс был 15 человек на место, во-вторых, я мечтал быть моряком, а судомеханический факультет готовил плавсостав. В сентябре 1939 года, когда Германия напала на Польшу и началась Вторая мировая война, прошла 4-я сессия Верховного Совета СССР, на которой был принят закон о всеобщей воинской обязанности. По нему лица со средним образованием призывались с 18-летнего возраста, а те, которые не имели среднего образования, призывались с 20-летнего возраста. Так вот, после принятия этого закона из 300 человек, принятых на первый курс, осталось человек 20, все ребята 1920–1921 годов рождения были призваны в армию.

Меня тоже призвали. Записали в команду моряков, но не отправляли, а ждали особого распоряжения. Из института меня отчислили, на работу не принимали – я же уже призван, только и жду команды: «В эшелон!» А распоряжения нет. Собралась нас команда одноклассников из пяти человек, они предложили: «Вить, поехали с нами!» Пошли в военкомат, а там без возражений меня в другую команду переписали. Я побежал на завод к отцу. Он тогда на заводе «Коммунар» работал. Сказал ему, что уезжаю, а вечером я уже был в эшелоне. А куда нас везли, мы, конечно, не знали. И только когда мы приехали в Москву, то поняли, куда мы едем. Уже началась Финская война, и везут нас под Ленинград. Доехали до Бологого, а потом повернули налево в Порхов, это такой маленький городок за Старой Русой. В нем стояла 13-я танковая бригада, которой командовал Баранов Виктор Ильич, получивший за войну в Испании звание Героя Советского Союза. Мы его так и называли – «Испанец». Вскоре после нашего прибытия бригада ушла на фронт, а на ее месте стали формировать 22-й запасной автобронетанковый полк, в котором ребят со средним образованием готовили на командиров танков, механиков-водителей и командиров орудий на трехбашенный Т-28.

Я мечтал стать механиком-водителем, а не командиром танка, так что попросил, чтобы меня направили во 2-й батальон, который как раз механиков-водителей готовил.

В процессе обучения несколько человек из нашего полка отобрали и направили на фронт, в 13-ю бригаду, чтобы вроде как нас обстрелять, чтобы мы почувствовали боевую обстановку. И вот мы прибыли в бригаду, тут ко мне один подходит и говорит:

– Ты можешь перегнать по льду машину?

– Могу.

– Давай.

Тут подходит мой командир танка младший сержант Прокопчук:

– Вить, ты куда?

– Вот попросили перегнать машину.

– Я тоже с тобой.

– Не надо, достаточно одного человека, мало ли что случится. Он пройдет, тогда вслед за ним будем перегонять оставшиеся танки.

В бригаде один батальон был на Т-26, а другой на БТ и несколько танков Т-37. Мы называли их «здравствуй и прощай». Он идет и кланяется.

Я сел за рычаги и поехал, разумеется, на первой передаче. Лед был присыпан снегом, но мороз стоял 40 градусов, ничего не должно было произойти, а тут – буль! Танк носом провалился под лед. Я ничего не соображаю, давлю на газ… До сих пор помню, как танк наклонился и кромка льда пронеслась мимо меня. Хлынула вода, и я потерял сознание. А мой командир танка… Нам всегда говорили на политзанятиях суворовский девиз: «Сам погибай, а товарища выручай!» А для танкистов это вообще обязательно, потому что экипаж – это семья. Но только после этого эпизода я понял, насколько это важно! Командир танка Прокопчук разделся, его быстро обмазали солидолом, чтобы в ледяной воде не замерз, и он полез за мной – глубина-то была небольшая. Нырнул, освободил мое сиденье и за воротник вытащил меня наверх. Но об этом я, естественно, узнал, только придя в себя.

Я очнулся, когда меня шесть медсестер растирали в санитарной палатке. Я, 18-летний парень, лежу голый под руками девушек. Я невольно прикрыл свой срам. А одна говорит:

– Смотри, он ожил! Нашел что закрывать!

Оба мы живы остались, но схватили двустороннее крупозное воспаление легких. Дело было в марте, дня за три-четыре до перемирия, а пролежали мы с ним примерно полтора месяца, до самого мая. Потом нам, как пострадавшим на фронте, дали по 30 суток отпуска.

Я приехал домой, а меня никто не ждет! Я не сообщил, что в отпуск еду, и тут приезжает солдатик, не в защитной форме, а в красивой серо-стальной. Мы ею очень гордились.

Отгулял, вернулся обратно в часть, и нас всех направили в лагерь, недалеко от Пулковских высот. Пробыли в лагере месяца два-три, а потом нас стали разбрасывать по частям. Так я попал механиком-водителем танкетки Т-37 в 177-й отдельный разведывательный батальон 163-й моторизованной дивизии 1-го механизированного корпуса, находившийся под Псковом. Во время войны такие батальоны стали мотоциклетными называть. В нем была танковая рота – 17 танков БТ и Т-37.

Т-37 – это маленький такой танк. Экипаж из двух человек. Трансмиссия и двигатель от ГАЗ-АА, а толщина брони максимально 16 мм. Но для разведки он вполне подходил. В батальоне была еще бронерота, в которой были бронеавтомобили БА-10 с 45-мм пушкой и более-менее солидной броней и БА-20 – вроде «эмки», только с пулеметом. Мы его так и называли: «бронированная эмка». Кроме того, была мотоциклетная рота – 120–150 мотоциклов АМ-600.

В мае 1941-го мы выехали в лагеря, а утром 22 июня: «Тревога!» Сначала нас по тревоге бросили под Ленинград. Мы все удивлялись, куда идем? Оказывается, наш 1-й мехкорпус перебрасывался на Карельский перешеек. Мы сосредоточились в Гатчине, а 3-я танковая дивизия была переведена севернее Ленинграда. А потом пришел приказ, и нашу 163-ю дивизию вернули обратно к Пскову. Прошли его, вышли на Остров. У Острова перешли бывшую государственную границу с Латвией, прошли Резекне и числа 30 июня, под Шауляем, столкнулись с немцами.

Пока шли к фронту, повсюду орудийные выстрелы слышали. Наш разведбатальон впереди дивизии. Тут нас останавливают, говорят: «Впереди немцы!» Комбат пригласил командиров взводов на совещание, а мы у танка сидим, разговариваем. И вдруг стрельба, снаряды рвутся. Немцы! Мы по танкам, а нас заперли – местность болотистая, да еще дождь прошел, мы ни туда ни сюда. Мне командир кричит:

– Влево, сходи с дороги в лес!

А я вижу, как снаряд – дзинь! – ударился об землю, подскочил и всем своим телом ударился о броню. Такой удар! Но ничего не пробил.

У меня мандраж! Я разворачиваю танк, и вдруг удар.

Командир кричит:

– Прыгай!

А у меня реакция замедленная, ничего не понимаю. Но, наконец, вылез из танка – и в кювет.