Лалаянц стоял у окна и глядел в темноту, на неясные контуры елей и белые пятна света, упавшие на траву из окон. Тойво не донес зажигалку до сигареты и, не мигая, смотрел на огонь.

Суровцев подошел к Лалаянцу и тронул его за плечо.

— Вы добились многого с Гераклом. Но… Я ведь не зря, знаете ли, этими вашими опытами заинтересовался. Это именно то, что нужно сейчас нам, чтобы двигаться дальше. Ваша полубелковая машина и наша клетка — биоприемник. Надо объединиться.

— Мы закончим с Гераклом, — глухо сказал Лалаянц. — Сначала надо сделать здесь все, что возможно.

— Естественно, бросать нелегко. Все же, если надумаете, позвоните мне в Новосибирск, в Институт цитофизики. А я уж подготовлю вверху…

— Все это очень хорошо, — сказал Тойво. — Только грустно, что любовь может оказаться всего-навсего напряжением поля или каким-нибудь вращающим моментом.

Прошло несколько дней с отъезда Суровцева. Настроение у всех было неопределенное. Геракл ходил по комнате. Вылеченная «йога» не отличалась от двух других: система координации работала нормально.

— Пойдем на озеро, — сказал Лалаянц. — Он там еще не был. Как-то он должен же воспринимать все окружающее, пусть и по-своему. Надо пробовать. Только смени ему питание в правом блоке.

Тойво подошел к Гераклу И вытащил из паза сбоку шара белый цилиндрик с красным колпачком — отработанную обменную батарею. Быстро достал из кармана куртки несколько таких же, выбрал одну и вставил в паз, а остальные спрятал в карман.

— Что это? — спросил Геракл.

— Бутерброды, — мрачно ответил Тойво.

— Не понял.

— Без этих трубочек тебя вообще не будет. Ты станешь простым утюгом. Тут твоему белку и еда и воздух. Жизнь, одним словом.

— Жизнь, — сказал Геракл. — Это особая форма существования и движения материи.

— Все-таки он симпатяга, — вздохнул Тойво. — Все понимает.

К озеру шли гуськом. Геракл — позади.

Девушку все увидели одновременно — верней, ее белую шапочку. Шапочка рассекала зеленые волны метрах в восьмидесяти от берега.

— Я же запретил купаться! — сказал Лалаянц. — Вода ледяная.

— Налицо двойное нарушение, — сказал Вячик. — В рабочее время и… Это уж не твоя ли Инга?

— Я их сегодня отпустил раньше, — сказал Тойво, краснея.

Лалаянц ударил кулаком по ладони:

— Тойво, позови ее!

Шапочка вдруг скрылась под водой, снова появилась, снова скрылась, высунулась рука, ударила по воде, и слабый крик долетел до берега.

Тойво, остановившимися глазами глядя на озеро, почему-то стал быстро-быстро застегивать пуговицы куртки. Савченко рванул с себя свитер, торопливо сбросил ботинки, но, прежде чем он успел прыгнуть в воду, Тойво, как был, в одежде и обуви, плашмя плюхнулся в озеро и быстро поплыл, резко выбрасывая длинные руки. Савченко прыгнул вслед.

Геракл стремительно шагнул к воде, вошел в нее и, когда розовый шар лег на воду, стал равномерно взмахивать всеми пятью конечностями. Он не сразу научился грести, менял движение рук, но вот поплыл все быстрей и быстрей. Вячик обогнал Тойво, он уже приближался к девушке. Тойво плыл все медленней. Геракл быстро догонял его. Потом они поравнялись. Геракл поднял руки и накрыл ими Тойво. Там началась какая-то возня. Тойво исчез под водой, потом, барахтаясь и отбиваясь, вынырнул со сдавленным криком. Шар плясал на волнах рядом с ним, охватывая его голубыми руками, как щупальцами. С берега была видна его ярко-красная бессмысленная улыбка. Лалаянц побежал к воде, но тут Геракл опять мощно заработал конечностями и двинулся к берегу. Тойво, высоко поднимая лицо над водой и отфыркиваясь, поплыл за ним. Савченко тоже повернул назад, поддерживая девушку, которая медленно плыла на боку, не вынося рук.

Лалаянц сел на траву и стал смотреть на Геракла. Тот достиг мелководья и пошел к Лалаянцу. В голубой руке он нес две трубочки — запасные обменные батареи из куртки Тойво. Он остановился перед Лалаянцем и четко сказал:

— Бутерброды. Я не буду утюгом. Я горд, что остался Гердклом. Гордость — это…

Лрлаянц вынул из кармана красную коробочку и нажал клавиш. Геракл умолк. Тяжело дыша, подошел Тойво в потемневшем, тяжелом от воды костюме. Он опустился рядом, молча взял у Лалаянца сигарету, закурил.

Так они сидели рядом и молчали, а перед ними торчал на синих раскоряченных рычагах большой шар розового цвета. Потеки размытой гуаши сползали по нему вниз, и в траву падали грязные капли. Вместо рта осталось красное неровное пятно, и углы его презрительно опустились.

— Черт знает чем занимаемся! — сказал Лалаянц.

— Да уж…

— Тебе не кажется, Тойво, что нам надо заказать разговор с Новосибирском?

В. Кайдош

ОПЫТ

Техника — молодёжи № 2, 1963

Рис. Ю. Случевского

Фантастический рассказ-памфлет

МЕЖДУНАРОДНАЯ ПРЕМИЯ

Чехословакия

Вверху теперь горели звезды, восхитительные мигающие точки на темном фоне. Глубоко внизу плыла поверхность планеты, на которой не бывал еще никто из обитателей планеты Коры. Me Фи несколько раз прикоснулся к кнопкам на своем широком поясе. Ответом были легкие толчки. Он падал уже в другом направлении. На этой стороне планеты была ночь. Он падал во тьму, скользя по незримой нити, направляемый автоматами туда, где была наибольшая надежда на успех. Путь Me Фи вел к самому ученому человеку на планете.

А на планете — на Земле — был в то время год 1347-й.

Сводчатый потолок комнаты покрывали паутина и мрак. В этот ночной час тьме не было покоя в пристанище науки. Тьму то и дело разрывали желтые, сине-зеленые или красные вспышки, отблески пламени на сводах над очагом. Среди тигельков и реторт бегал мелкими шажками старик.

Его тень смешно подражала всем его движениям, живописно изламываясь на многочисленных углах и выступах комнаты. Пахло дымом, старой кожей и плесенью от беспорядочно разбросанных по разбитому кирпичному полу огромных книг, переплетенных в свиную кожу. Пронзительно пахло сернистыми парами и ароматными травами — шафраном и лакрицей.

— Аркана, возвращающая молодость, — шептал старик, — эссенция четырех стихий, падающая с утренней росой на цветы, посланная полной луной или зеленой звездой, ты вернешь мне жизнь… жизнь, молодость, красоту… — И он пылко твердил слова заклинаний, тщетных и напрасных, ибо никакая мудрость фолиантов не может остановить течение времени.

Глаза у него были старые, усталые, окруженные веерами морщин. Он все изучил, все узнал, асе сохранила его огромная память: древние знания халдеев, смелые открытия Альберта Великого, туманные глубины мистики, безнадежную тоску мавританских ученых по чудесному безоару… «Ах, — покачал он головой, — все это только мечты. И зачем они вообще, если жизнь безостановочно уходит, как песок в песочных часах?»

— Вагнер! — позвал он, прислушиваясь к ночной тишине. Трижды окликнул он своего помощника, но никто не отозвался. — Спит, как животное, этот деревенский купец, путающий знание с мелочной торговлей, — пробормотал он и шагнул к двери…

Но тут вспыхнула ослепительная молния, серые своды превратились в светящийся хрусталь, и в центре возник фосфоресцирующий туман. Старик ошеломленно замигал, но свет постепенно угасал. Узловатыми руками, весь дрожа, старик ухватился за стол. Его бледные губы беззвучно повторяли: «Изыдь…»

Отблеск огня заиграл на высокой фигуре посреди комнаты. Ее одежда мерцала и трепетала, как разлитая ртуть. Самым удивительным было лицо незнакомца: свет очага превратил его из оливкового в темно-серый. С плоской маски смотрели трехгранные зеленые глаза. Лицо было без носа и рта, а металлический голос раздавался из овальной дощечки на груди. Дощечка светилась — в ней волновался красноватый туман.