АРКАДИЙ. Ну, а если других нет? Восемьдесят процентов людей – быдло. Пройдись по улице, ни одного человеческого лица не увидишь. Значит, такой роман надо писать, где не будет чистеньких. Тоже мне выдумал проблему. Лучше бы меня чаем напоил…

НИКОЛАЙ. Сейчас.

Николай не успевает сделать и шагу, как в дверь снова раздается стук.

АРКАДИЙ. О, ребята пришли.

Вскакивает, идет отворять, в квартиру входят трое юношей и одна девушка крайне анархического вида. Это Петя, Сергей, Костя и Соня. Николай жмет им руки, все усаживаются вокруг стола. На столе появляются: четверть водки, черный хлеб и завернутая в «Биржевые ведомости» селедка.

АРКАДИЙ (потирая руки). Пожалуй, начнем. Вести собрание будет Константин.

Высокий черноволосый Костя встает и разливает по рюмкам водку. Одну рюмку отставляют в сторону – для сидящего в тюрьме Ивана.

КОСТЯ (набирает полную грудь воздуха, с шумом выдыхает). За искусство!

Все чокаются и выпивают. Костя садится на место. Девушка кашляет после выпитого и вытирает слезы.

КОСТЯ (порывшись в сюртуке, достает мелко исписанный лист бумаги). Итак… я имею честь представить вам черновой вариант нашего манифеста. (Костя манерно откашливается и читает.) …«Что представляет собой современное искусство? На наш взгляд это всего лишь осетрина далеко не первой свежести. Художники погрязли в амбициях, променяв бескорыстное служение на погоню за общественным признанием. Меценаты, уверовав в свой безупречный вкус, навязывают пошлость, рассадником которой становятся публичные галереи и библиотеки. Нам приверженцам „чистого искусства“ только и остается, как искать новые формы, не успевшие подвергнуться тлению. Став предметом торговли, искусство потеряло главное, оно потеряло свою сакральную сущность. Любой плебей может купить билет в театр и тем самым превратить Гамлета в Петрушку! Господа! Мы присутствуем при закате искусства! Так давайте забьем последние гвозди в гроб вечного и прекрасного! (Костя складывает лист пополам.) Ну дальше так же, я потом доработаю, покажу.

АРКАДИЙ (снисходительно хлопает в ладоши). Браво, браво. 

Все оживленно обсуждают услышанное. Николай берет в руки куклу, садится на кровать. 

АРКАДИЙ (поворачивается к Николаю). Что скажешь?

НИКОЛАЙ. Не знаю‚ все это так далеко от меня.

СОНЯ. Вы не считаете, что искусство переживает кризис?

НИКОЛАЙ. Я не знаю.

СОНЯ. Аркадий Андреевич говорил, что вы пишите. Неужели вас не беспокоит тотальная деградация русской литературы? 

НИКОЛАЙ. Какая деградация?

СОНЯ. Тотальная. (Внезапно делает большие глаза.) Как вы не читали последнее произведение Толстого?

НИКОЛАЙ (несколько раздраженно). Нет.

СОНЯ (возмущенно). Оно называется Филиппок! И это после «Войны и мира!».

НИКОЛАЙ. Для меня Толстой всегда был скучен.

АРКАДИЙ. Соня, оставьте его в покое. У Николая сейчас свой внутренний кризис, но смею заверить вас господа, он с нами. У этого тихони огромный потенциал. Давайте лучше перейдем к практической части. Петя, расскажите, что удалось вашей группе…

Крепко сбитый веснушчатый Петя с готовностью встает.

ПЕТЯ. Девятого июля мы собрались напротив Мариинского театра. Перед акцией мы заплатили жандарму, чтобы он нас не сразу арестовал…

АРКАДИЙ. Разумно.

ПЕТЯ. Была показана партия феи Драже из «Щелкунчика». Никольский танцевал голый и сейчас лежит с крупозным воспалением. Публики было человек тридцать, пригласили четырех критиков, думаю, будет скандал.

АРКАДИЙ. Ну, что же. Неплохо. Только я бы добавил некоторой… э… брутальности.

ПЕТЯ. Это в смысле всем раздеться?

АРКАДИЙ. Было бы неплохо. Сергей вы чем похвалитесь? 

Тонкий черноволосый Сергей встает и только теперь в свете оконца видна длинная царапина, пересекающая его лоб по диагонали.

СЕРГЕЙ. Двенадцатого числа мы провели избиение всех кураторов и владельцев художественных галерей. В общей сложности сломано пятнадцать ребер, три руки, а меценату Чапыгину проломан череп. Среди наших потерь: перебит нос у Тимофеева и Варе Шаховой выдрали клок волос. Через месяц планируем взяться за библиотекарей. Мы заставим их думать.

АРКАДИЙ. Вот это здорово, вот это по – нашему! Жалко Иван не с нами, а то порадовался бы за молодежь. Ну что господа, в этот раз я вами доволен. Соня, зайдите к Балясину, пусть напишет что-нибудь про все это. Так, что еще? А… Надо восстановить связь с кронштадской группой, Костя займитесь этим. (Аркадий достает несколько купюр, протягивает Косте.) Вот вам на представительские… и это голубчик…

КОСТЯ. Что, Аркадий Андреевич?

АРКАДИЙ (строго). Никаких заездов в Гатчину, никаких блядей. За каждую копейку отчитаетесь.

Костя, покраснев, кивает.

АРКАДИЙ (встает, одергивает сюртук). Еще раз повторяю для всех – акции проводятся в трезвом виде. Разгильдяев среди нас нет. Понятно? На этом, закончим‚ в следующий раз собираемся здесь же. Давайте прощаться.

Все встают, пожимают друг другу руки.

ПЕТР (Николаю). Спасибо за гостеприимство.

НИКОЛАЙ (машет рукой). Да ладно.

Николай провожает их до порога и закрывает за ними дверь. Аркадий к столу наливает себе полную рюмку, махом опрокидывает ее, отламывает кусочек хлеба и сосредоточенно жует, уставясь в окно.

АРКАДИЙ (после некоторой паузы). Славные ребята…

НИКОЛАЙ. Прежде чем приглашать их сюда, мог бы поинтересоваться моим мнением.

АРКАДИЙ. Извини брат. Живешь удобно – центр… Я бы у себя, их собирал, но ты ведь знаешь Владимира, ревнивец похлеще Отелло. Придет кто-нибудь по делу, а потом ходи месяц в не глаженых сорочках. Но обещаю тебе это в последний раз.

НИКОЛАЙ. Надеюсь.

АРКАДИЙ. Неужели тебя не трогает их молодость, азарт? Ты же ненамного старше их… Да и это… по-моему, ты понравился Нине.

НИКОЛАЙ. Вот этой что ли? Вобла богемная…

АРКАДИЙ (усмехаясь). Вобла, говоришь? Когда мы снимали студию на Гороховой, с деньгами было совсем плохо. Нина вечером выходила на проспект и продавала себя, приносила хлеб, краски, молоко. Так-то брат.

НИКОЛАЙ. А я пишу для «Русского обозрения».

АРКАДИЙ. Хорошо надо сказать пишешь. Я читал твою последнюю статью про финансирование приютов. Смело.

НИКОЛАЙ (машет рукой). А брось.

АРКАДИЙ. Эх Коля, Коля… Как я тебе завидую. Все впереди, все только начинается. Я вот вспоминаю себя, когда мы на Гороховой жили, под нами скульпторы, сверху музыканты. Каждый вечер пили, спорили, друг другу стихи, картины дарили. Я тогда точно знал, что живу для этого. Однажды мой отец приехал, походил, посмотрел на все. Взял краску и на стене написал: «Не нравиться!». Именно так, с мягким знаком. Вот. Потом уехал и больше мы с ним никогда не виделись. А я как-то вечером шел по улице и вдруг понял, что не художник я… «Не нравиться». И как обрубило: на картины, книги смотреть не могу, от музыки голова болеть начинает, театр так просто ненавижу. И чем в жизни заниматься, тоже непонятно. Вот тут у меня самый тяжелый период пошел. Начал в конторе сидеть, недвижимость продавать. Почти нормальным человеком стал, женитьба уже замаячила. Но спас Бог меня, довелось черносотенный митинг увидеть. Ко-о-ля, эта такая энергетика от людей перла! Я вспотел натурально, котелок снял и понял, что вместе с ними что-то кричу. Они потом на погром побежали, а я уже знал, чем мне в этой жизни заниматься. Так-то брат.