* * *

Он стоял у памятника Ломоносову: руки в карманы, ничем не приметный прохожий. Физиономия желчная, смотрит поверх голов, но с виду – совершенно обычный мужчина в летах, взгляд не цепляется.

Я увидела его – и замедлила шаг. Сердце запрыгало, как йо-йо на резинке, то в горло, то в желудок. Захотелось потихоньку смыться, пойти в общагу и забиться под одеяло.

Но тут он меня заметил – и деловито поманил пальцем. Я сразу вспомнила, как он орал на меня в машине за пару секунд до того, как мы врезались в грузовик… Может, я до сих пор сплю?!

– Ты не спишь и не рехнулась, – сказал он скучным голосом, будто в сотый раз читая лекцию по технике безопасности. – На.

Он держал мой кулон за цепочку. Серебряный «глаз», казалось, смотрел прямо на меня, но было совершенно ясно: стоит потянуться, и этот Инструктор, или кто он там, отдернет руку. Я схвачу пустоту и почувствую себя неудачницей.

Нет уж. С веревочкой пусть кошка играет. Я стояла неподвижно, вокруг жила и плескалась тенями ночь, здесь никогда не бывает темно, горят фонари, водят лучами фары, подкрашивает небо свет рекламы, и облака светятся отраженным светом, размытым, грязно-серо-акварельным…

– Держи, – сказал он уже раздраженно. – Это же твое, чего ты тормозишь?

Кулон покачивался перед носом, и я не удержалась. Протянула руку, схватила серебряную фигурку, зажала в кулаке…

Потемнело в глазах. И рассыпались цветные искры, будто меня огрели по башке детским пластмассовым «Калейдоскопом». Мир вокруг изменился!

Это было похоже на трехмерную модель из матового стекла, или хрусталя, или даже силикона. Фигуры людей вокруг налились изнутри светом – ярким и ясным, синим и желтым, изумрудным, красным. Стены зданий сделались прозрачными, я увидела их насквозь со всеми перекрытиями, с этажами и лифтовыми шахтами, с подсвеченными силуэтами людей внутри. Земля стала прозрачной, как в «Ночи накануне Ивана Купала», только вместо кладов я увидела под собой канализационные трубы и ниже – огромную нору метро…

Мой кулон лежал на асфальте. Я сидела на корточках, вцепившись пальцами в чахлую траву, и чьи-то кроссовки – не Инструктора! – стояли рядом, и голос их обладателя спрашивал, не надо ли мне помочь. Инструктор заверил, что не надо. Кроссовки поверили ему и ушли. Я подобрала кулон за цепочку, сунула в карман… И только тогда, нетвердо держась на ногах, решилась выпрямиться.

– Поздравляю, – сказал Инструктор безо всякой торжественности в голосе. – Ты посвященная и видишь то, что скрыто от других.

– Тогда давайте мне две таблетки.

– Что?

– Ну, две таблетки, раз я избранная. Чтобы выбрать синюю или красную…

Он поглядел, хмыкнул, сунул руки в карман… и достал две таблетки:

– Вот.

Потом увидел мое лицо и немного сжалился:

– Вообще-то красная – это леденец от горла, а синяя – изюм в шоколаде… Ты в порядке?

Хороший вопрос.

– Ладно, – он посуровел. – Будем считать, что формальности мы выполнили, первичный инструктаж проведен. Иди теперь домой – там беда.

Глава вторая

Настя

Настя рыдала так, что плафоны под потолком звенели. Ну Павлик, ну добряк, от тебя я такого не ожидала!

Стол был сервирован, хоть открытку снимай: свечи, бокалы, бутылка шампанского – не откупоренная. Настя валялась на кровати – услышав, что я вошла, нехотя подняла голову. Слезы размыли ее макияж, черные дорожки тянулись от глаз к подбородку.

– Что он сделал?! – крикнула я с порога. – Мы ему отомстим, мы его по стенке размажем, скажи, что он сделал?

Настя помотала головой и снова уткнулась лицом в подушку:

– У нас все было хорошо… я его хотела с роди… родителями знако…

Она зарыдала с новой силой:

– Звонил! Обещал! Прийти! И…

– И что?

– И не пришел!

Я опустилась на стул у кровати. Если честно, меня пробило на «хи-хи» – истерический, тоненький смех. Ну что за детский сад, в самом деле, ну звонил, ну не пришел, у меня похуже проблема – я, по ходу, немного с ума схожу…

Рука сама собой нашла в кармане мой кулон. Эх, была не была.

Я сжала «глаз» в кулаке. И случилось ровно то, чего я ждала, чего боялась, что, я знала, должно было случиться: все вокруг изменилось. Стало из повседневного – настоящим.

Лампа под потолком потускнела, зато свечи разгорелись ярче, и я увидела, как над ними кружатся искры – огненные мошки. Комната была наполнена… нет, не туманом. Больше всего этот летучий кисель напоминал крохотные облака. Как будто моя голова – взлетающий самолет, пол – земля далеко внизу, а стол – высокая гора, окутанная прозрачной дымной кисеей. Наша комната в общаге была, оказывается, красивой и величественной, будто вид Гималаев из космоса, как фотография далекой галактики…

Но любоваться пришлось недолго. Почти сразу я разглядела потеки на полу. Темные… кровь. Смазанный отпечаток ладони, бесформенные пятна, которые криминалист определил бы, наверное, как «признаки борьбы». Я перевела взгляд на Настю…

И еле удержалась, чтобы не взвизгнуть.

Лицо моей соседки было залито кровью – из носа, глаз, ушей. На левом виске проступала синевато-черная татуировка, похожая на сложный иероглиф. Настя выглядела так жутко, что я отпрыгнула, опрокинув стул, разжала руку в кармане…

Кровь и татуировка пропали. Настины щеки еще блестели от пролитой горькой воды, но глаза вдруг высохли, яростно глянули из-под воспаленных век:

– Урод! Предатель! Бросил!

От нее потянуло холодом, как от кондиционера, который врубили на полную катушку. Повеяло такой едкой, аммиачной ненавистью, что я испугалась за Павлика:

– Погоди, может, с ним что-то случилось…

– Случилось! Он у Соколова в комнате бухает на дне рождения! А ты за него не заступайся! Защитница нашлась!

Она кричала на меня, срывая зло, и казалось, что каждое ее слово способно прожечь дырку в одежде, будто кислотный плевок. Никогда раньше я не видела Настю в таком состоянии.

– Защищай его! Давай! Эту сволочь! Да знаешь, кто ты после этого?!

Меня вынесло в коридор, будто ветром. Стуча зубами, я прижалась лбом к холодной стене. «Иди домой – там беда», – сказал Инструктор. Что он имел в виду? Расстроенное свидание? Или что-то другое?!

Почему именно я? Почему всякая ерунда происходит именно со мной? Тридцать детей ехали со мной в автобусе, но именно меня вышвырнуло в реку через разбитое окно. Тысячи студентов учатся в этом университете, спят, едят, флиртуют, сдают зачеты, и только я стою в темном коридоре, и на ладони у меня лежит знакомый с детства кулон в виде глаза…

Что мне делать?

* * *

Обыкновенная урна стояла у пустой скамейки. Сжимая в кулаке цепочку, я занесла кулон над круглой пастью урны…

Серебряная фигурка глухо звякнула о железное дно. Ноги у меня подкосились. Я опустилась на скамейку.

Если с тобой случится чудо – выкинь его на помойку. Будь это любовь, или надежда, или внезапная перемена – откажись и спрячься в свою повседневность. Огненные ли мошки летают над свечкой, земля ли видится прозрачной до самых глубин, люди ли светятся цветными огнями изнутри… Откажись от чуда, это некомфортно. Не нарушай привычный порядок дел, это доставляет беспокойство, мешает, пугает, мучит, откажись…

Я встала и отошла. Потом вернулась. Ушла и вернулась снова. Заглянула в урну; кулона не было видно, но я же слышала, как он звякнул о дно. Урна была не то чтобы заполнена, но и не совсем пуста: я могла разглядеть картонную упаковку из фастфуда, синие использованные бахилы, коробку из-под сигарет…

Я отбросила сперва одну картонку. Потом другую. Я копалась в мусоре одной рукой, подсвечивая себе телефоном, понимая с каждой секундой все яснее: кулона здесь нет. Я же отказалась от него, верно? Вот он и ушел, обиделся на меня, счел недостойной…

Грянул звонком телефон, я и его чуть не выронила в урну.

– Даша? Ты что делаешь?

Я рылась в урне со сноровкой профессионального бомжа, но не была готова сообщить об этом маме. К счастью, она и не ждала ответа.