Но правду знал только Джамаль, испытывая глубокую вину и стыд за то, что его мысли были далеки от благочестия и святости, прививаемых отцом с раннего детства. Вовсе не забота о матери и сестрах держали мальчика в крайнем ряду перед ограждением, за которым молились женщины, а голубые глаза девочки в черной абайе[4] и плотном хиджабе с прорезями, сквозь которые она смотрела на мир и на него… Джамаля Камаля. Она приходила в мечеть с отцом и братьями, которые молились отдельно. Одинокая, скромная, маленькая, редко поднимающая с пола робкий взгляд, но, когда это случалось, Джамаль от волнения забывал слова молитвы и смотрел только на нее, нарушая все запреты, пытаясь не пропустить короткие мгновения, запомнить каждый оттенок небесной лазури, чтобы потом запечатлеть в своих набросках, которые прятал в укромный уголок подальше от глаз родителей. Но сколько бы юноша не рисовал голубоглазую незнакомку, работы получались незаконченными, не отражающими всей той красоты и хрустальности, которые он видел во время краткого пугливого обмена взглядами во время молитвы. Всему виной хиджаб, скрывающий от него оставшуюся часть лица, не менее красивого (он был в этом абсолютно уверен), чем большие миндалевидные небесные глаза с неспокойной рябью, рассыпавшейся серебристыми точками по голубой радужке. Светлые, насыщенные, бездонные, несвойственные аззамским девочкам, они заколдовали, заворожили Джамальа, навевая мысли о прозрачных чистых водах глубоких далеких морей и бушующих океанов, которые он никогда не видел. Про себя Джамаль называл ее Эйнин. Ему казалось, что это имя идеально подходит девочке.

Каждый раз она робко опускала ресницы, встретив его прямой настойчивый взгляд, но, когда он украдкой опять оборачивался, поднимала снова. И, наверное, точно так же стыдилась интереса, который пробуждал в ней черноволосый высокий мальчик с темно-синими выразительными, пронзительными глазами, являющимися редкостью в здешних местах. Но только Джамалю приходила в голову мысль нарисовать глаза Эйнин, чтобы сохранить их лазурный, чистый небесный свет на бумаге и в памяти.

Если бы отец нашел его папку с работами, то прибег бы к самым жестким мерам, может быть, даже к порке розгами. Джамаль выдержал бы любое наказание со смирением, потому что заслужил его. И он и голубоглазая девчонка поддались соблазну в самом неподходящем для греховных мыслей месте, нарушили запрет.

Даже не оборачиваясь Джамаль угадывал, когда Эйнин занимала свое место за перегородкой, и за молитву позволял себе обернуться не больше двух-трех раз, чтобы не навлечь подозрения других женщин. И девочка, осознано или нет, помогала ему (или являлась испытанием для его веры), вставая рядом с матерью и сестрами Джамаля. Именно поэтому Сара Камаль думала, что сын оглядывается, чтобы посмотреть на нее. Вот и сейчас быстро повернув голову, Джамаль утонул в бездонных глазах девочки. Плотно сжал губы, стараясь сдержать зарождающуюся в уголках губ улыбку. С трудом оторвавшись, скользнул вправо в поисках мамы и сестёр, но их места до сих пор оставались пустыми, хотя имам уже закачивал проповедь. Сара Камаль никогда не опаздывала на пятничную молитву, которую ждали целую неделю, как редкий праздник в Аззаме.

Нехорошее предчувствие шевельнулось внутри, но Джамаль отогнал прочь дурные мысли, прислушался к словам имама Ибрагима, присоединяясь к молитве. Благочестивое песнопение оборвалось внезапно. Первый хлопок раздался прямо перед михрабом. Некоторые молящиеся даже не успели встать с колен, пораженные искорёженными осколками самодельной бомбы. Когда они умирали их губы все еще шептали слова молитвы.

Следующий взрыв прогремел через несколько секунд с правой стороны, вспыхнули и задымились ковры; по мечети пополз сизый едкий дым, началась паника и крики, надрывно плакали дети, кашляя и задыхаясь. В оба входа мечети ворвались вооруженные мужчины }с обернутыми вокруг лица платками, и без разбора начали палить из автоматов по пытающимся выбраться людям. Все происходило стремительно, быстро; взрывы, стрельба, хаос.

Крепкий мужчина, громко крича имена своих близких, толкнул Джамаля и рванул вперед, но тут же упал, остановленный автоматной очередью и больше не шевелился. В панике мужчины и женщины, подхватив на руки детей, бежали к выходу, но там их ждали пули повстанцев. Джамаль скрипнул зубами от отчаянья. Мысль об отце мелькнула в сознании алым всполохом, и он метнулся вперед, в самую гущу кровавой бойни, не думая о собственной жизни. Сделав пару шагов, он споткнулся о тело одного из погибших, которое не рассмотрел в дыму, упал сверху, испачкав лицо и одежду в крови. Открытые мертвые глаза смотрели с изуродованного смертельным ранением лица, и застывший в них навечно ужас передался Джамалю. Стирая рукавом рубахи чужую кровь с щеки, юноша заставил себя подняться и внезапно увидел сжавшуюся у стены Эйнин, голубоглазую девчонку. В шоке и ужасе она смотрела на него обезумевшим отчаянным взглядом, ее голые маленькие ступни были поранены и кровоточили, в пальцах она нервно сжимала четки. Бездонные озера слез взирали на него, но не умоляли о помощи, нет… Они оба в этот момент ничего не осознавали. Звуки выстрелов, яростные крики мятежников, отчаянные мольбы умирающих…

— Пригнись, — Джамаль схватил девочку за руку, дёрнув вниз так, что она неловко приземлилась на четвереньки. Черный дым становился плотнее, укрывая юношу и девочку от безжалостных взглядов убийц. Белая краска на стенах мечети обуглилась и потемнела. Многочасовые труды Джамаля и его отца были уничтожены за несколько минут. Всюду смерть, боль. Крики громче, выстрелы чаще.

— Нам туда. Ползти сможешь? — стиснув зубы от охватившего его гнева, спросил Джамаль, показал в сторону задней стены и, дождавшись кивка Эйнин, пополз первым, постоянно оглядываясь, чтобы убедиться, что девочку не ранили, и она не отстала. Немногие из прихожан знали, что там, под полом}, находился лаз, ведущие наружу, прямиком в специальные комнаты для совершения омовений. Имам Ибрагим, Омар Камаль и другие работники мечети знали о подземном ходе, и Джамаль тоже… Если бы он окликнул остальных, то никто бы не спасся. Смертельная давка и поголовный расстрел — вот каким был бы результат.

— Сюда, — загибая край ковра, Джамаль дернул за медное кольцо, поднимая металлический люк, откуда пахнуло влажной землёй и плесенью.

— Там папа, мои братья и сестры... нет, — отрицательно замотав головой, впервые заговорила девочка, упрямое выражение отразилось в голубых глазах.

— Сначала ты, потом они, — Джамаль показыл пальцем на нее, а потом на мечущихся в ужасе людей, скрытых от них плотной пеленой черного тумана. — Я вернусь сюда и помогу, кому успею. Хорошо? — он дал обещание, которое знал, что, возможно, не сможет сдержать. — Ты мне веришь? — Шмыгнув носом, девочка снова кивнула, но не двигалась, не сводя с него глаз.

— Быстрее, давай же, — прикрикнул на нее парень. Совсем рядом в стену вошла пуля, отрекошетив в паре сантиметров от его головы. Длинное неудобное одеяние мешало девочке, сковывало движение, и, потеряв терпение, Джамаль толкнул Эйнин прямо в лаз, и спустился следом, закрыв люк. Оказавшись в кромешной темноте, на земляном полу, девчонка отчаянно и в голос зарыдала. Нащупав ее руку, он крепко сжал ледяные пальцы и помог подняться.

— Я знаю куда идти. Не бойся. Я выведу тебя.

Она тряслась от шока, пока он уверенно вел ее за собой. Ему тоже было страшно. Не меньше, чем хрупкой маленькой Эйнин, но Джамаль не мог плакать, не мог позволить себе быть слабым. В ушах стояли крики детей, которых он не успел и уже не успеет спасти… Впереди замаячила полоска света и Джамаль остановился. Взял оцепеневшую, дрожащую в нервном ознобе Эйнин за плечи и встряхнул, пытаясь привести в чувство.

— Видишь свет? Там выход в комнаты для омовения, а прямо за ними пустыня Махрус. Беги туда и не оглядывайся, — проговорил решительным непреклонным голосом. Она подняла голову и ее глаза, похожие на цветущие оазисы, сверкнули от слез.

— Нет, я дождусь тебя здесь, — надорвано возразила девочка, тряхнув головой. Ее длинные мокрые ресницы слиплись и прогнулись от обилия влаги.