– Ну что? Едем? Наш Пинкертон, наверное, заждался.

– Ничего. Он сказал?в любое время до полудня?.

Они сложили посуду в раковину, двинулись к дверям. Плащи, шарфики, зонтики. Октябрю доверять нельзя. Потолкаться плечами у зеркала – кто кого, кто первый. Смех возвращал лицу Кристины родные кружочки, ягодки, лепестки. Так-то лучше.

В машине они снова гадали, зачем детективу Юджину Брейдбарду понадобилось звать их на разговор. Дело было такое давнишнее, семь лет уже. Конечно, трагедия ужасная, погибла девочка двенадцати лет, одноклассница Кристины. Но они и тогда ничем не могли помочь следствию, потому что в момент похищения были в отъезде.

Детектив Брейдбард тяжело встал навстречу посетительницам, выбрался из-за стола, сердечно поблагодарил миссис и мисс Эмилевич за то, что они согласились – нашли возможным – уделить ему время для беседы. Вся его семья безмолвно и улыбчиво присоединялась к его благодарности и только что не кланялась с фотографии на столе. Девочка была вылитая мать, сын же если и походил на отца, то разве что ушами – приветливо распахнутыми для ловли любых мимолетных звуков.

– Как я сказал по телефону, – начал детектив Брейдбард, – речь у нас пойдет об Аманде фон Лаген, о ее безвременной и загадочной гибели. Семь лет назад с вами беседовали другие следователи, потому что тогда это было дело горячее, для расследования сколотили специальную группу. Ведь улики исчезают быстро, след холодеет. Увы, как вы знаете, поиски преступника не увенчались успехом. И через два года все материалы поступили ко мне, в мое отделение так называемых?заледеневших дел?.

Детектив с неожиданной ловкостью крутанулся на своем кресле, подъехал к железной башне в углу, выдвинул один из ящиков, туго набитый разноцветными папками.

– Ого! – сказала Кристина. – Столько нераскрытых дел? И все эти грабители и убийцы до сих пор на свободе? Мне теперь жутковато будет выходить на улицу.

– Вполне вас понимаю, – улыбнулся детектив Брейдбард. – И все же положение мирного гражданина в нашей округе не столь уж безнадежно. Очень часто бывает так: мы долго идем по следу, собираем по ниточке свидетельства, улики, сведения о тех или иных подозреваемых и наконец обнаруживаем преступника – где? Уже в тюремной камере! Оказывается, за эти годы он успел попасться на каком-то другом нарушении закона. Знаю, есть всякие теории, доказывающие, что вот такие-то и такие-то меры помогают исправить человека, привить ему законопослушность. Очень научные теории, не нам – простым полицейским – их опровергать. Но пока мы не встретим в жизни хоть один случай исправления, поверить в их науку нашим упрямым мозгам нелегко. Хотя бы один…

Детектив извлек нужную папку, положил ее на стол, выровнял торчавшие края документов.

– Позвольте мне для начала рассказать вам об одном деле, на первый взгляд не имеющем оношения к гибели Аманды фон Лаген. Мне довелось заниматься им три года назад. Но не потому, что оно тихо подмерзало в моих ящиках. Нет, поначалу и дела никакого не было. Не было ни жертвы, ни обвиняемого, ни улик. Просто тридцать лет назад в нашем городке умер четырехлетний мальчик Дэвид Фогельсон. В свидетельстве о смерти больница указала причину: вирусное воспаление легких. Никто не выразил никаких сомнений. Мальчика похоронили, родители поплакали, поставили мраморную дощечку, и жизнь потекла дальше. Но вдруг неожиданно года четыре назад в наше отделение поступило письмо, извещающее, что вовсе не болезнь была причиной смерти Дэвида. Что мачеха его, миссис Фогельсон, регулярно и жестоко избивала пасынка и наконец забила до смерти. И что она умела избивать так, что следов почти не оставалось. А если что и было, все представлялось как случайная домашняя травма – ожог, порез, вывих сустава.

Кристина поежилась, просунула руку под локоть матери, спряталась за ее плечом. Детектив полистал папку, извлек из нее старую фотографию.

– Вот Дэвид – маленький слева. А рядом с ним его старший брат Роберт. Именно от него мы получили всю информацию об избиениях ребенка. Проблема, однако, в том, что в настоящее время этот Роберт уже не невинный восьмилетний ангелочек с фотоснимка, а здоровый детина, отбывающий свой срок – и немалый! – за изнасилование. Можно верить такому свидетелю? Не выдумал ли он все от тюремной скуки? Не задумал ли просто досадить мачехе? И если начинать расследование – то с какого конца? Фогельсоны давно уехали в другой штат. Мы даже не можем допросить их, пока у нас нет ни улик, ни обвинения. И наш шеф велел письмо спрятать в архив и забыть о нем.

Детектив Брейдбард положил изображение юных Фогельсонов рядом с фотографией своей семьи, вгляделся в сияющие лица детей, попытался проникнуть в загадку их будущего. Вздохнул.

– Но мне это дело не давало покоя. Стал я по вечерам, в неслужебное время, ходить в местную больницу, листать старые регистрационные книги. И действительно, в соответствующие годы мелькает имя Дэвида Фогельсона – трех, потом четырех лет – весьма часто. Всего насчитал чуть не восемьдесят визитов. Видимо, привозил его отец, который верил своей супруге, что все эти травмы – чистая случайность. Такой вот невезучий ребенок. Потом я взял отпуск за свой счет, поехал в городок, где жили теперь Фогельсоны, получил у полиции разрешение заглянуть в книги местной больницы и обнаружил ту же картину. У миссис Фогельсон за это время родилось четверо своих детей, и все они побывали в детские годы в приемном покое?Скорой помощи? в общей сложности раз сто, если не больше. Вернувшись обратно, я подал докладную записку, и судья разрешил эксгумацию тела маленького Дэвида. Как вы догадываетесь, наш прозектор обнаружил на ребрах следы многочисленных переломов. Брат Роберт сообщал, что мачеха клала Дэвида на пол и прыгала на него в туфлях с каблуками.

Кристина вскрикнула и зажала рот ладошкой. Оля погладила ее по волосам, протянула извлеченные из сумки бумажные салфетки. Черно-белые клетки остались дома, коричневый жакет внушал уверенность в том, что детей будут защищать до последнего.

– Простите ради бога, – сказал детектив. – Деталей, подробностей больше не будет. В общем, обвинение было предъявлено, состоялся суд. Примечательно, что все четверо детей миссис Фогельсон рьяно защищали подсудимую, пели дифирамбы своей замечательной маменьке. Но та послушалась своего адвоката и пошла на сделку с обвинением: согласилась признать свою вину и получить пять лет нестрогой тюрьмы. Маловато, конечно. Но я утешал себя тем, что своих детей у нее уже не будет и черная злоба, не имея жертв и выхода, задушит ее изнутри.

Детектив достал из маленького холодильника банку диетического питья, щелкнул кольцом, пододвинул Кристине. Та с благодарностью поднесла холодный край к губам, сделала несколько всхлипывающих глотков.

– Но, спрашивается, почему Роберт Фогельсон так долго молчал, почему не рассказал раньше о злодеяниях мачехи? Оказывается, он молчал бы и дальше, если бы ему не нанесла визит доктор Сташевич-Райфилд. Она – признанное светило судебной психиатрии, давно занимается психологией убийц и насильников. И Роберт согласился встретиться с ней и подвергнуться гипнозу, чтобы она могла получше заглянуть в мрачный колодец его души. Под гипнозом доктор Сташевич начала расспрашивать его о впечатлениях раннего детства, и тут ее пациент – или объект исследования – впал в настоящую истерику. Он плакал, бился, закрывал лицо руками и все кричал:?Момми, не бей Дэвида! Момми, Дэвиду больно!? С трудом опытному психиатру удалось успокоить его и шаг за шагом вытянуть из него картины его страшного детства. Это от нее мы получили первое письмо. Она объяснила нам, что детский мозг обладает такой защитной способностью – отключать болезненные воспоминания. Они остаются как бы в кладовке памяти, запертые на замок. Но гипнотизеру иногда удается подобрать ключ и отпереть эту кладовку.

– Опасное дело, – сказала Оля. – Ведь эти выпущенные воспоминания – их обратно в кладовку не загонишь? И человеку придется жить с тем, что он так старательно пытался забыть.