Слава богу, хоть хлеба наелась на краю жизни.
В голодные годы она умудрялась печь из отрубей, из картофельной кожуры, собранной на госпитальной помойке, из жмыха, из муки желудевой, из травы. Так что потом, когда настоящая мука появилась, стало ей много легче нас накормить. Напечет пирожков с картошкой да капустой, блинов. Едят и похваливают. Все сыты. У хозяйки душа не болит. Мясо нашей семье, как и всем другим, было не по карману. Каши приедались. А тети Нюрины пирожки - никогда. И потому первое, что покупалось, - мука. Есть мука - значит, все сыты.
Любила она, когда хвалят ее изделье. Напечет, спросит: "Ну, как?.." "Хорошие..." Соседей всегда угощали. Это принято было.
Тетка Паня шумит:
- Твои пирожки - золотые! Либо ты колдуешь?! Их жалко есть. Глядел бы на них да нюхал. Какое тесто! Подъемистое! А я заведу... Яиц - не жалею, масла целую пачку вбухаю. А получается - баламука. Джуреков напеку - лишь кобелю грызть. А у тебя - золотые! Ешь - не уешься...
Тетя Нюра довольна и сразу вспомнит:
- Это мамочка меня научила. Мамочка наша была мастерица. На людей пекла, всем угождала. А я ей помогала, с четырех лет - возле плиты, на подставке. Мамочка меня хвалила: "Помощница, - говорит, - моя..." Она много работала, наша мамочка. Семья - большая, детей - пятеро. А еще - по людям стирала, по ночам хлеб людям пекла.
Тети Нюрина жизнь... Словно вижу ее, весь долгий путь: далекое Забайкалье, Самаринский Затон на быстрой Шилке-реке. "Наша мамочка..." Всегда не мамой звала покойницу Евдокию Сидоровну, а лишь мамочкой. Раннее сиротство. В двенадцать лет - уже хозяйка в доме, старшая в семье, а значит, и главная работница. Обеды варить, стирать, штопать, полы мыть, хлеб печь. "И на людей работала. Стирала, полы мыла. Хлеб жала, снопы вязала со взрослыми женщинами наравне. Сама хозяйка, Кочмариха, меня хвалила: молодец, говорит, вся - в мать".
В нашем доме, когда я рос, взрослых было трое: дядя Петя, тетя Нюра да мать моя.
Вот обычное утро: позавтракали - и спешат, всем некогда. Скорей! скорей! В детский сад, в школу, на работу. Скорей, скорей... Тетя Нюра остается. Она домохозяйка. Некуда спешить. Лишь дом и двор: корова, поросенок, куры, огород, картофельник да бахча, обеды, завтраки, ужины, грязное белье, стирка, починка, шитье на машинке "Зингер".
Тетя Нюра поднимается утром первой: корову доить, в стадо ее проводить, накормить. Завтрак приготовила, будит: "Пора, вставайте..."
Завтрак. Короткая утренняя суматоха: скорей! скорей! Разлетелись. Немытая посуда на столе; порой - неубранные постели. Тете Нюре некуда спешить, она все приберет.
- Мою работу никто не видит, - иной раз вздохнет она.
Прибралась, и пошло-поехало: домашние заботы цепляют одна другую. Если нет стирки, найдется малая постирушка: рубашки, платки, носки. Домашняя животина своего просит. В магазин надо за хлебом сходить и заниматься обедом. Да еще выбрать время, пошить на старенькой швейной машинке "Зингер". Вся наша одежда той поры: рубашки, трусы, курточки, платья, ночные сорочки, наволочки, - все она шила. И теплые ватные одеяла тетя Нюра "стежила", набивала подушки, собирая по перышку.
Конечно, ложилась она позднее всех. Последние заботы - о детях: поглажены ли рубашки, алый пионерский галстук, носовые платки, брюки.
- Они сами должны все делать... - сердится дядя Петя. - Полночи будешь топать.
Конечно, должны. Но забывают. А тетя Нюра помнит. "В школе поглядят, скажут: такие родители". На нас не скажут. Мы - это Слава, я да Николай. Каждый - в свой черед. Наглаженные рубашки, брюки "со стрелкой", все пуговицы - на месте, носки заштопаны, башмаки начищены, носовые платки - в карманах. Мальчишки - народ забывчивый, тетя Нюра все помнит.
Только теперь, в пору взрослую, понимаю я долгий день ее, во трудах.
- Наша мамочка весь день работала, - вспоминала она, - а ночью надо хлеб печь для себя и для людей. Ночью печка свободная. Мы же в бараке жили. Кухня общая, печь - одна на всех. А днем мамочка у людей стирает. Устанет, сядет на пол, голову наклонит и сразу заснет. Минут на десять, не больше. Очнется и говорит: "Теперь ночь моя".
В середине дня тетя Нюра всегда спала, тоже недолго, порою сидя, но обморочно-глубоко, даже с храпом. Захрапит и сразу вскинется, скажет: "Вот и хорошо. Теперь ночь моя".
И может допоздна шить, штопать чулки да носки, латать локти рубашек и курток, обшлага - работа тихая. А я рядом пристроюсь, возле света, - книжку читаю, но чаще слушаю неторопливые рассказы о жизни прежней: детство, Самаринский Затон, люди его - вразнобой, что на память к случаю придет. Сегодня - о том, как ездили в гости в Россию, на родину, в Вятскую губернию. Это было во время Первой мировой войны. "Они в деревне бедно жили. Бабушка мне потаясь печеное яичко давала". Один вечер - начало века, другой - к нынешнему дню поближе. О том, как с ледяных гор катались на бычьей шкуре. Про богача Штейна, главной радостью которого была пожарная команда Сретенска, он содержал ее на свои деньги. Могучие "пожарные" лошади, блестящие медные каски; и сам Штейн - в каске, впереди. Потом его расстреляли. Про ссыльных поляков, которых еще при царе в Забайкалье сослали: столетний Неделяк, лысый Липакевич. И про других поляков, тоже ссыльных, но уже в наше время, - их привезли в Казахстан. Про огородников-китайцев. Они свои лавочки держали. Долгая у тети Нюры жизнь, долгие и рассказы. Она что-то шьет ли, чинит, вяжет; я - слушаю.
Из этих рассказов и сложилась для меня жизнь тети Нюры - от малых лет до времен нынешних. А в годы последние она как-то разом одряхлела, много плакала, жаловалась всем: "Не могу работать... Хочу, а не могу. Лопату не держат руки большая, тяжелая. Иголку тоже не держат - маленькая. Столько вокруг работы, а я ничего не могу..." Жалуется и плачет.
Но это - уже много позднее. А в детстве - долгие вечера с рассказами о жизни всякой, какая была. Я слушать любил. Допоздна сидел, пока спать не прогонят. А тетя Нюра потом еще ставит тесто и не раз за ночь к нему поднимется, подобьет, укутает.
- Чего ты все сигаешь, - сердится дядя Петя. - Спать не даешь.
Утром она первой поднялась, стараясь не греметь, почистила печку и затопила ее, готовит завтрак, потом нас будит:
- Вставайте, пора.
День начинается. Надо спешить. Одним - в детский сад, в школу, другим - на работу. Лишь тете Нюре торопиться некуда. Она - домохозяйка.
В воскресенье мы спим дольше обычного, а тетя Нюра пирожки печет.
Праздники - для тети Нюры лишние хлопоты. Ко дням рожденья шьется какая-нибудь нехитрая обновка и печется знаменитый слоеный торт "наполеон", рецепт изготовления которого записали все соседки, но удается он лишь тете Нюре.
А уж Первомай, Октябрьские, Пасха, а особенно Новый год... Здесь и ночь не ночь.
Вечерами делали елочные игрушки: рисовали смешные рожицы на пустой, но целенькой яичной скорлупе; клеили цветные гирлянды, вырезали серебряные звезды, белые снежинки. Тетя Нюра весь год собирала листки цветной бумаги, фольгу от чая, складывая все в особую "новогоднюю" коробку.
Новогодние карнавальные костюмы для нас, ребятишек, - тоже ее забота. Немногие родители в нашем поселке о таких вроде бы пустяках заботились. Тем более время нелегкое: накормить бы детей - и слава богу. Да и не умели.
У тети Нюры - особый "карнавальный" коробок, где хранятся вырезки из журналов, рисунки, выкройки. Из маскарадных костюмов старшего брата помню "Обезьяну". Настоящая шкура на пуговицах, с длинным хвостом. Вроде сейчас - из Африки. Вся школа сбежалась ее глядеть.
Остались фотографии, детсадовские, школьные, где я - "Русский богатырь" с мечом и щитом, в кольчуге, в остроконечном шлеме, а еще - сказочный принц в короне, звездочет-волшебник, клоун в колпаке с бубенцами.
Какая радость, когда оденут тебя принцем, богатырем. Все глядят на тебя, завидуют. А потом ты получаешь "приз" - книгу с надписью: "За лучший карнавальный костюм".