– …Но зачем далеко искать то, что имел счастье обрести дома? Для меня ты навсегда останешься самой красивой, моя Джульетта…
Теплый, мурлыкающий голос, против очарования которого синьора Тарчинини не смогла устоять тридцать лет назад, покорил ее и на сей раз. Прикрыв глаза, Джульетта уговаривала себя, что, в конце концов, она вполне достойна соперничать со звездами Голливуда. Супруга комиссара обладала таким же богатым воображением, как и ее муж.
– Во всяком случае, предупреждаю тебя, Ромео: если не вернешься, я поеду искать тебя вместе с детьми!
Дома, в прекрасном особняке, где она жила вместе со всей родней мужа, Джульетта Лекок заканчивала завтракать, когда ей неожиданно принесли телеграмму, извещавшую о скором приезде отца. Сначала мысль о встрече со старым добрым папой обрадовала молодую женщину – ей ужасно не хватало его гневных вспышек, сердечности и вечных приключений – в пуританском великосветском обществе, куда она попала, все это не принято. Джульетта заранее смеялась, представляя, как удивится и что будет говорить ее отец, оказавшись в Бостоне. Однако вскоре в душу ее закралось сомнение. Как воспримет вторжение комиссара Тарчинини чопорный клан Лекок? Непредсказуемые последствия подобного столкновения так встревожили Джульетту, что она побежала к мужу.
Сайрус А.Уильям сидел в роскошном кабинете, которому могло бы позавидовать любое министерство старой Европы. Со времен своего веронского приключения, закончившегося женитьбой на Джульетте Тарчинини [4], он почти не изменился. Внешне Лекок сохранял суровость, присущую представителям бостонского высшего света, но поездка в Италию открыла ему глаза и разубедила в том, что только американцы умеют жить по-настоящему. По правде говоря, Сайрус А.Уильям, если бы только посмел, охотно отказался бы от всех почетных должностей, полученных благодаря состоянию отца, и, забыв о высоком социальном положении, равно как и о методах борьбы с преступностью на всех широтах, удрал бы в Италию, где под ласковым солнцем можно ходить без галстука и носить сандалии на босу ногу. Но пуританское воспитание мешало Сайрусу жить свободно. К счастью, рядом оставалась Джульетта, и это не давало его душе засохнуть и очерстветь.
Лекок заканчивал великолепную фразу о роли справедливости в политике, когда в кабинет без стука вошла жена. Строгая атмосфера комнаты мгновенно преобразилась. Джульетта была красива, правда, может быть, не красивее многих американок, с которыми Сайрус сталкивался в гостиных Бостона, но красота ее казалась более живой и теплой, менее зависимой от массажистов, косметологов и прочих мастеров, работающих над совершенствованием женского тела. В размеренную жизнь Лекоков дочь Тарчинини внесла нотку беспечного веселья, жизнерадостности и полного презрения к пересудам. Глядя на нее, младшая сестра Сайруса Патриция тоже расхрабрилась и снова стала смеяться в присутствии старших, а заодно прекратила воспринимать мнение высшего света как волю Всевышнего. Старшее поколение, возмущенное таким нарушением приличий, попробовало было восстановить порядок, но природная доброта Джульетты его обезоружила, и теперь старики лишь тайно страдали от того, что к их словам больше не относятся как к Священному Писанию.
По правде говоря, Джульетта долго не могла привыкнуть к обстановке, так разительно не похожей на то, к чему она привыкла дома, на виа Пьетра. Не раз ей хотелось послать новую родню ко всем чертям и вернуться в Италию. Но Джульетта любила мужа, а он – ее. Ради Сайруса молодая женщина сначала терпела, потом стала бороться и наконец победила, отвоевав свободу, которую теперь никто уже не решился бы оспаривать. Она сама изъявила желание учить английский язык и к концу года объяснялась уже довольно свободно, но между собой они с мужем по-прежнему говорили только по-итальянски. Несложный способ оберегать свою близость от посторонних!
При виде жены лицо криминалиста расплылось в широкой улыбке.
– Вот приятный сюрприз, дорогая!
– Прости, что помешала тебе работать, но я только что получила телеграмму из Вероны.
– Надеюсь, никаких дурных вестей?
– Не знаю.
– То есть как это?
– Приезжает мой отец.
– Не может быть! Ромео – в Бостоне? Да это замечательно! И ты не считаешь это хорошей новостью?
– Конечно, я буду счастлива снова увидеть папу, но…
– Но?
– Как его воспримут здесь?
Сайрус вернулся на землю.
– Да, разумеется… – немного помолчав, пробормотал он.
Даже если бы по особому указу Всевышнего все обитатели виа Пьетра вдруг стали бессмертными, им никогда не забыть, как комиссар Тарчинини собирался в Милан, откуда ему предстояло лететь в Нью-Йорк.
И однако семейная драма сперва вроде бы утихла. Крепко обнявшись, Ромео и Джульетта поклялись друг другу в вечной любви и верности до гроба, после чего синьора Тарчинини согласилась наконец вернуться к плите и в знак примирения приготовить равиоли. При этом она излагала длиннейший перечень всего, что супруг должен передать их живущей в изгнании дочери. Ромео слушал довольно рассеянно – все его мысли занимал предстоящий ужин.
Новый кризис наступил, когда пришла пора расставаться. Дети, которым разрешили не ходить в школу, сначала обрадовались столь неожиданной удаче, но мало-помалу, по мере того как приближалось время отъезда отца, стали чувствовать, как меняется привычная домашняя атмосфера, и все, включая младшего, пятилетнего Дженнаро, замерли в тревожном ожидании.
В пять часов Ромео застегнул чемоданы. Он бодрился изо всех сил, но напускное оживление выглядело ужасающе фальшиво.
– Ma que! – дрогнувшим голосом воскликнул Тарчинини. – Я наверняка опоздаю, если буду продолжать в том же духе!
В ответ Джульетта, совершенно утратив самообладание, издала долгий, мрачный стон, а Дженнаро, Фабрицио и Розанна, как по сигналу, заплакали. Заразившись всеобщим унынием, старшие дети вплели в общий хор собственные стенания. При виде этого зрелища Тарчинини не выдержал и тоже превратился в фонтан. Всего за несколько минут уютная квартирка на виа Пьетра стала напоминать Стену Плача в день всенародного покаяния. Жизнерадостный бой часов показался в эту минуту скорби совершенно неуместным. Ромео надел мягкую шляпу, украшавшую его голову только по воскресеньям. Это окончательно повергло Джульетту в панику.
– И у тебя все же хватит жестокости уехать, бессовестный?
Растерянный комиссар попытался воззвать к ее здравому смыслу:
– Ma que! Поезд ведь не станет меня ждать, а, Джульетта?
– Если ты уедешь, я покончу с собой!
– Да ну же, возьми себя в руки!
– Клянусь, я покончу с собой! А бамбини? О них ты подумал, бессердечный отец? Они останутся и без папы, и без мамы! Ты этого хочешь? Ну, смелее, признавайся, бездушный ты человек!
Соседи навострили уши, и под окнами Тарчинини начали собираться любопытные.
Понимая, что эта сцена может затянуться до бесконечности, Ромео повернулся к детям.
– Надеюсь, хоть вы будете благоразумнее своей матери!
Но Дженнаро первым бросился к отцу и, вцепившись в его брюки, завопил:
– Не уезжай! Не уезжай!
Фабрицио схватил отца за руку.
– Останься с нами, папа! Останься с нами! – рыдал он.
Розанна, забыв о своем увлечении мистикой, голосила:
– Не оставляй нас, папа! Не оставляй!
Альба, повиснув у отца на шее, едва не задушила его и, рыдая в самое ухо, жалобно бормотала:
– Что с нами станет без тебя?
Что до Ренато, то он пошел к двери и, раскинув руки и ноги крестом, преградил выход.
По доносившимся до них крикам соседи вообразили, будто Тарчинини хочет бросить семью, и, забыв обо всем, что до сих пор знали о Ромео и Джульетте, стали возмущенно обсуждать, не пора ли вмешаться. На улице собиралось все больше зевак, и все пытались разобраться в драме, отзвуки которой достигали их ушей. Какой-то пессимист, предчувствуя кровавую развязку, бросился искать полицию. Полицейский, новичок, ничего не знавший о привычках обитателей виа Пьетра, с весьма похвальным рвением бросился на помощь. Звонок в дверь на время прекратил концерт. Вопли и стоны оборвались. Комиссар сам открыл дверь и с изумлением воззрился на блюстителя поряка и встревоженные лица соседей. Полицейский твердой рукой отодвинул Ромео.