Неравнодушные Отреченные пытались давать какие-то таблетки, но это лишь ненадолго оттянуло неизбежную крайнюю стадию болезни. Маме как никогда требуется больница Эрудитов с их новейшим оборудованием, лучшими лекарствами и опытными врачами, но представить, что кто-то возьмется лечить изгоя – немыслимо.

Мои родители перешли из Искренности в Бесстрашие много лет назад. Папа, высокий, сильный, гордый мужчина был Бесстрашным по духу и сумел быстро вырваться на первые места рейтинга, но всего лишь одно ночное нападение недоброжелателей сделало его инвалидом еще до инициации. А таким дорога только одна – к изгоям. Мама, тонкая, ранимая, безнадежно влюбленная в него с детских лет, неразлучной тенью, не раздумывая, последовала за ним сначала из спокойной Искренности в безумную фракцию воинов, а затем и к изгоям. Отец трепетно оберегал ее, сумел получить должность водителя строительной техники и даже кровью и кулаками выбить один из контейнеров, которые они с мамой и обустроили под жилье. Но еще до моего рождения отец погиб в одной из частых уличных драк, которыми славятся недружелюбные улицы района отверженных. Мы остались с мамой вдвоем посреди огромного враждебного мира, в котором никому не было до нас дела.

Спокойная, умная, даже в наших диких условиях старающаяся следить за собой, мама стала уборщицей – лучшее на что может рассчитывать женщина-афракционерка. Тяжелая изнуряющая работа давала нам возможность не умереть с голоду, а по особо большим праздникам даже лакомиться кусочком сублимированного шоколада или парой конфет. Прижавшись друг к другу, накрывшись всем, что нашлось в нашем импровизированном домишке, мы слушали завывание ледяного ветра в щелях разваливающегося контейнера, и по очереди, растягивая удовольствием, кусали восхитительный, тающий, обволакивающий небо небывалым блаженством, шоколад. А потом засыпали, надеясь в душе, что завтрашний день будет не таким голодным, стылым и темным.

Скрип старой приставной лестницы заставляет мгновенно насторожиться и схватить со стола нож. Редкий гость в наших бараках является желанным.

- Эмбер, Софи, как вы?

В проеме открытой двери появляется грузная круглолицая фигура соседа – того самого Эрудита Крайса, живущего прямо под нами. Умный и добрый мужчина, давным-давно выгнанный из фракции за какие-то сомнительные эксперименты, так же давно взял нас с мамой под свое шефство, проявляя искреннюю заботу и внимание, подкармливая с трудом добытыми продуктами и не требуя взамен ничего, кроме простого человеческого общения. И эта тяга двух образованных людей, поставленных в тяжелейшие жизненные условия, не удивительна -“бывшие” всегда стараются держаться вместе. Практически вся наша улица, одна из самых относительно благополучных в квартале, состоит из бывших фракционщиков, выгнанных или ушедших самостоятельно. Больше всего здесь Бесстрашных-инвалидов, не забывших полученные навыки и с удовольствием взявших на себя обязанность оберегать хрупкий покой своих соседей. В остальные части города трущоб и бараков мы предпочитаем не соваться: выйти оттуда живым – всегда везение.

- Опять температура и кашель, – обреченно вздыхаю я, – уже не знаю, что и делать.

Растерявшийся Крайс тяжело вздыхает и бессильно качает головой. Оглядев наш абсолютно пустой стол, строго спрашивает:

- Ели сегодня что-нибудь? – и правильно истолковав мое угрюмое молчание, всплескивает руками, – а что же ко мне не пришла? Или на раздачу бы сходила – сегодня Отречение было, раздавали там что-то у фабрики.

- Ты же знаешь, что меня бы туда все равно не пустили – те, кто сильнее и наглее устраивает настоящий бой за кусок бесплатного хлеба.

- В следующий раз вместе пойдем.

Я согласно киваю – невысокий, но умудряющийся поддерживать неплохую форму мужчина действительно отличное подспорье – будет возможность хотя бы прорваться к границе с Отречением, где, при большом везении, можно попасть в число счастливчиков, которым перепадет корка постного серого хлеба. Безвкусного, грубого, но при мыслях о котором рот сам собой наполняется слюной.

Приблизившись к спящей маме, от чего пол под его ногами угрожающе заскрипел, Крайс еще раз покачал кудрявой головой и, ободряюще похлопав меня по плечу, начал, кряхтя, спускаться вниз. В очередной раз, глядя ему вслед, с тоской спрашиваю – ну почему он, хоть и Эрудит, но не врач? Мужчина – техник, и, благодаря своей прошлой специализации, добился высшего блага – он машинист поезда – вершина карьеры в мире афракционеров.

Как всегда после его ухода на поблекшей от старости изрезанной клеенке стола остается немного мелких монет.

Шаткая приставная лестница жалобно скрипит подо мной – дождь закончился, и пора выходить. Грязный поток практически схлынул, оставив после себя горы разнообразного мусора. Сейчас, во время маминой болезни, оставившей нас без средств к существованию, вся надежда только на меня. И я не побрезгую покопаться в отходах, дабы найти дерево и бумагу для розжига самодельной печурки или предметы, которые можно продать – да что угодно, на что можно купить или обменять лишнюю корку хлеба. Голодные времена не располагают к щепетильности – я намерена выжить сама и вытащить маму, а также до последнего сберечь небольшой запас монеток, спрятанный в нехитром месте – под матрасом. Загребая видавшими виды ботинками влажную грязь, иду вдоль заброшенных железнодорожных путей, до боли в висках сжимая зубы и уговаривая себя не думать о глобальном, а сосредоточиться на насущном – на своей задаче отыскать пригодное среди тонн помоев, заполнивших улицу.

Пластиковая тара, рваное тряпье, обрывки бумаг и строительный мусор вперемешку с битым стеклом – все это покрывает нашу улицу ровным слоем. Сколько ни убирай – грязные дождевые потоки приносят их вновь и вновь, как будто издеваясь над людьми, пытающимися из последних сил поддерживать подобие порядка. Раз за разом мы выходим на улицы со своим нехитрым скарбом и метем, убираем, голыми руками выносим грязь, чтобы хотя бы в собственном сознании не опуститься до уровня потерявших человеческих облик пьяниц. Да и “Теорию разбитых окон” никто не отменял – мы знаем о ней не по наслышке. Надо же, про теорию вспомнила – частые посиделки в компании умника дают о себе знать.

Взгляд натыкается на мокрый обрывок газеты – огромный заголовок заставляет аккуратно вытащить промокшую насквозь бумагу из под кучи песка. “Выдвинутое в Совет предложение о возможном допуске подростков-изгоев на Церемонию Выбора будет рассмотрено в ближ...”. На этом текст обрывается, но и так понятно, что Совет из представителей высших чинов всех фракций будет, сидя в мягких кожаных креслах огромных кабинетов, с умным видом рассуждать – милостливо ли протянуть нам руку помощи или оставить подыхать. Комкаю в руке жалкий обрывок и швыряю подальше – лицемеры! Пожили бы хоть сутки здесь – даже рассуждать бы не стали!

Вороша длинной палкой кучи бесполезного хлама, не сразу замечаю стоящего вдалеке человека. Если бы в нашем обществе существовали касты – он был бы из самой низшей. Давно опустившийся, насквозь пропитый и больной, в давно нестираной одежде, он молча наблюдает, а затем начинает двигаться в мою сторону, тяжело припадая на изъеденную гангреной ногу. Оглядываюсь – улица пуста, а странный тип медленно, но верно приближается. Я, уже готовая быстрым шагом покинуть ставшую небезопасной улицу, останавливаюсь при звуках хриплого голоса.

- Эмбер! Ты же Эмбер? Это у тебя мать больна?

Несмело киваю, одновременно нащупывая в кармане платья неумело заточенную о камень полоску металла. Человек приближается, дружелюбно протягивая руки вперед, показывая, что они пусты. Лицо, изуродованное струпьями, растягивается в чересчур сладкой улыбке. Мужчина поспешно говорит:

- Ну слава богу нашел тебя! За лекарствами идешь?

- Куда? – от такого неожиданного поворота беседы, не нахожу ничего лучшего этого глупого вопроса.

- К старой электростанции, – мужчина, больше не делая попыток сократить расстояние, кивает куда-то вперед, – из Эрудиции на свалку пришла огромная машина со списанными экспериментальными вакцинами – поговаривают, там много антибиотиков. Я как узнал – сразу вас вспомнил.