Оттого, что Крис обнял меня и прижал к себе, я вновь обрела уверенность и опять посмотрела на дом. Теперь он предстал передо мною в новом свете. Он был красив. Ради Барта мы останемся здесь до его двадцатипятилетия, а затем возьмем Синди и втроем улетим на Гавайи – нам всегда хотелось прожить остаток лет возле моря и белых пляжей. Да, мы предполагали, что так будет. Так должно быть. Улыбаясь, я обернулась к Крису:

– Ты прав. Я не боюсь этого дома, не боюсь никаких домов.

Он засмеялся и опустил руку мне на талию, подталкивая меня вперед.

Окончив учебу, мой старший сын Джори улетел в Нью-Йорк к своей бабушке, мадам Марише. Там, в ее балетной труппе он вскоре был замечен критиками и получил первые роли. Его Мелоди, которую он любил с самого детства, тоже упорхнула к нему на восток.

В возрасте двадцати лет мой Джори женился на Мелоди, которая была на год моложе его. Эта пара работала сейчас вместе и боролась за то, чтобы достичь высот в своем искусстве. Они были самой заметной балетной парой в стране. Их танец и координация движений были столь прекрасны и совершенны, как будто они читали мысли друг друга и подавали сигналы блеском глаз. За пять лет они достигли вершины успеха. Каждое их выступление вызывало волну откликов как у критиков, так и у публики. Еще бо́льшую известность принесли им телевизионные выступления.

Мадам Мариша умерла во сне два года назад, она прожила восемьдесят семь лет и работала каждый день до самой смерти.

К семнадцати годам мой второй сын, Барт, из отстающего ученика каким-то чудом превратился в успевающего по всем предметам, одного из лучших в школе. Как раз в это время Джори улетел в Нью-Йорк. Я думаю, именно его отсутствие дало возможность Барту выбраться из своей скорлупы и пробудило в нем интерес к учебе. Два дня назад он окончил Гарвардскую юридическую школу и от имени своего класса произнес прощальную речь.

Мы с Крисом встретились с Джори и Мелоди в Бостоне и все вместе присутствовали в большой аудитории Гарвардской юридической школы на присвоении Барту ученой степени. Только Синди, нашей приемной дочери, не было там. Она гостила у своей лучшей подруги в Южной Каролине. Мне всегда очень больно было осознавать, что Барт так и не перестал завидовать этой девочке и ревновать ее ко мне, хотя она готова была на все, лишь бы заслужить его одобрение; он же ни шагу не сделал ей навстречу. Новую боль причиняла мне теперь проявившаяся у Синди неприязнь к брату – она даже не захотела приехать, чтобы принять участие в его празднике.

– Нет! – кричала она в телефонную трубку. – Не нужно мне его приглашение! Он просто любит пускать пыль в глаза! Пусть перед его фамилией стоит хоть десять степеней, я никогда уже не буду его любить и восхищаться им после всех обид, которые он мне причинил. Объясните все Джори и Мелоди, они меня поймут и не обидятся. А Барту ничего не надо объяснять – он и сам все знает.

Я сидела между Крисом и Джори, слушала и удивлялась тому, что мой сын, такой скрытный, угрюмый и необщительный дома, сумел стать первым в классе и заслужил право сказать прощальные слова.

Его спокойная, бесстрастная речь производила какое-то гипнотическое воздействие. Я посмотрела на Криса: его прямо-таки распирало от гордости. С неловкой усмешкой он повернулся ко мне:

– Поразительно! Кто бы мог подумать? Он просто великолепен, Кэти! Ты гордишься им? Я точно горжусь!

О, конечно! Я очень гордилась триумфом Барта. А еще меня поразило, что там, на подиуме, был совсем другой Барт, не тот, к которому мы привыкли дома. Возможно, именно здесь он чувствовал себя уверенно и нормально. Совершенно нормален – так ведь сказали врачи.

По моим наблюдениям, многие мелкие штрихи в его поведении доказывали, что настолько драматических изменений в его характере и поведении, какие когда-то подозревали врачи, на самом деле и не было. При последнем расставании он мне сказал:

– Мама, ты должна быть там, где я оценен по заслугам. Мне очень важно, чтобы ты была там.

И ни слова о Крисе, хотя тот находился рядом. Имя Криса ему приходилось буквально выдавливать из себя.

– Мы пригласим Джори и его жену и, конечно, Синди.

При имени Синди его лицо исказилось. Мне было совершенно непонятно, как можно относиться с неприязнью к такой хорошенькой и очаровательной девочке, как наша любимая Синди. Я бы не смогла любить ее сильнее, если бы она была плоть от плоти, кровь от крови моей и моего дорогого Кристофера. Как бы то ни было, но с тех пор, как она оказалась у нас двух лет от роду, она стала нашим ребенком, и именно она принадлежала нам обоим, мне и Крису.

Синди исполнилось шестнадцать. Она была более чувственна, чем я в ее возрасте. Но ведь она не жила в такой изоляции от жизни, как я. Свежий воздух и солнце давали ей те жизненные силы, которых не получили в свое время я и разделявшие мое заточение братья и сестра. Хорошее питание, физические упражнения, прогулки на свежем воздухе, достаток… Она имела все самое лучшее. Нам в детстве досталось наихудшее.

Крис спросил, не собираемся ли мы стоять здесь весь день и ждать, пока проливной дождь не промочит нас насквозь. Он потянул меня за собой к дому, заражая своим оптимизмом.

Приближающиеся раскаты грома, мрачные черные тучи, пересекаемые зигзагами молний, подталкивали нас к дому, и шаг за шагом мы наконец подошли к главному входу Фоксворт-холла.

Я заметила некоторые детали, которых не было видно издалека. Пол портика был выложен изразцами трех оттенков красного цвета: причудливо чередуясь, изразцы образовали солнечный круг с лучами, подобный стеклянному кругу над двустворчатыми дверями входа. Эти два солнечных диска почему-то очень обрадовали меня. Раньше их здесь не было. Возможно, Крис и прав в своем оптимизме. А восстановленный дом все же отличается от старого, хоть и похож на него. Ведь даже две одинаковые снежинки на самом деле различны.

Я нахмурилась: но кто же заметит различие между двумя падающими снежинками?

– Прекрати выискивать разные мелочи, не надо портить себе настроение, Кэтрин. По твоему лицу и глазам я вижу, что ты так и ищешь, к чему бы придраться. Клянусь тебе честью, что мы останемся в этом доме только до тех пор, пока Барт не вступит в свои права, а потом улетим на Гавайи. Если на этот дом, пока мы в нем находимся, обрушится ураган или нахлынет приливная волна, то это случится только потому, что ты ожидаешь чего-то плохого.

Слова Криса заставили меня улыбнуться.

– Не забывай, что есть еще и вулканы. Они могут залить нас горячей лавой.

Он засмеялся и шутливо шлепнул меня по заду:

– Прекрати! Ну пожалуйста! Десятого августа мы уже сможем сесть в самолет. Но сто против одного, что ты и там будешь беспокоиться о Джори, о Барте, думать, что делает Барт один в этом доме.

Только сейчас я вспомнила, что Барт упоминал о каком-то сюрпризе, который ожидает нас в Фоксворт-холле. Когда он говорил об этом, то как-то странно глядел на меня.

– Мама, ты будешь поражена, когда увидишь… – Он замолчал и неловко улыбнулся. – Я прилетал туда каждое лето, чтобы проверить, все ли в порядке, не разрушается ли дом от запустения и сырости. Я распорядился сделать интерьер таким, каким он был раньше, за исключением моего кабинета. Его я хочу отделать по-современному, установить необходимое мне электронное оборудование… Но ты, конечно, можешь кое-что изменить в обстановке, чтобы в доме стало уютнее.

Уютнее? Да разве там может быть уютно? Я знала, каково быть запертым в этом доме, проглоченным им и обманутым. Я вздрогнула от стука моих высоких каблуков, раздавшегося под сводом портика вслед за глухим звуком шагов Криса, когда мы приблизились к черным дверям, украшенным геральдическими щитами. Не знаю, действительно ли Барт настолько уважал своих предков Фоксвортов, что желал сохранить все их аристократические титулы и гербы, или же он просто хотел, чтобы все оставалось так, как было когда-то. На каждой из двух черных створок висело по тяжелому медному молотку, а на планке между створками находилась маленькая, почти незаметная кнопка звонка.