– Танцы! Разве я могу танцевать?

– Я уверена, что ты найдешь, чем заняться с мальчиком в «Гринвуде» в тот день, когда разрешены посещения.

– Разрешены посещения? Звучит ужасно, как в тюрьме. – Жизель начала плакать. – Как бы я хотела умереть, как бы хотела.

– Ну ладно, Жизель, – взмолилась я, присела к ней на кровать и взяла ее за руку. – Я ведь обещала, что стану делать все, что смогу, чтобы облегчить тебе жизнь, буду помогать с домашними заданиями, когда тебе понадобится, разве не так?

Сестра вырвала руку и вытерла глаза своими тонкими запястьями, прежде чем снова посмотреть на меня.

– Все, что я захочу?

– Все, что тебе потребуется, – поправила я.

– И если школа окажется ужасной, ты выступишь против папы на моей стороне и будешь настаивать на том, чтобы мы вернулись домой?

Я кивнула.

– Пообещай.

– Обещаю, но только если это будет действительно ужас, а не просто строгие правила, которые ты ненавидишь.

– Поклянись… жизнью Поля.

– Жизель!

– Давай, а то я тебе не поверю, – стояла на своем сестра.

– Хорошо, клянусь жизнью Поля. Временами, знаешь ли, ты просто кошмарна.

– Знаю, – с улыбкой ответила она. – Пойди скажи Венди, что я готова встать, умыться и одеться к завтраку.

– Я уже здесь, – произнесла горничная, выходя из-за двери. – Я стояла и ждала.

– Хочешь сказать, что ты за нами шпионила, – обвинила ее Жизель. – Подслушивала.

– Неправда, – Венди в ужасе взглянула на меня. – Я за вами не шпионю.

– Разумеется, она за нами не шпионит, Жизель.

– Разумеется, Венди это делает, ты хочешь сказать. Ей нравится подслушивать и благодаря нам жить романтической жизнью, – уколола Жизель. – Подслушивание и дамские романы, так, Венди? Или ты встречаешься с Эриком Дениэлсом у бассейна каждую ночь?

Венди чуть не сгорела от смущения. Приоткрыв рот, она покачала головой.

– Может быть, нам лучше отправиться в частную школу, чтобы за нами не подсматривали и не шпионили все время, – произнесла Жизель и вздохнула. – Помоги мне умыться и причесаться и не стой так, словно тебя застукали без трусов.

Венди тяжело вздохнула. Я отвернулась, чтобы не рассмеяться, и отправилась вниз к папе сообщить ему, что все будет отлично. Жизель оденется и будет готова ехать.

После того как Дафна попыталась запереть меня в сумасшедшем доме и моего бегства оттуда, жизнь в доме Дюма стала трудной. Совместные трапезы проходили очень тихо и официально, хотя мы могли запросто съесть и друг друга. Папа перестал шутить со мной и Жизель, а Дафна говорила очень коротко и только по делу. Большую часть времени мы проводили, сочувствуя Жизель, и обещали ей все, что угодно.

Хотя предполагалось, что между мачехой и мной заключено перемирие, Дафна не переставала жаловаться и искать повода покритиковать меня. Мне кажется, она постоянно изводила отца, и он понял, что отправить нас в частную школу и выдворить из дома будет самым разумным решением. А теперь Дафна вела себя так, словно идея принадлежала ей и что для семьи это будет просто замечательно. Я догадывалась, что она боится, как бы мы не отказались в последнюю минуту.

Когда я пришла в столовую, папа в одиночестве читал утреннюю газету и потягивал кофе. Рядом с его чашкой на маленьком подносике лежал рогалик, немного масла и джема. Он не слышал, как я вошла, и мне удалось понаблюдать за ним, оставаясь незамеченной.

Наш отец – невероятно красивый мужчина, с такими же мягкими зелеными глазами, как и у нас с сестрой, но лицо у него тоньше, скулы более выражены. Последнее время он как будто немного раздался в талии, но у него до сих пор крепкая грудь с изящно развернутыми плечами. Пьер Дюма гордится своими густыми каштановыми волосами, но седые пряди, сначала заснежившие только виски, появились повсюду. В эти дни большую часть времени он выглядел усталым или глубоко погруженным в раздумья. Отец меньше времени проводил вне дома, почти не ходил ни на рыбалку, ни на охоту, поэтому и потерял свой темный загар, к которому все привыкли.

– Доброе утро, папа, – поздоровалась я и села. Он быстро опустил газету, улыбнулся, но что-то промелькнуло в его взгляде, и я поняла, что они с Дафной уже успели поругаться этим утром.

– Доброе утро. Волнуешься?

– И боюсь, – призналась я.

– Не стоит. Меньше всего на свете мне хотелось бы послать тебя туда, где ты не будешь счастлива. Поверь мне.

– Я верю, – ответила я. В дверях появился Эдгар с серебряным подносом, он принес мне апельсиновый сок.

– Сегодня мне только рогалик и кофе, Эдгар.

– Нине это не понравится, мадемуазель, – предупредил он. Его темные глаза сейчас глядели сумрачно, лицо было хмурым. Я проводила его взглядом до выхода из столовой, потом повернулась к улыбавшемуся отцу.

– Эдгар очень любит тебя, и ему грустно видеть, что ты уезжаешь. Как и я, Эдгар знает, что нам будет ужасно не хватать твоего счастливого голоска и твоего сияющего вида.

– Тогда, вероятно, нам не следует ехать. Может быть, это ошибка, – негромко сказала я. – Жизель все еще недовольна.

– Боюсь, Жизель всегда будет недовольна, – со вздохом отозвался отец. – Нет-нет, жаль, конечно, но мне кажется, так для тебя будет лучше. И для Жизель, – быстро добавил он. – Она слишком много времени проводит в одиночестве, жалея себя. Я уверен, что ты не дашь ей этим заниматься в «Гринвуде».

– Я присмотрю за ней, папочка. Он улыбнулся.

– Знаю. Жизель не подозревает, как ей повезло, что у нее такая сестра, как ты, – заметил отец с теплой улыбкой, но глаза его смотрели устало.

– Дафна не выйдет в столовую? – поинтересовалась я.

– Нет, сегодня она завтракает в своей комнате, – последовал торопливый ответ. – Нина только что отнесла ей поднос.

Меня не удивило то, что Дафна будет стараться избегать нас в день нашего отъезда, но я все-таки ожидала увидеть ее злорадство. В конце концов, мачеха получает то, чего хотела, – она избавляется от меня.

– Я поеду к Жану в среду, – сказал отец. – Уверен, ему будет интересно услышать о тебе. И о Жизель, конечно.

– Скажи дяде, что я буду ему писать, – попросила я. – Правда, буду. Я стану писать длинные письма с подробным описанием всего. Скажешь ему?

– Разумеется. Вас я тоже навещу, – пообещал отец. Я знала, что он чувствует себя виноватым из-за того, что посылает нас с сестрой в частную школу, поэтому и дает обещание приезжать к нам уже десятый раз за неделю.

Эдгар вернулся с моим рогаликом и кофе. Папа снова принялся читать газету. Я неторопливо пила кофе, отщипывала кусочки от рогалика, но у меня в желудке было такое ощущение, будто там плавает огромная рыба и щекочет меня изнутри своим хвостом. Спустя несколько минут мы услышали жужжание электрического кресла, на котором Жизель спускалась вниз. По обыкновению спуск сопровождался ее вздохами и стонами.

– Оно так медленно движется. Почему Эдгар не может подняться и просто отнести меня вниз на руках?

Или папа? Надо кого-нибудь нанять специально для этого. Я чувствую себя так глупо. Венди, ты слышала, что я сказала? Прекрати делать вид, что ты глухая.

Папа опустил газету и, покачав головой, взглянул на меня.

– Пойду-ка я лучше помогу ей. – Он поднялся и отправился помочь Венди пересадить Жизель из кресла-подъемника в ее коляску, стоящую внизу.

На пороге двери, ведущей к кухне, шумно появилась Нина. Уперев руки в бока, она пристально смотрела на меня.

– Доброе утро, Нина, – поздоровалась я.

– Что это за «доброе утро»? Ты не ешь то, что приготовить Нина. Будет поездка в Батон-Руж, и тебе нужна сила, слышишь? Я приготовить горячую овсянку. Я взбить яйца как раз так, как ты любишь.

– Думаю, что я слишком нервничаю, Нина. Пожалуйста, не сердись, – взмолилась я.

Кухарка опустила руки и, поджав губы, покачала головой.

– Нина на тебя не сердиться. – Она немного подумала и подошла ко мне, доставая что-то из кармана. – Я давать тебе это, пока не забыть, – произнесла женщина и протянула мне монету в десять центов с просверленной дырочкой и протянутой сквозь нее веревочкой.