Как он и ожидал ее примолкший язык стал крайне активен после ужина.

Он слушал, пытался спокойно увещевать ее и указать на отсутствие у нее логики, несправедливость и безосновательность ее обвинений. Все было бесполезно. Кончила она, как всегда, плача и угрожая оставить его или покончить с собой.

На этот раз он не уступил.

– Я хочу купить этот дом и я хочу наслаждаться жизнью так, как я запланировал, – твердо заявил он. – И все тут!

Он надел куртку и двинулся к двери.

– Я вернусь позже. Может быть.

Она завизжала и запустила в него пепельницей. Он пригнулся, и пепельница отскочила от двери, отщепив кусок дерева.

К счастью, Бренда не последовала за ним и не устроила сцену в коридоре, как бывало делала в предыдущих случаях.

Уже была ночь. Луна еще не взошла, и единственный свет лился из окон мотеля, фонарей вдоль улиц и многочисленных фар автомобилей на бульваре Апач. Он вывел машину на бульвар и поехал на восток, а затем свернул на юг. Через несколько минут он был на дороге в Хохокам Хоумс. Мысль о том, что он собирался сделать, заставила его сердце забиться быстрее и сделала его кожу холодной. Это был первый раз в жизни, когда он всерьез думал совершить преступный акт.

Хохокам был в огне от освещения и шумным от музыки из громкоговорителей и голосов детей, игравших на улице, покуда их родители рассматривали дома.

Он поехал дальше, проехал через Месу, развернулся и вернулся обратно через Темпе и до Ван Бюрена и в сердце Феникса. Он срезал угол на север, потом на восток, до тех пор, пока не оказался в городке Скоттгдейл. Здесь он остановился на полтора часа в маленькой таверне. После роскоши четырех рюмок «Бэт 69» он завязал. Больше он не хотел – скорее, боялся принять больше, потому что ему не улыбалось быть пьяным, когда он начнет выполнять свой проект.

Когда он вернулся в Хохокам Хоумс, свет уже не горел, и в пустыню вернулось безмолвие. Он припарковал машину позади дома, в котором побывал в полдень. Одетым в перчатку правым кулаком он разбил окно, давшее ему доступ в комнату отдыха.

К тому времени, когда он оказался внутри комнаты, он тяжело дышал и сердце его билось так, словно он пробежал несколько кварталов. Хоть и испуганный, он вынужден был улыбнуться про себя. Человек, много живший в своем воображении, он часто мнил себя взломщиком – не заурядным, конечно, а Раффизом.Теперь он знал, что его уважение к закону было слишком сильным, чтобы он стал когда-нибудь крупным преступником, или даже мелким. Совесть мучила его из-за этого маленького акта, выполнение которого он считал для себя оправданным.

Более того, мысль о возможной поимке чуть не заставила его плюнуть на рог.

Прожив тихую, достойную и респектабельную жизнь, он будет погублен, если его заметят. Стоит ли рог этого.

Он решил, что да. Отступи он сейчас, он всю свою жизнь будет гадать о том, что же он упустил. Его ждало величайшее из всех приключений, такое, какого не испытывал никакой другой человек. Если он сейчас струсит, то может с таким же успехом застрелиться, ибо он будет не в состоянии вынести потери рога или самобичеваний и обвинений в отсутствии смелости.

В комнате отдыха было так темно, что он вынужден был нащупывать путь к стенному шкафу кончиками пальцев.

Обнаружив раздвижные двери, он откатил левую, которую он отталкивал в сторону в полдень. Он медленно подталкивал ее локтем, чтобы избежать шума, и остановился послушать звуки снаружи дома.

Как только дверь была полностью открыта, он отступил на несколько шагов. Он поднес мундштук рога к губам и тихо подул. Раздавшийся из него трубный звук так сильно поразил его, что он выронил инструмент. Пошарив вслепую, он обнаружил его наконец в углу помещения.

Второй раз он подул сильно. Раздалась еще одна громкая нота, не громче чем первая. Какое-то устройство в роге, наверное серебристая паутина за мундштуком, регулировало децибельный уровень. Несколько минут он стоял в нерешительности с поднятым почти у рта рогом. Он пытался мысленно реконструировать точную последовательность семи слышанных им нот.

Семь маленьких кнопок на нижней стороне явно определяли различные гармонические волны. Но он не мог выяснить, которая, не экспериментируя и не привлекая внимания.

Он пожал плечами и пробормотал:

– Какого черта!

Он снова затрубил, но теперь он нажимал кнопки, задействовав сперва ближайшие к нему. Воспарилось семь нот.

Их длительность была такой, как он помнил, но не в такой последовательности, как ему помнилось.

Когда замер последний трубный звук, издалека донесся крик. Вольф чуть было не запаниковал. Он выругался, снова поднял рог к губам и нажал на кнопки в таком порядке, который как он надеялся, воспроизведет «сезам откройся», музыкальный ключ к другому миру.

В то же время луч фонарика пробежался по разбитому стеклу комнаты, а затем последовал дальше. Вольф снова затрубил.

Свет вернулся к окну. Поднялись новые крики.

Вольф пробовал разные комбинации кнопок. Третья попытка казалась дупликатом того, что произвел юноша на вершине поганкообразного валуна.

Фонарик просунули в разбитое окно. Глухой голос прорычал:

– Эй ты, там, выходи, или я буду стрелять!

Одновременно на стене появился зеленоватый свет, прорвался и выплавил дыру. Сквозь нее сияла луна. Деревья и валун были видимы только как силуэты на фоне зеленовато-серебрянного излучения от огромного шара, у которого виден был только сегмент.

Он не стал задерживаться, он мог бы заколебаться, если бы оставался незамеченным, но теперь он знал, что должен бежать.

Другой мир предлагал неуверенность в будущем и опасность, но в этом ждал определенно неизбежный стыд и позор. Даже пока сторож повторял свои требования, Вольф оставил его и свой мир позади. Ему пришлось нагнуться и высоко шагнуть, перебираясь через съеживавшуюся дыру. Когда он обернулся на другой стороне бросить последний взгляд, то смотрел сквозь отверстие не большее, чем корабельный иллюминатор. Через несколько секунд оно исчезло.