Глава вторая.

Путешествие к морю

Были первые числа июня. Стояли белые, тихие ночи. В море, как в зеркале, отражались перевёрнутые острова с зелёными шапками лесов и разноцветным подбоем прибрежных камней — белых, розовых, тёмно-лиловых, разрисованных зеленоватыми кольцами лишайников. И солнце, северное солнце белых ночей, низко висевшее у горизонта, плавало золотым блюдцем на полированной поверхности моря. Была такая тишина, что, прислушавшись, можно было различить в ушах звон, который нарастал, звенел всё громче и громче, заглушая удары сердца. Заколдованные тишиной и сном, стояли ели. Берёзки, вплотную подступив к воде, заглядывали в неё, любуясь своим отражением.

И крепко-крепко спали гагачата в тёплом, сухом гнезде, отгороженные от всего мира горячим телом матери. И только старая гага не спала в эту ночь, последнюю перед путешествием к морю. Она неподвижно сидела, вслушиваясь в тишину, и думала…

Страшный впереди предстоял день. И зачем только так далеко от моря соорудила она своё гнездо! Ведь можно было сделать его поближе, тогда путь к воде для её гагачат был бы короче. Но ближе, успокаивала себя мама, могла заметить ненавистная ворона, хитрая и наглая, которая часто навещала остров и, притаившись среди ветвей сосны, подолгу наблюдала за мамой-гагой, кормящейся у берега. Вороне очень хотелось найти гагачье гнездо — для этого ей надо было проследить, куда возвращается гага после еды, но мама была опытной и мудрой: наевшись, она летела прочь от гнезда, на соседний островок, и скрывалась в траве. Ворона немедленно перелетала следом, а гага переползала под ветками елей через весь островок и вылетала с другого его конца. Сделав широкий круг над морем, она возвращалась на свой остров. Но и вернувшись, она ещё долго сидела в стороне от гнезда, прислушиваясь, приглядываясь ко всему подозрительному, опасаясь, не разгадала ли ворона её хитрость. В последнее время старой гаге стало казаться, что ворона только для вида летит за ней с острова, а потом немедленно возвращается назад и рыскает по нему либо, притаившись, наблюдает. Ворона — самый страшный враг уток, так как она наблюдательна, прожорлива и нахальна. Обнаружив утиное гнездо, она выпивает яйца или съедает утят. Поэтому мама очень тревожилась за жизнь своих малышей, которым предстоял длинный путь к морю. Гагачатам надо было пройти целых сто пятьдесят метров — сначала участок елового леса, затем узкую полоску березняка и, наконец, — самое опасное место пути! — открытую поляну, которая тянулась до кромки прибоя. Голое, незащищённое место. И эта ужасная ворона, которая вечно торчит на суку большой сосны, растущей у края поляны! А ястреб, который каждый день облетает остров! Хорошо ещё, что на острове нет лисы. От неё спасения нет не только гагачатам, но и взрослой птице. Бедные малыши! Они ещё не подозревают, что мир велик и друзей в нём так мало! Пусть спят. Крепче. Пусть набираются сил. Только бы хватило их, чтобы добраться до моря. В море, по крайней мере, не надо бояться ворон и лис. А это уже кое-что! Так думала мама, прислушиваясь к спокойному дыханию гагачат.

Но вот солнце, описав полукруг у горизонта, медленно поползло вверх, и наступило утро. Первым проснулся Тяп.

Он сразу вспомнил, что их уже пятеро. Конечно, он не мог ждать, пока проснётся Чип. Он пробовал потерпеть, но ничего не получалось.

Пришлось его разбудить:

— Чип, а Чип! Чипик! Ты уже проснулся?

— Нет, я ещё сплю, — ответил Чип тоненьким голосом.

Тяп минутку помолчал, а затем спросил:

— Почему же ты тогда разговариваешь?

— А я не разговариваю… Я просто отвечаю.

Тяп услышал, как дружно хихикнули проснувшиеся гагачата. Поэтому он повернулся к ним и вызывающе произнес:

— А вот мне не смешно.

— Это мы заметили, — сказал Ябеда. И добавил: — Не крутись, пожалуйста, ты можешь толкнуть Ляпа.

— Кто — я?! — вспылил Тяп. — Я могу толкнуть Ляпа? Это ты сказал, Ябеда?

— Да, это сказал я! Но ты опять плохо слушаешь старших: я же сказал, что ты можешь толкнуть, но я не говорил, что ты уже толкнул. Он ведь тебя ещё не толкнул, правда, Ляп?

Ляп ответил:

— Это правда. Тяп меня не толкал. И вообще, Тяп, зря ты пристаешь к Ябеде.

— Я пристаю к Ябеде?! — возмутился Тяп. — Ты слышал, Чап?! Чипик, ты слышал?! Нет, Чап, я больше так не могу — вот возьму и клюну Ябеду больно-пребольно! Чип, Чипик! Ты поближе к нему, будь другом, сделай это за меня.

— Пожалуйста, — сказал Чип и изо всей силы клюнул Ябеду.

— Ой! — крикнул Ябеда. — Мама! Они дерутся!

— А он сам первый… — начал Тяп.

Но мама сердито сказала:

— Тише! Какие вы ещё глупые! Сидите спокойно и берегите силы. Чип, не дерись!

— Но меня попросил его клюнуть Тяп.

— Тяп, а ты не учи драться.

— А Ябеда пусть ко мне не лезет!

— А я и не лез, — сказал Ябеда. — Ляп знает.

— Я знаю, — подтвердил Большой Ляп.

— Ничего ты не понимаешь, Ляп, — вмешалась мама. — Виноват Ябеда. Тяп — тоже. И Чипик. Но Чипик совсем ещё маленький, он только ещё обсох, а Ябеде и Тяпу должно быть стыдно — им уже целых два дня! А теперь замолчите и сидите смирно. Солнце уже поднимается. В полдень мы отправимся к воде.

Гагачата притихли. Гагачата вообще послушные дети своих родителей.

Достаточно одного родительского слова, чтобы малышей урезонить.

Между тем солнце поднималось всё выше и выше. В лесу стоял пряный запах багульника, сплошным ковром покрывшего каменистую почву острова. То здесь, то там попадались скромные сиреневые веточки вереска. Кожистые глянцевитые листочки брусники терялись в зарослях черничника. И над этим зелёным морем поднимались ели.

У самой земли под спутанными веточками растений, присмотревшись, можно было обнаружить еле заметную тропку, тянувшуюся от гнезда к морю. Это мама-гага, отправляясь за пищей к воде, протоптала тропинку, по которой сегодня она поведёт своих малышей.

Чутко прислушивалась гага к лесным шорохам, которые могли предупредить о приближении врага. Внимательно следила за каждой тенью, мелькавшей среди ветвей, — ведь она тоже могла принадлежать врагу. И жадно ловила тишину и покой, которые были её единственными друзьями. Наконец солнце поднялось совсем высоко, и мама решила: «Пора». Осторожно оглядываясь, она сошла с гнезда. И сразу сквозь еловую лапу, накрывавшую сверху гнездо, брызнуло в глаза гагачат солнце и на мгновение ослепило их. Пахнyло чистой свежестью июньского северного дня и запахом леса.

Гагачата смешно вытянули шеи, стараясь разглядеть, куда делась мама. Но она была совсем рядом. Мама стояла недалеко от гнезда и тихим клёкотом приглашала гагачат следовать за собой: «Идите, идите же за мной. Не теряйте зря времени! Идите за мной и не бойтесь». Первым вылез Чап, за ним — Ябеда и Большой Ляп. Спрыгнув с гнезда, они сразу исчезли в густых кустиках черники и, потеряв из виду маму, испугались. Мгновенно притихнув, они затаились в траве.

— Я здесь, здесь, идите за мной, — совсем рядом раздался голос мамы.

Гагачата привстали, чтобы разглядеть маму, а Большой Ляп даже приготовился о чем-то спросить, но в это самое время — бум! — что-то прихлопнуло его сверху. Бум! — раздалось ещё раз. Гагачата снова замерли. И вдруг совсем рядом раздался голос Тяпа:

— Чип, а Чипик, ты видел, как я красиво прыгнул?

— Да это же Тяп! — первым догадался Чап.

— И Чипик! — обрадовался Большой Ляп.

— Они прыгнули из гнезда прямо тебе на шею, Ляп? Не правда ли, тебе очень смешно? — вставил Ябеда.

— Тише, дети! — Из кустов показалась голова мамы. — Не произносите ни одного слова. Ступайте за мной! Вперёд! Скорее!

Смешно толкаясь, путаясь в стеблях травы и падая, гагачата-пуховички торопливо побежали за матерью. С трудом пробираясь через кусты, они растянулись неровной цепочкой. Ах как было трудно идти и как страшно было отстать! Падали гагачата, цепляясь широкими лапками за корешки, падали, запутавшись в веточках черничника, кувырком летели с камня, больно ударяясь о землю. А впереди мелькал хвост мамы-гаги, и тихий голос настойчиво звал и подгонял их: