Яшке казалось, что она бежит так уже целую вечность, что силы на исходе, когда тропинка вывела её к просёлочной дороге. Лай сдерживаемых собак прозвучал совсем рядом, и, обернувшись, девочка увидела белёсый туман, затягивающий тропинку у неё за спиной. В безветренной ночи клочья тумана то расплывались, то сгущались, становясь похожими на разверзнутые пасти. Яшка вскрикнула, и чуть было снова не упала, чудом зацепившись за подвернувшуюся ветку. Но с дороги донёсся стук дробный копыт. Девочка из последних сил выскочила на дорогу и увидела двух приближавшихся всадников.

– Держись, Потеряшка, – крикнул первый, и она узнала голос брата. Радх на скаку подхватил сестру, и, развернув коня, помчался к городу, а его спутник проскакал мимо них, торопясь туда, где на дорогу неторопливо выползал туман.

– Вайд ар, роалив![“Поймай меня, если сможешь!” Перевод с тарского [3] ] – донесся до Яшки звонкий голос.

– Ат вайде ра![“Я поймаю тебя!” Перевод с тарского] – прозвучал в ответ голос, от звука которого Яшка уткнулась лицом в плечо своего спасителя, боясь пошевелиться.

– Вот, надень.

Брат протянул ей что-то. Но перепуганная девочка ещё крепче вцепилась в Радха.

– Он велел надеть, сказал, что ты станешь невидимой для Охотника. Дрожащими руками Яшка надела перстень и почувствовала холодное прикосновение металла. И от этого прикосновения замерли, замёрзли все страхи, и всё случившееся стало казаться сном, страшным сном, о котором с лёгкостью забываешь поутру.

Лепесток 4

Двухэтажный деревянный дом, принадлежавший княгине Улитиной, стоял на тихой улочке, молчаливо возвышаясь над одноэтажными соседями. Это угрюмое молчание нарушалось раз или два в год, когда из столицы приходил вестник. И тогда дом оживал, наполняясь голосами служанок, хлопал распахивавшимися оконными рамами, шуршал чехлами, снимаемыми с мебели.

Потом улицу оглашало ржание лошадей, стук колёс по деревянной мостовой, перебранки кучеров и лакеев, а соседи начинали изобретать предлоги, чтобы заглянуть в гости и раньше других встретиться с приезжими.

Но штабс-ротмистру Петру Кваснёву, взбегавшему по ступеням резного крыльца, не нужен был предлог, чтобы постучаться в двери этого дома. У него было к приезжему дело, и не просто дело, а дело чести. Ему не раз случалось принимать на себя обязанности секунданта, но ни разу ещё не сталкивался он с оскорблением, столь хладнокровно нанесённым на ровном месте незнакомому человеку. В горячке и по пьяни – случалось, недоброжелателям и неприятелям – многократно, а вот такого… Штабс-ротмистр вспомнил презрительно-брезгливое выражение лица мальчишки в штатском, потребовавшего от Афиногена отпустить пойманную плясунью. Фин аж присвистнул, глядя на щуплого и наглого противника.

– У вас, сударь, ещё молоко на губах не обсохло, но я готов вам преподать урок вежливости, – насмешливо заметил корнет.

– Вы пьяны, господин грубиян, – холодно ответил нежданный заступник Розы, – и пятнаете честь мундира так же, как уже испачкали сам мундир. И юноша указал на свежее пятно солидных размеров, украсившее обшлаг рукава корнета.

Лицо корнета, румяное прежде от выпитого вина, побагровело.

– Кто будет вашим секундантом? – прорычал он обидчику.

Тот усмехнулся.

– Я не принимаю пьяных вызовов. Вот если завтра не передумаете, присылайте своего секунданта в дом княгини Улитиной.

С этими словами незнакомец развернулся и пошёл к выходу, уводя за собой «спасённую» томалэ. Они остановились у дверей, но, судя по выражению лица девушки, разговор их был мало похож на воркование влюблённых голубков. Да и подошедший Радх после короткой беседы с юношей помрачнел не на шутку.

Странный молодой человек. И всё же не были ли слова «о пьяном вызове» попыткой избежать дуэли? А если так, то интересно, каким будет лицо наглеца, когда тот поймёт, что отвертеться не удастся?

Потому что не будь он Петром Кваснёвым, он не позволит наглецу увильнуть от поединка!

Но первым принимать бой пришлось самому Петру. Дверь ему открыла дюжая баба, больше похожая на гвардейца в юбке, чем на служанку приличного дома. Штабс-ротмистр был высок ростом и привык смотреть на окружающих сверху вниз, но служанка, стоящая на пороге, возвышалась над ним на добрых полголовы. При этом смотрела она на вошедшего с любезностью полковника Лискина, посреди игры оторванного от карточного стола.

– Барин не принимает, – сказала она грубым голосом, вполне соответствующим её телосложению.

Однако напугать штабс-ротмистра было не так просто.

– Доложи своему хозяину, что его желает видеть штаб-ротмистр Кваснёв.

– А по какому делу? – спросила служанка.

– Свои дела я буду обсуждать с твоим хозяином, – ответил Кваснёв, взбешённый наглостью служанки, посмевшей таким тоном разговаривать с дворянином.

По лицу бабы было видно, что она совершенно не хочет докладывать хозяину. Но прежде, чем это было озвучено, откуда-то сверху донёсся нежный девичий голос.

– К нам кто-то пришёл, Матрёна?

Пётр поднял голову и замер, глядя на белокурого ангела, по недоразумению облачённого в скромное утреннее платьице. Очарование момента было нарушено визгливым голосом:

– Анна, благовоспитанные девицы не выскакивают на лестницу! Ваше любопытство неприлично!

Голос этот принадлежал сухопарой особе, безуспешно пытавшейся одновременно двигаться с достоинством светской дамы и поспевать за девушкой. Неказистость компаньонки, а никем другим кроме компаньонки дама в чёрном наглухо закрытом платье быть не могла, ещё сильнее оттеняла красоту Анны.

– Тогда я буду неприличной, – весело ответила девушка, сбегая вниз. – Так кто там пришёл?

С появлением хозяйки Матрёна расслабилась.

– Этот господин желает видеть хозяина, Анна Андреевна, – с видимым облегчением ответила она.

– Штабс-ротмистр Кваснёв к вашим услугам, сударыня! – молодой человек склонился, запечатлевая поцелуй на тонкой девичьей руке. Вблизи девушка показалась ему больше похожей на сбежавшую из классной комнаты гимназистку, чем на спустившегося с небес ангела.

– Анна Задольская к вашим, – Анна улыбнулась гостю с такой обезоруживающей искренностью, что Пётр на мгновение забыл, зачем он пришёл в этот дом. – Что привело вас в наш дом? Только не говорите, что любопытство!

– Увы, сударыня, всего лишь скучные мужские дела. Я должен видеть господина Задольского.

Девушка надула губки.

– Ну почему, как только дела, так сразу мужские, – обиженно сказала она. – Так вам непременно нужен мой брат?

– Увы, сударыня, только он и никто другой.

– К сожалению, Виталион ещё спит. Он вчера вернулся поздно, и до полночи работал. И если это не очень срочно…

– К сожалению, – в тон ей ответил штабс-ротмистр, – вопрос не терпит отлагательства.

Своими соображениями о том, чем господин Задольский занимался допоздна, поделиться с невинной девушкой Пётр не мог, но и щадить заспавшегося зазнайку не собирался.

– Тогда придётся разбудить его, – задумчиво произнесла хозяйка. – Матрена! Скажи Адрейке разбудить Виталиона! Надеюсь, вы, господин штаб-ротмистр, позволите мне скрасить время вашего ожидания?

Пётр с удовольствием позволил девушке увлечь себя в гостиную и вовлечь себя в разговор. В конце концов, девушка нисколько не виновата в поведении своего брата.

Штабс-ротмистру казалось, что никогда ещё не был он в таком ударе, не шутил так непринуждённо, рассказывая о местных достопримечательностях и известных горожанах, никогда не был так красноречив, и никогда не было у него слушательницы, столь внимательной и заинтересованной, живой и непосредственной. Клара, сидевшая в уголке, только недовольно поджимала губы, выражая недовольство всем своим видом, но не решаясь сделать замечание, когда её подопечная вела себя слишком неподобающе. Смех Анны, звонкий и неприлично громкий, то и дело разносился по дому, но вдруг неожиданно оборвался. Лицо компаньонки, и без того длинное, вытянулось и закаменело.