Филоненко Вадим Ольга, Филоненко Вадим Ольга

Одержимые удачей

Повесть: Фантастика

Вечер 29 июня 1908 г., за десять часов до падения Тунгусского метеорита, Среднесибирское плоскогорье, эвенкийское стойбище на реке Хушмо

Илья Берестов, русский, ссыльный студент-медик 26 лет от роду, волею случая осевший в фактории Ванавара фельдшером, всегда любил чай. Особенно тот, который заваривал его друг – эвенк (или как их в ту пору называли тунгус) Василий Дженкоуль. Внешне напиток выглядел страшновато и по цвету походил на жидкий деготь, но был настолько душист, что у Ильи всегда слегка перехватывало дыхание от предвкушения первого обжигающе-вкусного глотка. Вот и теперь, прежде чем прикоснуться губами к краю кружки, Илья по привычке закрыл глаза и несколько мгновений вдыхал опьяняюще-травный аромат. Дело происходило в одном из летних чумов семьи Дженкоуль. Илья и Василий сидели, поджав ноги, на оленьих шкурах и пили чай. Уютно потрескивал разведенный посреди чума костер, но гари внутри почти не чувствовалось – дым поднимался высоко, проходя через отверстие в конусной крыше так, что в чуме оставался лишь его легкий привкус.

"Привкус дыма к травяному аромату чая". Берестов хмыкнул, не открывая глаз. Он обожал эти запахи. Он "дышал" чаем, изредка делая осторожные маленькие глотки, и наслаждался ощущениями.

– Ты будто молишься, – ворвался в таинство чаепития насмешливый голос Василия. – Пей, чего его нюхать!

– Ты варвар. Дикий варвар, – пробормотал Илья. Позапрошлой весной Василия сильно порвал медведь, и Берестов больше месяца выхаживал его, фактически силой выдернув с того света. А год спустя Василий вытащил Илью из гнилой топи, куда тот опрометчиво забрел, увлекшись сбором лекарственных трав. С тех пор они дружили – крепко и безоглядно.

– Я варвар, – согласился Дженкоуль. Пару дней назад Илья объяснил ему значение этого слова: дескать, варвар – это дитя природы. – А ты пей, да спать ложись. Завтра рано-рано тебя подниму, до рассвета ходить надо.

– Куда еще? – рассеянно отозвался Илья, смакуя дивный напиток.

Дженкоуль глянул на друга с хитрецой.

– На сохатого с тобой пойдем.

– Не, Вась, не пойду, – отказался Берестов. – Не люблю я охоту, ты ж знаешь. Я лучше в Ванавару вернусь. Сыну твоему полегчало, лихорадка почти прошла, так что…

– Успеешь еще в Ванавару. Поутру со мной пойдешь! – отрезал Дженкоуль. – Буду делать из тебя человека, варвара. – Он громко отхлебнул чаю и неодобрительно взглянул на друга. – Ты плохо живешь: оленей нет, жены нет, детей нет, палить из ружья не умеешь…

– Ну, положим, умею, – возразил Берестов, – умею, но стрелять из ружья по божьим тварям не хочу.

– А я тебя не на "божьих тварей" охотиться зову – на сохатого.

– Лось тоже тварь божья.

– Сколько раз тебе говорить: зверь не божья тварь, у зверя души нет, – покачал головой тунгус.

– Это вопрос спорный.

– Ничего не спорный, – решительно прервал Дженкоуль. – Мой дед зверя бил, и отец бьет, и братья бьют, и я бью, и дети мои, как подрастут, будут. И тебя научу. И жену тебе найду. Потом оленей заведешь.

Берестов поморщился, но промолчал, зная, что переспорить упрямого тунгуса не так-то просто. Он допил чай, отставил кружку, встал, подвигался, разминая затекшие ноги, откинул матерчатый полог чума и вышел наружу, с головой окунаясь в тревожные пестрые сумерки. Тунгус вышел следом, глянул ввысь, покачал головой:

– Плохо. Небо горит.

– Видно какая-то природная аномалия, – машинально откликнулся Илья.

Северное сияние в последнее время и впрямь было необычайно яркое: то красно-желтое, огненное, то ядовито фиолетовое, с интенсивными изумрудными сполохами. А под вечер иногда появлялись странные облака – словно блестящая серебристая вуаль окутывала сумеречное небо.

Илья поежился, помялся нерешительно, а затем признался, не сводя взгляда с полыхающего, огненно-красного неба:

– Беспокойно мне, Вась, ох и беспокойно. Сердце щемит. Словно жду чего-то…

– Всем беспокойно. Шаман Чуню говорит: Аксири сердится, скоро стрелять начнет.

– Слушай, у тебя одна стрельба на уме, – засмеялся Илья. – Аксири – это по-вашему бог неба, в кого ему стрелять? На небе сохатые не водятся! И вообще, ты вроде крещеный, у тебя крест нательный, а в Аксири веришь.

– Я в них во всех верю: и в Аксири, и в Иисуса, – хитро прищурился Дженкоуль, отчего его и без того узкие глазки превратились в щелки. – Что мне трудно что ли? А им приятно. Глядишь, там где Богородица подведет, Аксири выручит, а от гнева Огды (*бог огня) Иисус спасет.

Их разговор прервал отец Василия – крепкий, в годах, тунгус с морщинистым, словно выдубленным, безбородым лицом, раскосыми глазами-черточками и гортанным голосом, привыкшим покрикивать и на оленей, и на членов семьи. Семья Дженкоулей считалась очень зажиточной – общее поголовье их оленей давно перевалило за шесть сотен.

Старший Дженкоуль приветливо улыбнулся Берестову и повернулся к сыну.

– Завтра на Илимпо пойду, олень встречать. – Из уважения к Берестову он заговорил по-русски, но чужой язык давался ему не так легко, как сыну, поэтому его речь была путаной мешаниной русских и эвенкийских слов, но Илья давно уже научился понимать подобную "кашу". – А ты, Василий, бае лекаря до Ванавары веди, олень верховой дай.

– Я прежде хотел его к Чургиму сводить, на сохатого…

– Хорошо. Своди.

– Все, Илья, теперь не отвертишься, – захихикал Василий, когда отец ушел в чум. – Слыхал, что отец сказал? А старших слушать надо!

– Да черт с тобой, пойдем, – сдался Берестов.

– Э… Нечистого не поминай, – нахмурился тунгус, с опаской покосился на огненное небо и поспешно забормотал то ли христианскую молитву, то ли обращение к своим, варварским богам.

***

Утро 30 июня 1908г. выдалось на редкость погожее – тихое, ясное, безветренное. Наступающий июль здесь, в тунгусской тайге, был самым жарким месяцем в году, хотя Илья так и не смог до конца привыкнуть к резким летним перепадам температур: то жара под тридцать, то едва больше десяти и мокрый то ли дождь, то ли снег. Но сегодня небо было ясное, синее, а воздух свеж, но не холоден. Да и шагали они довольно быстро – Василий, как и все эвенки, просто не умел медленно ходить. И все же Берестов на ходу поплотнее запахнул армяк и поежился – его била мелкая противная дрожь. "Не выспался что ли? Или, упаси боже, лихорадку подцепил?" – рассеянно подумал он, привычно отмахнулся от ненасытных комаров и посверлил раздраженным взглядом спину шагающего впереди бодрого, веселого Дженкоуля.

– Варвар, дикарь, – не сдержался Илья.

– Ты ногами работай, а язык пускай отдохнет, – весело оскалился тунгус. – Вы, лючи (*русские), страсть как болтать любите!

Берестов аж задохнулся от возмущения и собрался было ответить, но тут его нога соскользнула с кочки, угодив в чавкающую болотистую жижу, и он прикусил язык. Дальше пошли молча. Илья машинально шагал по мшистому, временами хлюпающему под ногами, зеленому, бугристому ковру, а его взгляд по привычке высматривал густые заросли брусничника и прочей, ценной в его профессии растительности. Вскоре лес стал суше и светлее – маленькое болотце осталось позади, началась территория старого пожарища. Немногочисленные лиственницы здесь обильно смешались с березами и осинами. Местность выровнялась и идти стало легче.

Внезапно поднялся ветер. Он раскачивал испятнанные черными кляксами березовые стволы, трещал ветками, издавая щемящие тоскливые звуки, и Берестову вдруг показалось, что деревья заплакали. Подчиняясь внезапному предчувствию, он схватил Дженкоуля за плечо, останавливая.

– Ты чего? – удивился тунгус.