Машина, чуть замедлив ход, свернула на Степную. Вот и дом, где живет доктор Багрий. Может, заглянуть?.. Не стоит, он сейчас собирается в больницу, торопится. Нет хуже разговора наспех.

Дима чуть притормозил, потом снова прибавил газу. Тарас Игнатьевич покосился на него. «Почему он пошел в шоферы? Такой мастер…»

– Чего это ты решил за баранку взяться? Слесарь высшего разряда и вдруг – за баранку?

– Наследственность, – не поворачивая головы, ответил Дима. – Дед в ломовых извозчиках всю жизнь проходил. Батя в Гужтрансе маялся на биндюге в две лошадиные силы. А мне «Волга» досталась. Да еще директорская. Генетика!

– Увиливаешь?

– На легкие хлеба потянуло, захотелось чистенькой работы. Чтоб при галстучке. И еще захотелось к вам присмотреться. Присмотрюсь и, гляди, в директора выбьюсь. Славы захотелось. Славы и почета.

– Смотри, чтоб не плакать потом. Слава, она, брат, на крепкую голову рассчитана.

– Так я же присматриваюсь только.

– Присматривайся, присматривайся. Чем черт не шутит. Может, в министры выберешься.

– В министры – это потом, а пока вполне устраивает и директором судостроительного. Хотя бы такого, как наш. Заводик первоклассный. Что надо заводик! Дважды орденоносный! Немного подиректорствую, а потом уже – в министры.

– Давай, давай. Я тогда к тебе водителем пойду. Лады?

– Лады. Вот шуму-то будет! Димка, скажут, вон как вымахал. Бунчужный у него шофером. Лауреат Ленинской премии, Герой Социалистического Труда у Димки – шофером!

Машина вышла на Стапельную площадь. Линию тротуара тут резко отграничивала от мостовой белая кайма бордюра.

– Бордюрчик, пока вас не было, Ширинкин вон как отделал, – усмехнулся Дима.

Стапельная площадь нелегко далась Бунчужному. Пришлось убрать больше двух десятков старых домов, освободившееся место выровнять, покрыть асфальтом. В центре – огромная клумба. Она, как и цветники на площади Героев, была похожа на вытканный разноцветными узорами ковер и тоже искрилась. Прежде трамваи, автобусы и грузовики вечно скапливались тут перед мостом через Бинду. Особенно в часы «пик». А сейчас…

Ровным потоком вливался сюда транспорт из пяти улиц. Огибая клумбу, машины устремлялись к бетонному мосту. Мост назывался Кузнечным. Когда-то здесь было множество кузниц – и у причалов, и неподалеку на склоне, и выше, на кривых улочках, где ютился рабочий и торговый люд. В старину здесь было царство извозчиков. Тут ковали лошадей, обивали железом тяжелые грузовые повозки, так называемые биндюги, арбы и шарабаны, натягивали железные шины на колеса, ремонтировали баркасы и шаланды. В память об этих кузнях и назвали мост Кузнечным. Прежде он был деревянный. После того как «отгрохали» площадь, поставили этот – железобетонный. Перила его напоминают чугунную вязь оград ленинградских парков.

Не умещаясь на тротуарах, захватывая порой проезжую часть, к заводу валил народ – с ближайших улиц и отдаленных. Даже из центра. Эти тоже нередко предпочитали идти пешком. С транспортом в городе, сколько помнит Бунчужный, всегда было трудно. Людской поток с моста выплескивался на широкую Корабельную улицу, что на Крамольном острове уже. Машина вышла сюда, потом свернула в глухой Вымпельный переулок, ведущий к центральной проходной. И тут бордюр тротуара был выкрашен в белый цвет. «Ширин, как всегда, перестарался, – думал Бунчужный. – Бордюр можно бы и не красить».

– Долго нам еще с чистой шеей ходить? – спросил Дима с насмешкой в голосе.

Тарас Игнатьевич хотел было сказать, что гостей положено встречать в прибранном помещении, около дома подмести и шею вымыть… Но вместо этого покосился на белый бордюр, на котором чья-то варварская рука вывела углем короткие и выразительные в своем неприличии слова.

– А шея-то уже подзагрязнилась, – бросил он сердито и добавил: – Сукины дети, даже буквы писать как следует не научились.

– Прикажите Ширинкину. Он в два счета перекрасит заново. Только надо не в белый, а в черный, чтоб художества углем не так в глаза бросались.

– Мелом напишут. Изловить бы одного да всыпать хорошенько, чтоб другим неповадно было.

– А вы тому же товарищу Ширинкину скажите, чтоб распорядился патруль из военизированной охраны выставить. Пока гости будут.

– Ты его Ширинкиным окрестил? – недовольно спросил Бунчужный.

– Я.

– Обидная кличка.

– Ширин К.Ин. Вместе – Ширинкин. Вольно же было его батьке, зная свое имя и фамилию, сына Костей называть. За отцовские грехи расплачивается наш Константин Иннокентьевич.

– А ты злой, оказывается.

– Я не злой. Я веселый. Американцы говорят, деловые люди обязательно должны быть с юмором. Вот я и тренируюсь.

– Да помолчал бы ты, веселый человек.

– Могу и помолчать.

Машина свернула к воротам. Они были открыты, но перехвачены поперек тяжелой цепью. Охранник увидел директорскую машину, торопливо отстегнул цепь, опустил ее на землю и приподнял фуражку. Тарас Игнатьевич кивнул ему.

«Волга» подкатила к административному корпусу. По тротуару, направляясь к стапельному цеху, шли двое: крепкий, широкоплечий, пожилой уже бригадир судосборщиков Василий Скиба и худощавый, невысокого роста Назар Каретников – электросварщик. Тарас Игнатьевич окликнул Скибу. Тот остановился. Каретников тоже остановился.

Скибу Тарас Игнатьевич знал давно. И Каретникова знал: один из лучших электросварщиков на стапеле. Корифей своего дела. Одна беда – выпить любит. В понедельник за ответственные швы не брался: дорожил авторитетом.

Бунчужный ответил на приветствие Каретникова и, внимательно присмотревшись к нему, нахмурился.

– Опять? Сколько раз предупреждали!

– Вчера ко мне кум с кумой наведывались. Всего на один день приехали. Пришлось уважить. А только я…

– Как на стапеле, Василий Платонович? – спросил Бунчужный, не дослушав Каретникова.

– Надо бы начало работы передвинуть, Тарас Игнатьевич. Солнце хулиганит.

Бунчужный заметил, что график начала работы на стапеле обычно передвигают позже.

– Так оно ведь год на год не выходит. Ныне солнце просто сказилось.

– Ладно, распоряжусь. А его, – указал на Каретникова, – к работе не допускать. И вообще – в отдел кадров. Надоело!

– Так его только вчера в мою бригаду определили, – возразил Скиба, и в голосе его послышалась обида. – Сами знаете, как с людьми у нас.

– Все, Василий Платонович.

Он попрощался со Скибой и направился к себе. Глядя на его энергичную походку, никто не подумал бы, что этой ночью он так и не прилег. Только подремал немного в кресле во время полета.

2

Скиба посмотрел вслед Бунчужному, потом на смущенного Каретникова, выругался и зашагал к стапелю. Бригада уже была в сборе.

– Гриць, – обратился бригадир к молодому судосборщику Григорию Таранцу. – На сварку станешь заместо этого черта, – кивнул он в сторону Каретникова. – Рационализатор, так его перетак. Вместо углекислого газа решил на сивушном перегаре варить. Вот и турнул его Бунчужный за такое творчество с завода.

Бригаду эта шутка не развеселила. Вчера, когда узнали, что Назара Каретникова перебрасывают к ним, обрадовались. А тут – на тебе!..

Больше всех расстроился из-за этой истории Гриша Таранец. Браться сейчас за ответственную сварку для него было более чем рискованно. Накануне вечером он тоже перебрал в компании молодых писателей и поэтов из Чечено-Ингушетии. Они вместе выступали во Дворце кораблестроителей, а когда гости пошли ужинать, потянули за собой и Григория.

– Пойдем с нами, рабочий класс! – обнял его за плечи руководитель делегации. – Пойдем выпьем за здоровье твоей замечательной девушки. Если эта светловолосая девушка спустилась к нам из твоего красивого стихотворения, ее зовут Таней, верно я говорю? И я не напрасно отбил себе руки, когда аплодировал тебе, клянусь.

Таня, тонкая русоволосая студентка литфака, стала отказываться – у нее завтра коллоквиум, надо подготовиться. Гриша тоже колебался. Но гости так сердечно и весело уговаривали, что не согласиться было нельзя.