Седая Полина, напарница Мири, качает головой.

— Бедная Роза, — говорит она. — Так и сидит с ним целыми днями, а?

— Сидит, — кивает Мири. — Спускается с утра на лифте из своего отделения и сидит. Разговаривает.

— Да, поговорить она мастер, — Полина ладонью массирует себе виски и трет глаза, — будто не видит, что он не понимает ничего.

Мири собирает в сумку мобильный телефон, зеркальце и губную номаду.

— А кто знает, понимает, не понимает? Он же не говорит. Кто его разберет.

— Когда я еще работала в России, — говорит Полина, не отрывая ладони от лица, — у нас была одна старая врач. Так она по выражению глаз полностью парализованного человека могла понять, что он чувствует.

— Я со своим сыном так могу. — Мири достает из сумки расческу и причесывается перед небольшим зеркалом, висящим на стене. — Он спит, а я из соседней комнаты знаю, что у него заболело что-нибудь. Ладно, полседьмого. Пойдем меняться. Пора.

Солнечный коридор еще пустой. Это «шахматный коридор»: пол в нем выложен черно-белой плиткой. По коридору туда-сюда, перешагивая длинными ногами через три-четыре клетки, ходит и кашляет Исайя.

— Реб Шае! — Из-за угла коридора появляется тощий Меир. — Молиться пойдешь?

— Нет, — не оборачиваясь, отвечает Исайя, продолжая измерять шагами коридор.

— Реб Шае, нехорошо! — укоряет Меир, осторожно переступая по клеткам. — Десятый нужен, миньяна нет.

— Доктора попросите.

— Доктор в вечернюю смену. С утра сегодня бабы.

Исайя закашливается, Меир пережидает. Как только наступает тишина, вступает снова:

— Реб Шае, пойдем молиться. Тебе же хорошо будет потом, доброе дело сделаешь — и себе, и нам. День без молитвы — что это за день? То ли жил, то ли нет. Мы ведь не дикие звери, без молитвы жить.

— Не витийствуй попусту, — надменно говорит Исайя. — Я занят.

Меир бросает быстрый взгляд в сторону лестницы.

— А я тебе скажу кое-что, — он понижает голос. — Ты пообещаешь пойти со мной молиться, а я тебе скажу кое-что.

— Что? — останавливается Исайя. — Ты ее видел, да? Ты видел Шейлу?

— Да, — кивает Меир, вставая на цыпочки, чтобы Исайя его лучше слышал. — Да, я ее видел.

— Когда?

— Вчера. И она сказала…

Меир прикрывает ладонью рот и смеется.

— Вот пообещаешь пойти с нами помолиться, тогда скажу.

— Так не могу я уйти-то, — почти миролюбиво объясняет Исайя, — я же ее пропущу.

— Не пропустишь, — шепчет Меир, сгибаясь так, что высокому Исайе приходится низко нагнуться к нему, — она с утра в парикмахерскую пошла.

Лицо Исайи выражает непонимание.

— В парикмахерскую? Зачем?

Меир хихикает тоненько, и шея его дрожит.

— Ты старый, Шае. Ты совсем старый пень. Зачем женщина ходит в парикмахерскую? Чтобы стать красивой!

— Ей не надо, — уверенно говорит Исайя. — Она и так красивая.

— Ты не только старый, ты еще и глупый. Любая женщина хочет стать красивее, чем она есть на самом деле. Ты что, забыл? У тебя что, жены не было никогда?

— Была, — признается Исайя. — Умерла. Пятнадцать лет назад.

— За пятнадцать лет у тебя высохли остатки мозга. — Меир сокрушенно качает головой, тихонько направляя Исайю в сторону лестницы. — Женщина пошла в парикмахерскую. Женщина хочет стать красивой. Что это означает?

— Что это означает? — Исайя смотрит на Меира сверху вниз и хмурит брови.

— Это означает две вещи. Во-первых, что ближайший час она сюда точно не придет. А во-вторых, что ты ей нравишься, глупый хрен!

— Нравлюсь?

— Нравишься.

— Я?

— Ты.

— А вот это мне абсолютно все равно, — величественно произносит Исайя, разворачиваясь в сторону лестницы. — Бог с тобой, религиозный фанатик. Пошли молиться. Может, вымолим себе чего-нибудь.

Шейла Майер смотрит в большое зеркало. Жаннин в длинном белом халате укладывает ей волосы феном.

— Не слишком пышно, — просит Шейла. — Я свои волосы знаю. Чуть переборщишь с феном — сразу клубятся, как взбитые сливки. А я делаюсь похожей на продажную женщину.

— Ну что вы, миссис Майер, — с горячностью спорит Жаннин, — вы у нас самая элегантная. И кожа, посмотрите, какая кожа. Почти никаких морщин.

Шейла складывает губы бантиком, посылая сама себе в зеркало воздушный поцелуй. И уточняет:

— На дешевую продажную женщину.

— У вас изумительные волосы, миссис Майер, — говорит Жаннин. — Я бы тоже хотела такие.

— У тебя не хуже. А если будешь делать два раза в день гимнастику для лица, то и морщин не будет.

Жаннин отводит руку с феном и с тревогой всматривается в свое отражение.

— У меня вроде пока и нет морщин.

— Ой, извини, ради бога, — смеется Шейла. — Я хотела сказать — в моем возрасте.

Жаннин причесывает ее маленькой расческой.

— Брови подправь, — напоминает Шейла.

— У вас сегодня что, свидание? — интересуется Жаннин.

— Посмотрим. — Шейла загадочно улыбается. — Если повезет, то да.

— А если не повезет?

— Значит, повезет завтра.

Жаннин заканчивает работу и под конец опрыскивает Шейлу духами.

— Вот и всё, можете идти на свое свидание.

— Кто же ходит на свидания с утра. Я вечером пойду.

Жаннин ахает:

— А режим?

Шейла смеется:

— А режим не пойдет.

Она идет по коридору, напевая про себя.

— Как вы легко ступаете, миссис Майер, — говорит ей проходящая мимо Иланит. — Как балерина.

— Я была большим начальником, — отвечает Шейла. — Начальники должны легко ступать. Иначе все будут думать, что у них нечистая совесть.

Отдалившись от Иланит, Шейла заворачивает в коридор мужской половины отделения и проходит мимо комнаты номер двадцать семь. Дверь комнаты закрыта.

Шейла тихонько идет до конца коридора. Разворачивается, идет в обратную сторону, притормаживает напротив двадцать седьмой комнаты и очень осторожно, придерживая себя за спину, садится на пол. И охает во весь голос.

Дверь моментально распахивается, и рядом с Шейлой вырастает Исайя.

— Шейла! Господи, что с тобой?

Она улыбается высокому Исайе снизу вверх:

— Привет. Я тут мимо шла. И, представляешь, упала.

— Ужас какой, — говорит Исайя и сияющими глазами смотрит на нее.

Кровать Менаше поставлена так, что до полудня солнечные лучи из окна ложатся ему на грудь.

— Он, когда спит, иногда хрипит. А если нет — то дышит настолько тихо, что мне приходится ему к губам зеркало подносить, — негромко говорит Роза вошедшей Дите. Дита крупная, она тяжело ступает, пол под ней скрипит, и Роза смотрит с неодобрением. — Ты шумишь.

— Глупости, — басом отмахивается Дита. — Кому я тут мешаю.

— Нам, — кротко говорит Роза, поглаживая плечо Менаше. — Мы спим.

Дита усаживается на стуле и вынимает вязание.

— Роза, на тебе лица нет. Ты когда спала в последний раз?

— Я каждую ночь сплю! — возмущается Роза.

— Вот я попрошу кого-нибудь тебе давление измерить. — Дита звучит так, будто угрожает, но смотрит она тревожно. — Ты те таблетки пьешь?

— Пью, — моментально отвечает Роза. — Каждый день.

— Сколько раз в день?

— Четыре.

— Сколько-сколько?

— Ну… два.

— Роза… — в голосе Диты слышится усталость. — Роза, какого цвета те таблетки?

— Какие таблетки, Дита?

— О которых мы говорим. Которые ты пьешь каждый день.

Роза задумывается. Думает она долго, Дита успевает развернуть вязание, вынуть спицы и немного провязать.

— Синие. То есть нет. Белые.

— Ты уверена?

— В чем?

— В том, что они — синие. Или белые.

— Кто синий, Дита?

Дита начинает смеяться. От смеха у нее трясутся полные щеки, и она делается похожей на лающего бульдога. Роза смеется вместе с ней.

— Ты… — с трудом выговаривает Роза сквозь смех, — ты, когда смеешься… похожа… на лающего бульдога…