Украина отдала ему самые высокие почести — он похоронен на высоком днепровском берегу рядом со священной могилой Тараса Шевченко. Высятся два холма, на одном памятник великому Кобзарю, на другом ему — Гайдару. Два властителя дум рядом. И тихо, тихо все вокруг… Только орлы клекочут в синей вышине над днепровскими кручами. И всегда здесь дети, идут и идут с цветами. И пароходы, пробегая по широкой глади реки, салютуют гудками Шевченко и Гайдару.
А ту землю, что впитала кровь Гайдара, бережно, по щепотке собрали украинские пионеры и привезли в Москву. И мы, его старые товарищи, собратья по перу, соратники, в великой скорби глубоко захоронили эту горстку священной земли у подножия Мальчиша-Кибальчиша.
Стояли мы в молчании и вспоминали, как жил он среди нас — большой, широкоплечий, круглолицый, голубоглазый, похожий на ребенка-великана, с мальчишескими ухватками. Хитринка во взгляде да усмешка, скрытая в уголках по-детски пухлых губ, как бы говорили иной раз, что жизнь он прожил немалую и повидал на своем веку много.
Каким же он был, Аркадий Петрович Гайдар, как стал выдающимся мастером слова, герои которого сходят со страниц книг и помогают поколениям молодых творить действительность?
«Пусть потом когда-нибудь люди подумают, что вот жили такие люди, которые из хитрости назывались детскими писателями. На самом же деле они готовили краснозвездную крепкую гвардию», — сказал он однажды, и эти слова звучат легендарно, как и вся его жизнь. Аркадий Петрович говорил одним, что родился 9(22) января 1904 года, в канун «кровавого воскресенья», когда у царского дворца пролилась кровь рабочего класса, и считал это предзнаменованием его будущей революционности; другим говорил, будто появился на свет 9(22) февраля, в канун будущего дня Красной Армии, что предопределило его любовь и преданность ей на всю жизнь. И та и другая дата записаны его рукой: одна — детским почерком в школьном дневнике, другая — в одной из позднейших анкет.
Родился он в городе Льгове, в семье учителя Петра Исидоровича Голикова и его жены Натальи Аркадьевны, акушерки. Но это были не просто учитель и акушерка, а тайные революционеры, связанные с большевиками-подпольщиками. Вскоре им пришлось, спасаясь от преследований царской полиции, бежать из маленького городка в большой вместе с первенцем Аркадием и другими малолетними детьми. Вначале они поселяются в шумном Нижнем Новгороде, затем вьют гнездо в Арзамасе, в городе по первому взгляду тихом и скучном, где благовест сорока церквей заглушал живую жизнь.
Но стоило наступить, как писал Гайдар, «веселому времени» — революции, — и городок забурлил. Вышли из подполья таившиеся в нем большевики, которых юный Аркадий Голиков прежде знал как друзей своей семьи. Они возглавили новую жизнь, помогали созданию и становлению власти Советов.
Зачарованный этими людьми, смело, по-большевистски переделывающими жизнь, он стал самым юным их учеником, помощником, товарищем. И в четырнадцать лет, после настойчивых просьб, был принят в партию «с правом совещательного голоса по молодости и впредь до законченности партийного воспитания». Случай, наверное, беспрецедентный в истории наших партийных организаций. Вскоре, прибавив себе два недостающих года, он ушел добровольцем в Красную Армию. И с боями прошел все фронты гражданской войны. В пятнадцать лег командовал ротой, в семнадцать — полком и так полюбил Красную Армию, что хотел остаться в ней на всю жизнь. Но из-за ранений и контузий, двадцати лет от роду, был уволен в запас в должности командира полка. Это был самый молодой полковник в мире.
Только революция может выковать в своем горниле людские характеры по образу и подобию своему. Это «обыкновенная биография в необыкновенное время» — скажет он потом о себе и о своих товарищах. И действительно, командующий армией дальневосточных партизан Сергей Лазо был сожжен интервентами в топке паровоза в 26 лет; Альберту Лапину, прославленному командиру дивизии, взявшей в плен адмирала Колчака, было 22 года; командующий армией Щорс погиб в боях в возрасте 23 лет; Михаилу Тухачевскому — одному из виднейших полководцев Красной Армии — было 26 лет. Таковы они были, молодые полководцы Ленинской школы.
И вот одному из них — Аркадию Гайдару — посчастливилось стать выразителем этого славного поколения в художественной литературе. Но он не остановился на изображении героики гражданской войны и сразу же после успеха первых книг на эту тему посвятил свой талант современности. Работая газетчиком, журналистом, корреспондентом радио, исколесив всю страну из края в край, неутомимо ищет он то новое, что создает своим творческим трудом советский человек. И везде безошибочно и точно находит и рисует черты этого нового, с особенной теплотой выписывая роль детей в этой славной, поистине увлекательной жизни.
Однажды Аркадия Петровича пригласили побывать в пионерском лагере, в селе Коломенском, что на окраине Москвы. Стоял прежаркий денек. В шалашах, построенных на краю парка, душно. Ребята бултыхались в Москве-реке. И в этот час видят: идет по-над берегом Гайдар в своей полувоенной форме. Поглядел он на ребят, спрашивает:
«Что вы там делаете, люди?»
«Купаемся, дяденька. Не бойтесь, мы плавать умеем!»
«Плавать каждая собачка умеет, — усмехается Гайдар, — а вот умеете ли вы тонуть?»
Ребята озадачены:
«Как-то не приходилось, не пробовали».
«Вообще-то человек не должен тонуть, он легче воды, а многие тонут, особенно в детском возрасте, с испугу, по неумению, — продолжал Гайдар. — Так вот, — сказал он наставительно, — если придется кому-нибудь из вас тонуть, главное, не пугайся, если тонешь, иди смело до дна! Только не дыши, конечно, ты не рыба. Дошел до дна, сожмись, оттолкнись ногами — выскочишь на поверхность, как пробка».
Ребятам это понравилось, они сразу затеяли веселую игру, как тонуть — не утонуть. И здорово наловчились. Плавали отменно.
Вот так и ходил к ребятам Гайдар — необыкновенно, по-своему, чем сразу и покорял их. В лагере ребят учили плавать, а он — не тонуть.
«Перед новыми талантами, — говорил Горький, — встает задача: отобразить в литературе героя… который хочет перестроить мир».
Прекрасно справлялся с этой ответственной задачей Аркадий Гайдар, — о нем по чести и первое слово в нашей советской детской литературе.
Лев Кассиль пришел в детскую литературу, когда в ней было уже немало превосходных писательских имен. Но стоило явиться ему, и литература для юных сразу выросла; первые же книги писателя заслужили шумный успех и стали действительно хрестоматийными.
«Кондуит», «Швамбрания» — уже сами эти названия необыкновенностью своей привлекли внимание юных и взрослых читателей, и фамилия автора запомнилась сразу и на всю жизнь. Врезалась настолько, что полюбившиеся им книги других писателей дети часто приписывали Льву Кассилю. И он с милой застенчивостью благодарил ребят за их доброту и торжественно называл подлинные фамилии авторов — создателей «Республики Шкид» или «Старика Хоттабыча». Писал он много, азартно, щедро делясь с юным читателем всем, что узнавал сам, видел, неустанно отыскивал. Он словно старался наверстать годы, потраченные на «поиски себя», стремился сказать многое и о многом. А талантов и способностей художественных, музыкальных, математических было в нем непочатый край.
За что бы ни взялся — все получалось хорошо, всем он увлекался по-настоящему, мечтая в юности стать то музыкантом, то художником, то архитектором, то естествоиспытателем. Поступил вначале в Саратовский художественно-практический институт, затем на физико-математический факультет Московского университета. В студенческие годы был автором и редактором университетской «живой газеты». Как и многие студенты, подрабатывал на хлеб насущный то в качестве художника-плакатиста, то электромонтера…
Талант писателя в нем открыл Маяковский. Ни к кому другому, а именно к этому кумиру молодежи Лев Кассиль пришел с рукописью «Кондуита».
«Я взбежал по лестнице, а сердце у меня от волнения скатилось вниз по ступенькам… Я позвонил, и мне открыли. Через эту дверь я и вошел в литературу», — вспоминал он потом. Владимир Владимирович любил дерзких, не выносил серых, льстивых и скучных. Заметив в рукописи подлинное новаторство, он напечатал отрывки из «Кондуита» в журнале «Новый Леф»: это была «марка», попасть на страницы журнала, редактируемого Маяковским, какой-либо посредственности было просто невозможно.