Все пропало, катастрофа! Я отчетливо понял, что проиграл и не имею ни малейшего шанса оставить мои дорогие, недавно обретенные машинки у себя. Как безжалостна судьба, которая так жестоко отбирает счастье у одного ребенка, чтобы не добавить ни капельки другим. Верил я еще недавно, что жизнь моя так прекрасна и замечательна, а теперь оказывается, что было это всего лишь моей фантазией.

— Ну что же ты медлишь? Иди и принеси ребятам их игрушки!

Ну вот, наконец, все и встало на свои места. Дедушкин голос вывел меня из оцепенения и окончательно вернул к действительности. Через несколько секунд я уже стоял на крыльце, крепко прижав к себе коробку, но так и не решаясь сразу передать ее законным владельцам.

Решение было найдено автоматически. Сняв крышку с ящика, я начал медленно доставать машинки и бросать их попеременно Антосу и его брату.

Ребята подумали, что это такая игра, и начали их ловить, подчиняясь установленным мною правилам. Почему я так поступил? Все очень просто: я прощался с каждой из двенадцати машинок по отдельности, и мне нужно было время для того, чтобы в последний раз взять их в руки, внимательно рассмотреть, погладить и, волею судьбы, навсегда расстаться с ними, передав в руки старых владельцев.

«Моя инвалидка» была последней. Антос, не сумев удержать машинку в руках, выронил ее на землю, и она распалась на части.

— Саша, если хочешь, можешь оставить эту машинку себе, — Александр Емельянович поднял и положил передо мной на перила крыльца «инвалидку», — ребятам все равно она вряд ли пригодится.

Конечно же, мне очень-очень хотелось оставить у себя хотя бы одну машинку на память, пусть даже и такую, как эта, но в тот самый момент я ощутил, как несоизмеримо большее чувство заставляет меня поступить иначе, и повинуюсь я ему всецело и безропотно.

— Благодарю вас, не нужно, у меня все есть, — ответил я, напрягая все свои душевные силы, чтобы не разрыдаться прямо сейчас на людях, — извините, но сейчас мне хотелось бы закончить обед.

— Надеюсь, недоразумение разрешилось успешно? — спросил дедушка, с легкой иронией поглядывая на русско-шведское трио.

— Да, конечно! Всего хорошего, до свидания! — Александр Емельянович кивнул на прощание нам с дедом, и в следующий момент троица уже шагала по тропинке, идущей к их даче. Антос и Алекс изредка оборачивались и махали нам руками на прощание.

Не в силах больше держать себя в руках, я вбежал в дом, упал на свою кровать, уткнулся носом в подушку и беззвучно зарыдал, стараясь по возможности себя не выдавать. Впервые за свою жизнь я испытал столь глубокое потрясение из-за ощущения своей неполноценности. Мечта, не успев по-настоящему осуществиться, рухнула в одночасье. Как оказался сложен и запутан мир, в котором ребенок мог испытать такое унижение.

— Что же ты плачешь, чудак-человек, ты поступил абсолютно правильно и выбрал единственно возможное решение, не надо расстраиваться по пустякам, — дедушка пытался меня утешить и ободрить, и, пожалуй, его слова постепенно начали возвращать меня к привычному ходу мыслей, хотя чувство жалости к себе все же не хотело быстро исчезать.

Дедушка похлопал меня по плечу и вышел, предоставив возможность мне самому разобраться в своих чувствах, и я, получив необходимую долю бесценной поддержки, был очень благодарен ему за это.

Действительно, ничего страшного не произошло, и я никого не вправе был винить в случившемся. Все вернулось на свои позиции, а значит, не стоило на этом и зацикливаться. Ведь жизнь моя еще только начинается, и очень много в ней будет еще побед и разочарований. Но постараться надо не оступиться и сохранить себя. И еще тогда я понял, что если бы там, на крыльце, я поступил иначе, то, наверное, потерял бы намного больше, чем приобрел.

Дед

(первая часть)

Дед являлся для нашей семьи примерно тем, чем является для планет Солнечной системы звезда по имени Солнце. Мы все ощущали гигантский, зачастую подавляющий магнетизм его личности. Он был немногословен, но произносимые им слова были наполнены предельным смыслом и силой, спорить с ним не решался никто, включая бабушку. Нередко резкость и категоричность его мнений и высказываний встречали у членов семьи несогласие и даже негодование, но повлиять на него и изменить было невозможно, и наоборот, он сам, часто того не желая, постоянно влиял и менял под себя свое окружение.

В его квартире на Крестовском острове мы собирались на воскресные и праздничные обеды, и это стало доброй семейной традицией на долгие годы.

Когда я был маленьким ребенком, то уже тогда замечал и поражался тем переменам в поведении взрослых, которые происходили с ними при общении с дедом. Выглядели они точно, как на приеме у английской королевы — стопроцентная концентрация обходительности и такта. И если мама менялась не столь значительно, поскольку данные качества у нее преобладали всегда, то папа превращался в абсолютно другого человека. Будучи в обычной нашей жизни обаятельным весельчаком и жизнелюбом, способным к моему большому удовольствию на довольно экстравагантные поступки и шутки, в присутствии деда вел он себя как прирожденный аристократ, не допускающий и мысли, что возможно иное поведение.

На праздники из Москвы приезжали на несколько дней тетя Аля и дядя Юра — дедушкины и бабушкины дочь и зять, которые всегда неукоснительно откликались на дедовы приглашения.

Маленького меня дед почти совсем не замечал и редко удостаивал своим вниманием. Тепла и ласки я не чувствовал от него совсем, и вел он себя со мной довольно сдержанно и церемонно, почти не делая скидок на возраст. Могло даже показаться, что он сторонится меня. В его присутствии я испытывал смущение, не понимал, как себя вести, и почти всегда был напряжен.

С семи-восьмилетнего возраста родители часто отправляли меня на каникулы к дедушке и бабушке на Крестовский остров, и дед, как человек, живущий по регулярному расписанию, выстраивал мое пребывание в его доме согласно своим твердым представлениям о воспитании ребенка.

К этому времени он только вышел на пенсию с поста заместителя главного редактора «Ленинградской правды» — ответственного за освещение в газете культурных событий в жизни города. Именно с ним я впервые попал в Эрмитаж и Русский музей, посетил Кировский, Малый оперный и Театр юного зрителя.

Конечно, не все мне из увиденного или услышанного нравилось. Часто я уставал во время наших походов, да и не понимал многого. Но спорить с дедом по вопросам культуры из-за «разных весовых категорий» у меня совершенно не получалось.

Сам термин «культурная программа» появился в моем детском словаре тогда, когда мама с папой, отправляя меня на каникулы к деду, обещали как раз «безупречную культурную программу». А упреки у школьника младших классов Ленинградской школы к дедовой программе были довольно значительными, и главный из них — это полное безразличие и неприятие моим многоуважаемым и культурным дедом такого замечательного жанра, как кино. Не желал я мириться с этим и принимать его взгляды и не раз, пытаясь различными способами достигнуть своей цели, начинал с ним разговор примерно следующего содержания:

— Дедушка, а давай сходим в кино на «Чингачгука-Болыного Змея» или «Легенду о динозавре»! Давай разнообразим нашу культурную программу! Это ведь очень интересно!

Дедушка, сидя за газетами на своем излюбленном кресле, на какое-то время откладывал их и внимательно, с некоторой иронией поглядывал на меня.

— Будь любезен обождать недельку, поскольку твое предложение по внесению изменений в нашу, как ты правильно выразился, культурную программу никак не может быть удовлетворено. Возможно, твой папа или твоя мама откликнутся на эту просьбу, и вы посетите кинотеатр в один из выходных дней. Так что подожди немного и не обессудь!

И дед продолжал чтение. Вот и все, коротко и ясно, и спорить здесь бесполезно, с ним так всегда. Как в те минуты я бесконечно грустил о родителях, с которыми было просто и весело, поскольку они действительно понимали мои настоящие интересы, и им самим, а в особенности, папе по-настоящему были интересны приключения Чингачгука и Синдбада-морехода, Белого Бима и неуловимых мстителей. В общем, все мои предложения о кино дед игнорировал, давая понять, что данный жанр искусства является «легковесным и не заслуживающим внимания». Он был глух и непроницаем, как стена, а мои интересы и внутренний мир вообще его не интересовали. Еще бы, кем я был для него? Наверное, чем-то вроде маленького и назойливого комарика, который способен был только издавать писк и отвлекать его от литературы и мыслей о высоком. Даже многих взрослых он часто обделяет вниманием и не принимает всерьез, что уж говорить обо мне? Я несколько раз пытался штурмовать деда насчет похода в кино при различных ситуациях, но ничего не помогало. Пытался я даже и хитрить…