Качок кончил и, брезгливо сняв гондон и, бросив его в угол, вышел из кабинки. Его место сразу занял другой мужик. У входа образовалась лёгкая давка, потому что качок ломился наружу, а кто-то наоборот старался прощемить поближе, да ещё и оба друга выпихивали обратно какого-то излишне настойчивого претендента:
— Гуляй отсюда! Ты чё, не понял?! Уходи, бля! Не хочу, чтобы моего друга такое чмо ебало! Это мой друг, понял, нет?
Началась ругань и толкотня, и в ней Лазарев с Толяном, хотя особо и не рвались вперёд, оказались вытолкнуты почти к самой двери.
Мальчишка ни на что не обращал внимания — самозабвенно раскачивался и подвывал уже под новым мужиком.
— Всегда такого пасса себе хотел, — сказал кто-то сбоку с влажным причмокиванием. — Ебливого… Заводят страшно.
— Да на хрен такой подарочек! — Толян повернулся назад, но глаза скашивал в сторону комнатушки, чтобы ничего не упустить. — Ему пять мужиков надо…
— Смотря какой мужик.
— Да по-любому блядовать начнёт.
Лазарев поморщился и начал проталкиваться назад: зря он сюда пришёл, с самого начала не хотел, а теперь… Он хотел расслабиться в приятной обстановке, а теперь его выворачивало от отвращения: от этой сцены, от скопления тел, пахнущих мылом, шампунем, потом, хлоркой из бассейна — всем вперемешку и сразу, от вязкой затхлой вони влажных полотенец, от забивающих уши пустых бессмысленных разговоров.
Мальчишка в кабинке вскрикнул и начал всхлипывать — кончал. Потом всё затихло.
Лазарев последний раз обернулся. Парень лежал на кушетке на спине, и теперь было видно его лицо. Раньше Лазарев видел только небольшой аккуратный затылок с коротко стрижеными тёмными волосами и маленькое розовое ухо почти без мочки. Сейчас лицо промелькнуло в профиль и лишь на долю секунды, но Лазареву показалось, что…
Конечно, показалось.
Он попробовал посмотреть ещё раз, но мальчишку уже развернули иначе, и виден был только задранный вверх острый подбородок и щека со стекающим вниз, на шею и к уху, плевком спермы. Мальчишка гнулся и запрокидывал голову, а худые ноги, белые, без следа загара, были закинуты за широкую и мокрую от пота спину очередного мужика.
Лазарев ушел в турецкую парную. Толян нашёл его там через полчаса.
— Ну как? Дождался?
— Не… Сдулся, — махнул рукой Толян, с шумным выдохом садясь рядом. — Еле уполз. Разъебали пацанчика к хуям… Неделю сидеть не сможет.
— Я, наверное, всё… — поморщился Лазарев. — Домой.
— Да ты же ни с кем не познакомился!
— Не хочу. Настрой не тот.
— Ну, как хочешь… Я ещё покружу тут. Не уходить же, не поебавшись.
Они ещё немного поболтали — Толян при этом не переставал внимательно оглядывать всех, кто заходил в хамам — а потом Лазарев пошёл к раздевалке.
Он уже в дверях начал снимать с запястья браслет с ключом от шкафчика и поэтому, не заметив, едва не налетел на ту самую троицу: мальчишку, которого имели в кабинке чуть ли не всей сауной, и двух его клоунов-приятелей.
Несмотря на обещания Толяна, мальчишка вполне себе нормально сидел и был уже одет в светлые джинсы и серую футболку, а один из дружков завязывал ему шнурки на кроссовках.
— Ванёк, я не могу, честное слово, — хрипло шептал мальчишка, запрокинув голову назад и уперевшись затылком в стену. — Не могу наклониться…
— Да я завязал уже! — Ванёк поднялся с корточек. — Вставай!
— Бля… Меня так ведёт. Дай посижу…
Лазарев повернулся к своему шкафу, поняв, что слишком долго смотрит на парней, и сунул ключ в замок. Жаль, глаза у мальчишки были всё время полузакрыты. Он хотел увидеть их.
К парням подошли двое каких-то мужиков постарше и начали о чём-то разговаривать, о каких-то машинах. Лазарев догадался, что предлагают отвезти. Он — особенно после того, как увидел лицо близко и на свету — наверное, сам бы предложил отвезти, если бы был на машине. Просто отвезти, чтобы с этими недоделанными ничего не случилось. Он не был уверен, что у тех двоих столь же благородные намерения, но вмешиваться, понятное дело, не стал: чужие задницы и рты — не его забота. Забот у него своих хватает.
Вся компания потянулась к выходу: они все смеялись.
— …сто лет тут такого не видел! — говорил визгливый и резкий мужской голос.
И будто бы в ответ ему прозвучал обрывок какого-то другого диалога, сказанный тем самым хрипловатым и словно бы шершавым, царапающим по коже голосом, что он уже слышал раньше:
— … и в заднице вот такой хуй, а я не могу кончить. Больше не могу, совсем, прикинь…
Слова падали медленно, тянуче, немного пьяно и совершенно равнодушно. Лазарев впервые за весь вечер почувствовал слабое возбуждение. Это было странно: десятки обнажённых мужских тел вокруг, и ни хрена не искрило, а тут вдруг сквозь смесь жалости и отвращения к малолетней бляди продёрнуло, словно слабым разрядом тока.
Прошло быстро. Стоило вспомнить это бледное и худое лицо, отсутствующее, пьяно-спокойное, и всё схлынуло.
Лазарев хотел позвонить Илье прямо сейчас, но когда достал телефон, то увидел, что времени уже половина двенадцатого. Он сунул сотовый обратно в карман и вышел в холл.
Та компашка тёрлась у стойки администратора — видимо, расплачивались. Потом все потянулись к выходу. Лазарев перешёл на их место: ему нужно было рассчитаться за заказанное в баре пиво и чай.
— А они домой-то доедут? — он посмотрел на стоявшего рядом охранника и кивнул в сторону дверей, за которыми скрылись все пятеро.
— Куда-нибудь доедут, — неопределённо ответил охранник. — Там нормальные мужики. Постоянные клиенты. Лучше с ними, чем в такси к каким-нибудь чуркам сесть.
— Не надо было пускать этих обдолбышей, — обращаясь не к Лазареву, а куда-то вниз, к разложенным на стойке бумажкам, буркнул администратор. — Это Руслик… Совсем ума нет.
Лазарев снова повернулся к охраннику, казавшемуся более разговорчивым:
— А эти, молодняк, они тоже постоянные?
— Видел пару раз, но они в четверг приходили.
Лазарев кивнул головой, убрал бумажник и пошёл к выходу. На улице уже никого не было.
Ночью он спал плохо: мешали мысли — в кои-то веки не о Николае Савельевиче, а утром, не дождавшись даже семи часов, Лазарев позвонил Илье. Тот долго не брал трубку, а потом спросил сонным голосом и недовольным голосом: