3
"…Второй этаж отпадает – двое стариков лет под семьдесят. Квартира на четвертом этаже под охраной милиции – жильцы в отпуске. Дверь заперта, опломбирована, сигнализация в исправности. Пятый и последний этажи – семья Хорунжих. Глава семьи отсутствует в городе более двух недель, проверено. Жена, десятилетняя дочь… Жена Хорунжего? Плоды эмансипации – дама с высшим образованием в роли "домушника". Скорее плоды твоей буйной фантазии, Виктор Емельянович…" – Калашников тряхнул головой, пытаясь собрать обрывки мыслей в единое целое.
Не получилось: бессоная ночь давала о себе знать ломотой в висках и непривычной вялостью в рассуждениях. Тогда Калашников принялся собирать разбросанные по столу бумажные листики, исчерканные, разрисованные смешными человечками, кружочками, вопросительными и восклицательными знаками, которые робко ютились возле многочисленных фамилий. Сложил их в "дипломат", поднялся из-за стола. "Всё. Баста. Спать. Два часа. Могу я себе позволить такую роскошь?.."
Звонка будильника Калашников не услышал – усталость отключила мозг напрочь. Поэтому вместо запланированных двух с половиной часов, он проспал почти до обеда. Бутерброд дожевывал уже в автобусе, который вез его на Тенистую: нужно было обстоятельно расспросить стариков со второго этажа.
– …Какой у нас сон? – симпатичный старичок с профессорской бородкой задумчиво прихлебывал чай. – Чуть что где зашебуршится – глаза, как пятаки. Ворочаешься в постели до утра. А днем? С шести молочница под окнами соловьем заливается – голосистая девка, доложу я вам, мертвого поднимет, в десять машина для вывозки мусора трезвонит, в обед соседи за стеной магнитофон запускают, молотит так, что дом словно пчелиный улей гудит, а там дети из школы возвращаются. Да что я вам рассказываю, – засмеялся старик. – Выходит так, что, вроде, жалуюсь. Вовсе нет: ее величество жизнь продолжается, и это очень хорошо! Лучшие годы давно позади, чего еще остается? Брюзжать? Плакать в жилетку первому встречному? Нет! Жить и радоваться, что тебе отмерено больше, чем твоим друзьям и соратникам.
– Вы кушайте, кушайте… – заботливо подкладывала клубничное варенье в розетку жена старика, сухая и все еще очень подвижная: Калашникова пригласили к чаю.
– Петр Васильевич, меня интересует позавчерашняя ночь. Над вами квартира Басаргиной, где кто-то промышлял позавчера, видимо, ближе к утру. Может, вы что-нибудь слышали, видели?
– Варя… Варюта… – старик погрустнел и пытливо заглянул в глаза следователю. – Это правда, что ее… убили?
– Как вам сказать? Больно все запутано. Убили или нет – с уверенностью ответить на этот вопрос не смогу. Не знаю, если честно. А вот то, что она бесследно исчезла, – факт.
– Эх, горемычная… – Петр Васильевич сгорбился, завздыхал. – Золотой ведь души человек… – Заметив вопросительный взгляд Калашникова, вдруг загорячился:
– Вы не слушайте эту толстомясую Терехину! Злая, завистливая, живет по принципу – от себя гребет лишь курица и бульдозер. Да и не только она такой породы, к сожалению, в нашем подъезде. Ну да не про них разговор. Варюта была не из таких…
"Как сказать…" – подумал Калашников, вспомнив интерьер квартиры Басаргиной.
– Всегда поможет – и словом, и делом. Личная жизнь у нее не сложилась – в молодости встречались, а потом разбежались в разные стороны. Что поделаешь? Не у одной нее, время такое. Разве можно Варю в том винить? А горе, горе какое перенесла! Два года назад дочь схоронила и надломилась. Виду, правда, не подавала – натуры крепкой, мужской. А нет, нет да и всплывет с донышка, да только у хорошего человека не может остаться один шлак – изначальное дотла не сгорает…
Старик долго сидел неподвижно, положа руки на стол и глядя куда-то поверх головы Калашникова, затем тихо продолжил:
– В ту ночь мы не слышали ничего такого… Разве что собачка Хорунжих лаяла… да, именно позавчера, где-то после полуночи. В какое время? Точно сказать не могу…
Хорунжие… Калашникову до сих пор так и не удалось повидаться с женой артиста театра оперы и балета тенора Аркадия Хорунжего, потому что она уже вторые сутки не появлялась дома.
А поговорить с нею следовало. Как удалось выяснить экспертам, в квартиру Басаргиной проникли через балконное окно и притом весьма хитрым способом: удалив наружное стекло форточки, вор специальными клещами, очень тонкими в поперечном сечении, но достаточно прочными, отпустил болты, стягивающие две половинки форточки, благо между ними была щель (строительный дефект), отодвинул язычок задвижки, открыл форточку, а затем окно и, преспокойно закончив свои делишки, удалился тем же путем, тщательно маскируя свои следы. Только при помощи лупы удалось обнаружить царапины на внутренних плоскостях обеих половинок форточки, на резьбе болтов и на задвижке. Отпечатки пальцев отсутствовали: вор позаботился и об этом.
Оставалось определить: откуда, снизу или сверху, вор забрался на балкон квартиры Басаргиной?
С земли? Это было непросто: третий этаж, дом на очень высоком фундаменте; забросить трехлапую "кошку" с веревкой, чтобы, зацепившись, забраться наверх, конечно, можно, но по периметру балконного ограждения были закреплены цветочные ящички, тонкие деревянные стенки которых не выдержат вес человеческого тела; да и какие-либо следы, указывающие на это, отсутствовали.
Значит, балкон четвертого и пятого этажей, откуда спуститься на балкон квартиры Басаргиной было несложно. Конечно, при наличии крепких тренированных мышц и достаточной смелости.
Калашников почему-то был уверен, что ночное посещение квартиры Басаргиной как-то связано с ее исчезновением и понимал, что это пока единственная зацепка, которая может помочь расследованию, так как меры оперативного порядка, предпринятые угрозыском по заданию прокуратуры, пока не увечались успехом: Басаргина словно в воду канула.
Оставался практически один вариант – семья Хорунжих, вернее, жена знаменитого тенора; старики со второго не в счет (а если…? Калашников отмахнулся от одной мысли, насколько невероятным показалось предположение), жильцы с четвертого этажа вне подозрений, потому что в данный момент принимают морские ванны; а квартира? – но не мог же вор проникнуть сквозь стены; мистика, фантасмагория…
"Хорунжий А. О." – ярко начищенная латунная табличка на двери; едва Калашников коснулся кнопки звонка, как тут же внутри звонко и зло залаяла собачонка.
Ждать пришлось долго.
Следователь уже утратил надежду хотя бы сегодня поговорить с Хорунжей, когда истерический собачий лай внезапно затих, щелкнул замок, и на пороге появилась высокая, очень красивая женщина в длинном японском халате-кимоно, с характерной вышивкой ручной работы – ветка сакуры, гора Фудзияма и какие-то экзотические птички.
Но халат интересовал Калашникова меньше всего: остолбенело уставившись на Хорунжую, он беззвучно шевелил губами, бледнея лицом, – неужели?!
4
– Входи, Виктор-Просто и буднично, будто и не было десятилетней разлуки…
– Будем пить кофе…
Он покорно кивнул и медленно пошел к креслу, которое ему предложила Хорунжая. Впрочем, почему Хорунжая? Юля, Юлька, Юлия Карамышева. Его первая любовь, его первая житейская драма.
– Горячий?
– Да… Немного…
Не поднимая глаз, торопливо помешивал позолоченной ложечкой уже порядком остывший напиток, почему-то стесняясь отхлебнуть глоток-другой из фарфоровой чашечки.
Говорила в основном она. Калашников в ответ только кивал и мычал нечто не очень вразумительное.
– Что с тобой? Нездоровится?
– Есть чуток… – ухватился как утопающий за соломинку. – Голова болит и вообще…
– Не мог сказать раньше, – с укоризной молвила Хорунжая и положила ладонь на его плечо.
От этого прикосновения кровь неожиданно хлынула к лицу – он покраснел. Торопливо схватил чашку, залпом выпил ее до дна. Хорунжая с улыбкой наблюдала за ним. Он это чувствовал, но встретиться взглядами боялся. Совсем оробев, попытался куда-то спрятать свои большие жилистые руки, которые на фоне журнального столика красного дерева, уставленного прозрачным фарфором дорогого кофейного сервиза, выглядели грубо отесанными чурками.