Среди пальм, примерно в ста ярдах по пляжу, показался ребенок. Это был русый крепыш лет шести, в изорванной одежде, весь перемазанный липкой мякотью диких плодов. Свои штанишки, приспущенные для вполне определенной цели, он так и не успел натянуть. Он спрыгнул с террасы — и штанишки спали до колен; он вышагнул из них и побежал к платформе. Забраться ему помог Хрюшка. А Ральф все дудел и дудел, пока из леса не послышались крики. Малыш сидел перед Ральфом на корточках и, задрав голову, смотрел на него смышлеными глазами. Когда малыш уверился, что делается нечто важное, на его лице появилось удовлетворенное выражение, и его розовый большой палец — единственно чистый — скользнул в рот. Хрюшка наклонился к малышу.

— Как тебя звать?

— Джонни.

Хрюшка пробурчал его имя себе под нос, потом выкрикнул для Ральфа, но тот и бровью не повел: он трубил. Упоенно глуша округу тупым ревом, он весь потемнел, и натянувшаяся на нем рубашка мелко дрожала от ударов сердца.

Теперь и на берегу стали заметны признаки жизни. Струившееся над пляжем марево скрывало в себе не одну дюжину детей; они сбредались за много миль, пробираясь к платформе по раскаленному белому песку. Три малыша — каждый не старше Джонни — появились пугающе близко, как из-под руки, выйдя из леса, где они объедались дикими плодами. Смуглый мальчик, пониже и помладше Хрюшки, раздвинул кусты, прошел по платформе и каждому улыбнулся приветливой улыбкой. Подходили все новые и новые. Видя в простодушном Джонни намек на то, что им следует делать, они рассаживались на упавшие стволы и ждали. Ральф продолжал выдувать короткие пронзительные звуки.

Хрюшка расхаживал среди толпы, спрашивал имена и, пытаясь запомнить их, хмурился. Дети слушались его так же просто, как они повиновались взрослым с мегафонами. Одни были голые и держали одежду в руках, другие — полуголые и более или менее одетые, в школьной форме; в сером, синем и коричневом, в куртках и джемперах. Со значками и даже с девизами, в полосатых цветных чулках и пуловерах, Головы, точно живые грозди, шевелились над стволами в зеленом сумраке: головы каштановые и русые, черные и рыжие, золотистые и пепельные; головы бормочущие и шепчущие. Ребята во все глаза следили за Ральфом и соображали. Что-то делалось.

Дети, шагавшие по пляжу парами и в одиночку, появлялись из марева как-то вдруг, когда пересекали неопределенную линию между террасой и водой неподалеку от платформы. Прежде всего в глаза бросалось черное существо, похожее на летучую мышь, которое странно плясало на песке, и лишь потом над ним воспринимались очертания человеческой фигуры. Летучая мышь была тенью, сжатой отвесными лучами солнца в пятно между семенящими детскими ступнями. Даже Ральф, хотя он еще дул в раковину, заметил последнюю парочку, когда она подходила к платформе, ступая по порхающему черному пятну. Оба мальчика, круглоголовые, с волосами как кудель, бросились на землю и лежали, ухмыляясь Ральфу и часто дыша, как собаки. Они были близнецы и поражали своей невероятной до смешного схожестью. Верхние губы у них вздернулись, будто на лица им не хватило кожи, и поэтому профили были смазаны, а рты остались разинутыми.

Хрюшка наклонился к близнецам и твердил:

— Сэм… Эрик… Сэм… Эрик.

Он запутался, близнецы замотали головами, показывая друг на друга, и толпа рассмеялась.

Наконец Ральф перестал дудеть и сидел, уронив голову на колени и свесив руку, державшую раковину. Перекаты эха заглохли вдали, смех умолк, и наступила тишина.

На пляже, в алмазном облаке марева, замельтешило что-то черное. Ральф первый заметил это и стал всматриваться, пока его пристальный взгляд не заставил и всех остальных повернуть головы в ту же сторону. Когда существо вышагнуло из марева, то оказалось, что чернота была не столько тенью, сколько одеждой. По пляжу более или менее в ногу, двумя шеренгами маршировала целая партия эксцентрично одетых мальчиков. Шорты, рубашки и прочее одеяние они несли в руках, но на каждом была черная шапочка с серебряным значком. От подбородка до колен тела ребят были скрыты под черными плащами с оборками вокруг шеи и длинным серебряным крестом слева на груди. Тропическая жара, катастрофа, поиски пищи да еще нелепый марш — все это так подействовало на ребят, что их потные лица стали походить на свежевымытые сливы. Мальчик, руководивший ребятами, был одет так же, но значок на его шапочке блестел позолотой. Когда его отряд подошел к платформе ярдов на десять, он выкрикнул команду, и они стали смирно, хватая ртами воздух, обливаясь потом и пошатываясь. Сам он вышел вперед, лихо, так что его плащ взвился, вскочил на платформу и уставился в сплошную после яркого света темноту.

— Где человек с трубой?

Ральф сообразил, что тот еще ничего не видит, и ответил:

— Нет никакого человека с трубой. Трубил я.

Мальчик подошел, впился глазами в Ральфа, и чем больше он приглядывался, тем сильнее хмурилось его лицо. То, что он сумел разглядеть, его, по-видимому, не удовлетворило. Он круто повернулся, и черный плащ поплыл по воздуху.

— Значит, тогда и корабля нет?

Пока плащ описывал дугу, было видно, что мальчик долговязый и костлявый; из-под черной шапочки выглядывали рыжие волосы. Лицо, веснушчатое и сморщенное, казалось гадким, но неглупым. С этого лица пристально смотрели голубые глаза, еще растерянные, но они уже вспыхивали или были готовы вот-вот вспыхнуть гневом.

— И взрослых нет?

— Нет, — Ральф говорил ему в спину. — У нас собрание. Давайте присоединяйтесь к нам.

Первая шеренга рассыпалась.

— Хор! — закричал долговязый. — Смирно!

— Мерридью… ну пожалуйста, Мерридью… можно мы, а?

Один из мальчиков рухнул лицом в песок, и строй смешался. Мальчика подняли, втащили на платформу и положили. Глаза у Мерридью вытаращились, но он как ни в чем не бывало сказал:

— Ладно уж, садитесь. А его не трогайте.

— Как же так, Мерридью?

— Вечно с ним обмороки, — сказал Мерридью. — И в Гибралтаре падал, и в Аддис-Абебе, и на заутренях — прямо на регента.

Его шутка вызвала смех у хористов, которые, как черные птицы, расселись на стволах, лежащих крест-накрест, и с интересом разглядывали Ральфа. Хрюшка не спрашивал, как их зовут. Он был подавлен видом формы и бесцеремонной властностью в голосе Мерридью. Он незаметно оказался по другую сторону от Ральфа — подальше от Мерридью — и занялся очками.

Мерридью повернулся к Ральфу.

— Неужели нет ни одного взрослого?

Мерридью сел на ствол и обвел глазами ребят.

— Тогда придется самим о себе позаботиться.

Чувствуя себя под защитой Ральфа, Хрюшка заговорил:

— Ральф для этого и собрал всех. Чтобы решить, что делать. Мы уже знаем, кого как зовут. Это Джонни. Те двое — они близнецы — Сэм и Эрик. Ты Эрик, да? Нет, ты Сэм?

— Я Сэм…

— А Эрик — я.

— Пожалуй, нужно знать всех, — сказал Ральф. — Так вот, я — Ральф.

— Мы уже знаем имена почти всех ребят, — сказал Хрюшка.

— Детские имена, — фыркнул Мерридью. — Какой я вам Джек. Я — Мерридью.

Ральф быстро обернулся. Это был голос человека, у которого своя голова на плечах.

— Вот, — продолжал Хрюшка. — Этого зовут… забыл…

— Слишком ты много болтаешь, — сказал Мерридью. — Заткнись, Жирняга!

Раздался смел.

— Он не Жирняга! — крикнул Ральф. — Он Хрюшка!

— Хрюшка?! Хрюшка!!. Ой, не могу, Хрюшка!

Поднялась буря хохота, смеялись даже самые маленькие. На мгновение замкнулась цепь взаимопонимания, и лишь один Хрюшка остался в стороне; он покраснел как рак, нагнул голову и стал опять протирать очки.

Наконец хохот умолк, и возобновилась перекличка. Морис — среди хористов второй по росту после Джека, но широкоплечий и все время ухмылявшийся. Потом — хрупкий, никому не известный мальчик с вороватым взглядом, внутренне напряженный от своей обособленности и скрытности. Он пробормотал, что его зовут Роджер, и снова замолчал. И еще Бил, Роберт, Гарольд и Генри; хорист, до этого лежавший в обмороке, сел, привалившись спиной к стволу пальмы, улыбнулся Ральфу бескровными губами и сказал, что его зовут Саймон.