Песнь II

Народное собрание

Как только свежая розовоперстая Заря осветила Восток, любимый сын Одиссея оделся и встал. Он накинул перевязь с острым мечом на плечо и затянул прочные сандалии на быстрых ногах. Величественный, как бог, он вышел из опочивальни и немедленно велел зычным глашатаям созывать длинноволосых ахейцев в собрание. Герольды звонкими голосами созвали народ, и ахейцы немедленно последовали зову. Телемах выждал, пока все собрались, и, крепко сжимая бронзовое копье в руке, проложил себе дорогу сквозь толпу. За ним по пятам бежали два гончих пса. Афина одарила его таким очарованием, что все глядели на него с восхищением. Старцы подвинулись, когда он занял место своего отца.

Первым заговорил старый лорд Египтий, умудренный опытом и согбенный возрастом. Его любимый сын, мастер-копейщик Антифонт, отплыл с Одиссеем в обильную конями землю Трои. На самом деле Антифонт погиб — дикий Циклоп убил и съел его в сводчатом гроте третьим и последним из людей Одиссея. Три сына оставалось у Египтия: один из них, Эврином, сватался к Пенелопе, а два других помогали отцу в хозяйстве. Но он не мог позабыть Антифонта ни на минуту и оставался неутешен. В слезах по своему сгинувшему сыну Египтий встал и обратился к народу:

— Внемлите мне, сограждане. С тех пор, как отважный Одиссей ушел на войну, нас ни разу не собирали на совет. Кто же созвал нас, юноша или зрелый муж? Что за неотложность вынудила его? Может быть, он узнал, что приближается войско, и решил поделиться с нами вестями? Или у него другое дело, касающееся всеобщего благополучия? В любом случае он молодец, дай ему Зевес счастья и исполнения пожеланий!

Сын Одиссея обрадовался благоприятным словам. Желание излить душу подняло его с места и поставило посреди собрания. Герольд Певсенор, знаток церемонии, предоставил Телемаху слово, вложив в его руки ораторский жезл^[8], и Телемах заговорил, обращаясь поначалу к старому Египтию:

— Досточтимый лорд, не долго придется искать того, кто собрал народ, Это я, у меня великое бедствие. Я ничего не слыхал о приближении войска, не собираюсь я обсуждать и общинные дела. Мою личную беду я выношу на совет. Двуглавое лихо поразило меня и мой дом. Я утратил благородного отца, он был королем для всех нас, но мне еще и любящим отцом, Это одна беда, а другая еще горше, ибо она угрожает разорить мой дом и лишить меня источников к существованию.

«Мою мать осаждают незваные соискатели ее руки, сыны ваших вождей. Им следовало бы придти к ее отцу, благородному Икарию, и попросить его отдать дочь тому, кому он сочтет нужным, достойнейшему среди них. Но от такой честной игры они увиливают, и вместо этого проводят все время в нашем дому, режут наших бычков, наших овец, наших откормленных коз. Они пируют и пьют наше пенистое вино, как воду, не задумываясь, за чей счет они пируют. Нет среди нас человека подобного Одиссею, который мог бы очистить наш дом от этой чумы. Мы не можем себя защитить, мы слишком слабы и необучены науке сражений. Была бы у меня сила, я бы бросился в бой, настолько далеко зашло это невыносимое положение дел, медленное и неумолимое разорение моего невинного дома.

«Расточая мое добро, эти люди нарушают все законы, человеческие и божеские. Это оскорбление и для всех наших соседей. Устрашитесь гнева богов! Неужели вы не боитесь, что богов возмутит такое злодейство, и они обратятся против вас? Именем Олимпийского Зевса, именем Фемиды, собирающей и распускающей народные собрания, заклинаю вас, сограждане, оставьте меня наедине с моим горем. Но, может быть, вы считаете, что мой добрый отец жестоко обошелся со своими ахейскими солдатами, и теперь вы платите мне равной жестокостью, поощряя этих паразитов? Если бы вы сами пожирали наши стада и достояние, и то было бы лучше. Нам не пришлось бы далеко искать, с кого взыскивать наше добро. Мы шли бы по городу и требовали возвращения нашей собственности, пока не получили бы все обратно. Но ваше отношение наполняет мое сердце неисцелимой горечью».

Так он говорил, распаляясь, и, наконец, залился слезами и бросил ораторский жезл на землю. Жалость охватила собравшихся. Ни у кого не хватало духа резко ответить на жалобы Телемаха. Наконец молчание нарушил Антиной.

— Какое красноречие, Телемах, какая безудержная злоба! Ты позоришь нас и возлагаешь на нас вину? Не выйдет! Мы, сватающиеся к королеве, невинны. Всему виной твоя почтенная мать, эта коварная интриганка. Послушайте. В течение трех лет — почти четырех, на самом деле, — она поощряла и подзуживала нас, постоянно подавала нам надежду, и каждому из нас по отдельности давала обещания, которые и не думала выполнять.

«Вот вам пример ее вероломства. На ткацком станке в своем дому она начала ткать большое и тонкое покрывало. Нам он сказала: «Лорды-соискатели моей руки, благородный Одиссей погиб, но сдержите ваше рвение и не спешите с браком, пока я не окончу эту работу, чтобы пряжа не пропала попусту. Это саван для лорда Лаэрта. Когда его увлечет неумолимая смерть, неизменно поглощающая всех, я не хочу, чтобы меня осуждали наши женщины, что собравший большое богатство правитель был похоронен без савана».

«Так она сказала и мы великодушно согласились. Днем она ткала, а по ночам при свете факелов распускала сотканное. В течение трех лет она водила нас за нос. На четвертый год, когда стали меняться времена года, одна из ее служанок, знавшая секрет, выдала нам тайну госпожи. Мы застали ее распускающей прекрасное рукоделье. Волей-неволей она была вынуждена завершить работу.

«Вот тебе наш ответ, Телемах, заруби его себе на носу, и пусть услышит весь народ. Отошли свою мать и вели ей выйти замуж за того, кого назначит ее отец и кого сама выберет. Хватит ей злоупотреблять нашим терпеньем и полагаться на несравненные дары, полученные от Афины: дар тонкого рукоделия, дар ума, талант всегда добиваться своего. В этом ей нет равных, даже в легендах. Знаменитые красавицы прошлого, Тиро, Алкмена и украшенная диадемой Микена, не сравнятся с Пенелопой в умении очаровывать и хитрить. Но тут она перехитрила самое себя. Я клянусь тебе, пока она продолжает свои интриги, кавалеры будут расточать ваше добро. Она снискает славу, а ты утратишь состояние. Мы не разойдемся по нашим поместьям, и не уйдем, пока она не выберет одного из нас и не отдаст ему руку».

— Антиной, — отвечал вдумчивый Телемах, — я не могу прогнать из дому против ее воли, мать, которая меня родила и взрастила, когда мой отец где-то на краю света, то ли жив, то ли мертв. Подумай, во что мне это бы обошлось — если бы я отослал ее к отцу, я должен был бы возвратить ее приданое. Ее отец разгневался бы на меня, а еще пуще разгневались бы боги. Проклятие изгнанной матери наслало бы на меня мстительниц-фурий. Мои земляки меня бы прокляли. Поэтому я никогда не опущусь и не прогоню мать.

«Если вам наши семейные дела не по вкусу — оставьте мой дворец и пируйте в другом месте, обедайте друг у друга по очереди. Если же вам нравится мое поместье, — ешьте вволю, но Зевес принесет день возмездия, когда я вволю вас перебью.

В ответ на его молитву Всевидящий Зевес послал двух орлов^[9] с горных вершин. Быстрые, как порыв урагана, с величественным размахом крыл, они неслись рядом, пока не оказались над собранием. Они парили в небе, кружа на мощных распростертых крылах, предвещающими смерть глазами взирая на запрокинутые лица. Орлы вцепились друг другу когтями в глотку и улетели к востоку, скрывшись за крышами города. Люди долго в изумлении следили за полетом птиц, спрашивая себя, что означает это предзнаменование.

Тут прозвучал голос старого героя Алиферса, сына Мастора. Лучше всех в своем поколении он владел тайнами птичьего полета и прорицания. Заботясь о благе земляков, он обратился к собранию:

— Граждане Итаки, внемлите моим словам. Великое бедствие предстоит кавалерам королевы. Недолго осталось Одиссею быть в разлуке со своими друзьями и близкими. Возможно, он уже приближается, и несет с собой семена кровавой погибели кавалерам. Его возмездие поразит и нас, живущих под чистыми небесами Итаки. Постараемся унять кавалеров, пока не поздно. А еще лучше — пусть они сами уймутся. Я не новичок в прорицаниях, у меня есть опыт. Вспомните Одиссея. Когда этот находчивый и уверенный в себе вождь уходил под Трою с аргивским воинством, я предсказал ему, что он вернется домой через двадцать лет, после многих испытаний, потеряв всю дружину, и дома его никто не узнает. Сейчас сбывается мое предсказание.