Бутон. Первое слово, которое звучит в фильме, и последнее, которое мы видим на брошенных в печь детских санках. Мы видим, как его пожирают языки пламени, как оно превращается в пепел. Теперь, когда вам известен этот любопытный факт, вы больше никогда не станете смотреть фильм «Гражданин Кейн» прежними глазами. Вам будет казаться, что вы слышите слово «бутон» или видите этот самый бутон. Вы будете думать о вагине.

Вы думаете, Орсон Уэллс пытался что-то нам сообщить, донести до нашего сознания? По-моему, он желал сказать лишь следующее: Чарльз Фостер Кейн был великий трахальщик, способный употребить родную мать. Ничего удивительного, что это стало источником всех его проблем.

Добавлю в качестве отступления от темы: существует тип фильма, единственный, который не подпадает под это правило. Всего один жанр, который ломает стереотипы. Не только ломает, но и переворачивает с ног на голову, просто потому что способен на это, а на остальное ему плевать: порно.

Но сейчас не о нем.

В любом случае, как уяснила для себя, правило в равной степени применимо и к реальности, и к вымыслу. То, что происходит с нами, подчиняется тому, кто мы такие, как мы ведем себя и почему, не только в кино, но и в реальной жизни. Решения, которые мы принимаем, дороги, которые выбираем, – все это продолжение нас самих.

Дорога, на которую я ступила, вам не видна. Это не дорога из желтого кирпича из известной сказки, не затерянное шоссе и не двухполосный проселок. Я даже не знаю, дорога ли это вообще, хотя путешествую по ней. Это выяснится, лишь когда я, наконец, доберусь до места назначения. Тогда я оглянусь назад, на пройденный путь, увижу, какое расстояние преодолела, и пойму, что все решения, все пути вели меня именно к этому месту.

Поэтому предлагаю следующее. Чтобы объяснить, как в конечном итоге я оказалась в «Обществе Жюльетты», мне придется начать с самого начала. Ну, не с самого-самого начала. Прибережем дурацкие младенческие фотомордочки для более подходящего случая. Обойдемся без апокрифических детских воспоминаний, призванных объяснить истоки психических травм, поселившихся в моем сознании. Вроде времен, когда я писалась в штанишки в воскресной школе, когда сестра Розетта рассказывала нам о Ное и его ковчеге.

Поэтому начинаем не с самого начала, а близко к нему.

Прежде всего, позвольте рассказать кое-что о себе, о моем характере, о моей ахиллесовой пяте. Думаю, придется начать с Маркуса, преподавателя, в которого я была тайно влюблена.

Ведь какая девушка без тайной влюбленности? Легкая влюбленность, на которую можно проецировать свои самые безумные сексуальные фантазии. Моей влюбленностью был Маркус, и он, сам того не подозревая, стал моим фетишем, как только я впервые вошла в аудиторию.

Маркус: блистательный, взъерошенный, красивый и застенчивый. Застенчивый до той степени, что кажется холодным и надменным.

Маркус, который очаровал меня в тот же миг, когда я его увидела. Ничто не разжигает в женщинах большее любопытство, чем эмоционально сдержанный мужчина, который остается вечной загадкой, особенно с точки зрения сексуальности.

Так и я не смогла раскусить Маркуса.

В теории кино существует такое понятие, как «безумие видимого». Это нечто, связанное с удовольствием. Например, то огромное удовольствие, которое мы испытываем, видя, осознавая, постигая очевидные истины бытия физического тела и его функций, показанные крупным планом на экране.

Именно такие чувства вызывает у меня Маркус.

Вызывает в те минуты, когда я сижу в первом ряду, откуда он лучше всего виден мне на фоне белой учебной доски, подсвеченный лампами дневного света, такими же яркими, как софиты на съемочной площадке. На каждом занятии я сижу на одном и том же месте, в переднем ряду огромной аудитории, и за моей спиной тянется еще примерно сорок рядов. Место прямо посередине ряда, так что он не может меня не заметить. И все же Маркус редко встречается со мной взглядом. Он так же редко смотрит в мою сторону, обращаясь к аудитории, ко всем, кроме меня, и от этого мне кажется, будто меня нет, будто я вообще не существую.

Он здесь, а я нет. И это сводит меня с ума. Это и есть «безумие видимого».

Интересно, неужели он старательно изображает отчужденность потому, что я нарочно пытаюсь попасться ему на глаза?

В те дни, когда у меня есть занятия – в понедельник, среду и пятницу, – я стараюсь нарядиться специально для него. Сегодня – не исключение. Я выбрала обтягивающие джинсы, выгодно подчеркивающие попку, бюстгальтер на косточках, призванный как можно выше поднять грудь, топик в сине-белую полоску, привлекающий к формам внимание, и темно-синий кардиган, призванный подчеркнуть все вышеперечисленное.

Я хочу, чтобы Маркус обратил внимание на мою грудь и вспомнил Брижит Бардо в «Презрении», Ким Новак в «Головокружении» и Шэрон Стоун в «Основном инстинкте».

Достаточно ли это очевидно?

Надеюсь, что да.

Поэтому сегодня, как всегда, я сижу в аудитории, притворяясь, что конспектирую, а сама мысленно раздеваю Маркуса. Маркус рассказывает о Фрейде, Кинси [1] и Фуко [2], о зрелищном кино и женских кинообразах, а я пытаюсь разглядеть его член, скрытый коричневыми костюмными брюками, чересчур тесными в паху.

Маркус полустоит, полусидит на столе, и его нога вытянута вдоль края столешницы, образуя почти идеально прямой угол относительно другой ноги, якорем воткнутой в пол. Я грызу кончик карандаша, мысленно подсчитывая расстояние в дюймах от шва его брюк, проходящего вдоль внутренней стороны ноги, пытаюсь определить параметры его «красавчика» – обхват, длину и ширину.

Аккуратно записываю цифры в правом верхнем углу желтого блокнота, в котором после двадцати минут лекции – лишь карандашные рисунки и каракули. Мысленно совместив параметры, прихожу к выводу, что они меня впечатлили. Потому что член у Маркуса более чем соответствует размеру его мозга.

Впрочем, чему удивляюсь? Можно подумать, я раньше этого не делала. Делала, причем как минимум сотню раз. На каждой лекции.

И, волшебным образом, всякий раз, получала те же самые три цифры. Это как если бы я раз за разом отхватывала джекпот. И каждый раз я чувствую приятный трепет. Надеюсь, вы догадываетесь, где.

Как я уже сказала, Маркус ужасно рассеянный. Наверное, он думает, что я с головой погрузилась в лекцию. Нет, вы только не подумайте, что мне наплевать на тему занятия или что я не слушаю. Я ловлю каждое его слово и в то же время постоянно отвлекаюсь. Я, так сказать, пребываю в многозадачном режиме.

Маркус рассказывает о Кинси и о выводе, к которому тот пришел в ходе своего знакового исследования секса. Женщины, выяснил Кинси, не реагируют на визуальные стимулы так, как мужчины, а иногда и вообще не реагируют. Я с этим категорически не согласна. Знай Маркус, что он делает со мной, он наверняка бы это тоже понял. От Кинси лектор плавно переходит к Фрейду, еще одному старому извращенцу со странными представлениями о женской сексуальности – и теперь я завожусь по-настоящему. Маркус крупными буквами пишет на доске «КАСТРАЦИЯ». Затем – «ЗАВИСТЬ К ПЕНИСУ». После этого подчеркивает слова дважды и для пущего эффекта дважды их повторяет. Думаете, это испортит мою схоластическую мастурбационную фантазию?

Ничего подобного.

Видите ли, голос Маркуса подобен коричневому сахару – мягкий, темный, насыщенный. Когда я его слышу, у меня возникает ощущение, будто внутри меня все склеивается. Однако слова, которые он произносит и которые меня заводят, не имеют вообще никакого сексуального подтекста. Слова звучат сдержанно, холодно и имеют технический смысл; но когда их произносит Маркус, возникает ощущение, будто он – в интеллектуальном смысле – начинает сыпать непристойностями.

Особенно следующие:

Уничижение.

Катарсис.

Семиотика.

Сублимация.

Триангуляция.